Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война Страница 10

Стабилизец

Общее количество немцев, включая датчан, погибших в ходе этих событий, если хронисты не ошиблись, известно до последней души – 4631 человек, в том числе «11 братьев, 14 орденских дворян, 29 орденских всадников, 68 орденских людей, 47 людей епископских, 29 ревельцев, из них 21 стражник». Насильно и не насильно мобилизованных куршей и ливов, естественно, никто не считал, но там счет явно шел на тысячи. Как, разумеется, и у эстов, хотя цифра «более 30 000 бунтовщиков», озвученная орденским хронистом, кажется все-таки завышенной. Однако, как ни странно, такой итог парадоксальным образом сыграл на пользу выжившим. Наведя порядок, орден, естественно, принялся обустраивать новые земли. А людей не хватало катастрофически.

И завозить было неоткуда. Цена рабочих рук выросла, и выживших приходилось как-то заинтересовывать. К тому же не хватало и дворян-управленцев: многие погибли, многие, перепуганные навсегда, вернулись в Германию, а орденские фогты могли разве что осуществлять общее руководство. В связи с чем, вдобавок ко льготам, орден предоставил эстам бывшие датские территории и минимальное самоуправление, о котором и мечтать не могли ни ливы, ни курши, ни даже эсты «старых» орденских земель. Естественно, от греха подальше, перестали брать их и с собой в походы, запретив даже иметь дома какое-либо оружие, кроме вил, топоров и кос, без которых в хозяйстве никак, что тоже было немалым облегчением. Так что лет 50–60 после мятежа потомки погибших могли считать, что жертвы все же принесены не напрасно. Однако все забывается. По мере увеличения поголовья земледельцев и роста претензий братьев-рыцарей, понемногу забывавших былую скромность в быту, порядки, принятые в Ливонии, Курляндии и южной Эстонии, явочным порядком распространялись на весь край. «История Ливонии, – писал Карамзин, пересказывая хронистов начала XV века, – говорит, что сия земля могла тогда справедливо называться «небом дворян, раем духовенства, золотым рудником иностранцев и адом утесненных земледельцев». Естественно, такое развитие сюжета аборигенам не нравилось, но их никто не спрашивал. Ливы и курши тянули лямку безропотно, за эстами жестко присматривали, в корне давя любые намеки на недовольство, вплоть до песен, где совершенно забитые крестьяне вспоминали про «оп hea sxber Pihkva» – «хороший друг Псков». И так сто лет. А потом еще сто. То есть двести. И даже чуть-чуть больше.

От рассвета до заката

Большие войны Руси с орденом, начавшиеся при Иване III, по идее, должны были бы охладить симпатии эстов к Востоку. Русские, как, впрочем, и братья-рыцари, на руку были тяжелы. Но, поскольку немцам приходилось намного хуже, злорадство перебивало злость. А потом началась Ливонская война. В январе 1558 года русская армия тремя «змеями» вошла в пределы Дерптского епископства, рассыпавшись на десятки рейдовых отрядов, – и вдруг, неожиданно для ордена, все пошло совсем иначе. По мнению специалистов, весь восток Эстонии всего за полгода оказался во власти Ивана Грозного не в последнюю очередь еще и потому, что эсты, в отличие от ко всему равнодушных будущих латышей, – хотите верьте, хотите нет – встретили их как родных. В обширных архивах ордена сохранились десятки докладов с мест: фогты жалуются магистру, что «эсты заражены изменой», охотно «показывают московиту путь через леса и болота, и выдают многие иные важные тайны». С другой стороны, российские архивы сохранили списки 500, так сказать, «официальных» лазутчиков из крестьян-эстов, состоявших на армейском учете накануне вторжения, а уж сколько их стало после начала военных действий, одному Господу ведомо. Дело в том, что «московиты» резко изменили концепцию. По отношению к немцам отряды Шах-Али Касимовского были по-прежнему крайне жестоки, однако «чинить обиды чуди мелкой» было теперь жесточайше запрещено. Дальше – больше: 31 мая 1558 года в докладе из Ревеля магистра поставили в известность, что «московские начальники охраняют и защищают крестьян, выслушивают их жалобы, дают им без оплаты зерно и семена для посадки, а также одалживают волов и лошадей», так что «близ крестьяне уже строят себе хижины и дома». Наконец, при заключении временных перемирий (скажем, в 1559-м) в текст по требованию Москвы включались пункты, запрещавшие немцам насилие над жителями окрестностей Дерпта, Вейсенберга и других городов, остававшихся во власти ордена.

Неудивительно, что «эсты повсюду принимали присягу на подданство Москве» и даже пытались присоединяться к русским отрядам, от чего воеводы, не заинтересованные в неквалифицированной живой силе, правда, отказывались. В какой-то момент вслед за ними потянулись и ливы с куршами, а в тех местах, куда русские войска не дошли, осенью 1560 года – в глубоком тылу ордена – полыхнул нешуточный мятеж, очень похожий на «Юрьеву ночь». Такое же выступление по единому сигналу – как бы ниоткуда. Такое же невесть откуда взявшееся, очень хорошо скоординированное ополчение, правда, на сей раз только с топорами и вилами. Опять «король» (разве что теперь только один). Опять осада крупнейшего в тех местах города. И – как двести лет назад – обращение за помощью к русским. Кто знает, как обернулись бы события, успей кто-то из воевод вовремя. Но фон Кетлер, маршал ордена, оказался проворнее. Он успел погасить пожар в зародыше, малыми силами ударив по главному «скопищу» эстов, собравшемуся у стен Коловере, разбил их, уничтожив до двух тысяч человек и, пленив, жесточайше казнил «короля», завоевав в результате колоссальное уважение всей немецкой Прибалтики. Спустя несколько лет это помогло ему, уже в ранге Великого магистра, стать самому себе Лютером, плюнуть на Ватикан, распустить орден и объявить себя герцогом ни от кого, кроме Речи Посполитой, независимого герцогства Курляндского. Что же до эстов, то им, после резни под Коловере (кто уцелел) притихшим, осталось только ждать исхода войны, а потом новых войн и – по секрету от «юнкеров» – в ожидании лучших времен петь протяжные песни про «on hea sxber Pihkva».

Глава VII. Доктрина ограниченного суверенитета (1)

Подстилка и прокладка

Ну что ж. Поговорив об эстах, которые, славно подравшись с немцами и сразу, и потом, в итоге надломились, не следует забывать и о прочей мелочи, обитавшей у серых вод Балтики, – и, думаю, вполне логично начать с рассказа о ливах. Народа этого, родственного эстам, сегодня, правда, уже нет: последние вымерли – в смысле, забыли язык и потеряли самоидентификацию совсем недавно при «второй независимости» Латвии, где обитали. Но все-таки жили же они, даже и название краю дали, – Ливония, – так что умолчать, не пробросив хотя бы пару слов вскользь было бы как-то некрасиво.

В принципе, под конец жестокого XII века от Р. X., когда «железные люди» впервые появились у берегов нынешних балтийских самостийностей, эти самые ливы, равно как и эсты, и предки нынешних латышей, пребывали в самом расцвете т. н. «военной демократии». Община понемногу разлагалась, появлялись первые намеки на государственность и претенденты в первые персоны, платя малую дань полоцкому князю, увлеченно резали друг дружку, борясь за выигрыш высокого звания первого парня на деревне без второго тура.

Но вот ведь что интересно.

Когда, высадившись на дюнах, чужаки в белых плащах с алыми крестами и проявили себя, случилось странное. Не рядовые общинники, от мнения которых мало что зависело, а вожди и вождики, выслушав из немецких уст предложения о горе пряников, в абсолютном большинстве не купились на посулы. Более того, начали совещаться, отбросив вековую вражду. То есть, конечно, понемножку продолжали строить друг дружке всяческие козни, но по вопросу, как относиться к чужакам из-за моря, почти сразу возник консенсус: драться. И хрен с ним, что они в железе.

И дрались.

Насчет эстов вы, дорогие друзья, уже в курсе. И пруссы, о которых в этой книге речи не будет, тоже стояли насмерть, даже более того, «насмерть» в полном смысле слова, потому что в итоге были выбиты все, так что только имя от них и осталось. И даже предки нынешних, тогда еще не существовавших латышей, какое-то время трепыхались, пытаясь защищать свои городища. А уж как бились литовцы, сумевшие, по ходу дела, создать государство и отмахаться, так это вообще сага: притом что грызня в благородном семействе не утихала, стоило на границе подняться столбу дыма, о склоках забывали, в один строй вставали все и в итоге, как известно, сломалась не Литва, но орден.

И только ливы, о которых разговор, сразу же, без намека на попытку мяукать, повели себя иначе. Не совсем все, о чем позже, но как система. Простой люд, разумеется, никто не спрашивал, и при возможности он пытался сохранить достоинство, но вот элиты мгновенно, чуть ли не заметив паруса на горизонте, вприпрыжку помчались на поклон. Практически в полном составе.

Самым же сметливым и дальновидным оказался Каупо, распластавшийся ковриком под немецкий сапог мгновенно, самозабвенно и так безусловно, что аж сами целинники вздрогнули, на некое время заподозрив неладное.