Сергей Кара-Мурза - На пороге «оранжевой» революции Страница 10

Для темы данной книги непосредственно важны те опасности для государства, которые возникают в ходе подготовки революции. Это, прежде всего, опасность свержения самой власти и глубокого изменения типа государственности. Как правило, в стабильном государстве смена и первых лиц, и властной команды происходит регулярно в соответствии с принятыми правовыми процедурами. При наличии противоречий в самой правящей верхушке возникают нештатные ситуации (как например, при снятии Н.С.Хрущева в СССР в 1964 г.), но они практически не затрагивают общества и носят характер “дворцового переворота”.

Проблема возникает, когда правящие силы решают заменить властную команду на другую, более подходящую в новых, изменившихся условиях26. Когда смена этой команды (включая президента или премьер-министра) мало затрагивает интересы конфликтующих сил, она проходит гладко и никто не сопротивляется. Особенно легко это происходит в президентских республиках, ибо с отдельным политиком можно договориться, ему можно пригрозить или в крайнем случае “ликвидировать”. Для его замены не требуется дорогостоящих операций типа “революции”.

Другое дело, когда правителей заменяют, чтобы изменить направление деятельности власти, поставить перед ней принципиально новые цели. Это вызывает сопротивление влиятельных общественных сил. Даже если верховный правитель и сам был бы рад, получив хорошие отступные, удалиться от власти, уступив место более подходящему “менеджеру”, ему этого не позволяет его окружение (“хунта”). Ведь оно тоже имеет средства воздействия на “первое лицо” – хотя бы с помощью шантажа. В этих случаях и приходится устраивать перевороты. Лучше “бархатные”, без большого насилия. Это обходится дешевле и не создает риска породить реальное сопротивление части народных масс.

Типичным примером такой смены властной бригады была замена Горбачева на Ельцина в 1991 г. Команда Горбачева сделала для демонтажа советской политической и экономической системы все, что позволяли доктрина, риторика, сам образ этой команды. Соблазнив людей знаменем, на котором написано “Больше социализма! Больше социальной справедливости!”, нельзя было проводить обвальную приватизацию. Такое грубое нарушение приличий как раз и снимает наваждение, чего никак нельзя допускать. Поэтому была разработана программа “свержения” команды Горбачева – программа стандартная и классическая. Граждане смотрели большой политический спектакль – и верили в него настолько, что и спустя 15 лет Горбачев может появляться на публичной сцене и рассказывать, как он страдал оттого, что ему никак не удавалось устроить “социализм с человеческим лицом”.

Если бы изменения в целях и способе действий властной верхушки, которые вызывают смену ее персонального состава, касались только интересов конкурирующих группировок в правящем слое, то это нас мало бы касалось. Дворцовые перевороты всегда были и будут. Но если приходится проводить революцию, хотя бы и “бархатную”, то это значит, что будут затронуты жизненные интересы большой части народа. В этих случаях быть безучастным наблюдателем глупо. Тут надо смотреть в оба и постараться воздействовать на ход событий. Как правило, соотношение потенциальных сил позволяет это сделать, но обществу не удается превратить свои потенциальные возможности в активные – его сознание подавлено манипуляторами. Действует гипноз – мозг затуманен, руки не двигаются. Под звуки волшебной дудочки колонны людей бредут голосовать – за Ельцина, Кучму, Ющенко, Шеварднадзе, Саакашвили…

Возможность государства нейтрализовать эти опасности на этапе их созревания, а также преодолеть их в самый момент революции во многом зависит от способности власти выстроить “карту опасностей”, в достаточной мере приближенную к реальности. “Бархатные” революции происходят лишь в тех странах, государственная власть которых потеряла эту способность и в своих действиях ориентируется по слишком недостоверной “карте”, а то и вообще “пользуется картой другого района”.

Причины этого многообразны. К фундаментальным причинам надо отнести мировоззренческую неадекватность власти. Она выражается, прежде всего, в унаследованном от философии модерна механицизме. Более трех веков в культуре Запада господствовало навеянное ньютоновской картиной мироздания представление об обществе и государстве как машинах. Происходящие в них процессы виделись как движение масс под действием сил. Соответственно, и угрозы государству власть видела как существование массы противников, накапливающих силу, которую они и собираются обрушить на защитные силовые структуры государства.

Средства преодоления этой угрозы виделись в укреплении этих силовых структур. Всякие рассуждения о “силе идей” воспринимались властью как лирическая метафора, указывающая на второстепенный фактор. Механистическое мировоззрение просто не позволяло власти увидеть иные угрозы или найти на них адекватный ответ27. Такая власть, как показал опыт, оказывается не готовой к действиям против революции, не применяющей “механическую” силу (хотя бы на решающем первом этапе).

Политолог и депутат Госдумы Р.Шайхутдинов пишет: “Среди угроз власти, которые способна “различить” и выявить сегодняшняя власть, есть только материальные угрозы: нарушение территориальной целостности, диверсии и саботажи, угроза военного нападения или пограничных конфликтов, экономические угрозы и т.п… Огромное количество “нематериальных угроз”, связанных с политическими институтами, с населением и его сознанием и ментальностью, с символическими и коммуникативными формами, с интерпретациями и чужим экспертированием, остаются вне зоны внимания власти, прессы, политтехнологов.

Та власть, к которой мы привыкли, умеет видеть, как у неё пытаются захватить территорию, украсть деньги, но в Украине совершенно незаметно для всех у государства украли репутацию, авторитет и часть граждан, “перевербовав” их в свой народ. А, например, в США сформулировано такое понятие, как “угроза демократии”. Или “приверженность идеалам свободы”. Одно это позволяет американцам объявлять зоной своих жизненных интересов любую точку планеты, где, по их понятию, нарушается демократия или откуда исходит угроза свободе”28.

Как говорилось выше, типичная государственная власть современного типа до сих пор мыслит революцию в категориях марксизма (даже если кадры этой власти о Марксе не слышали). Это внедрено в сознание системой образования, которое построено на постулатах и логических нормах Просвещения. “Бархатные” революции не могут быть описаны и поняты в понятиях теорий революции Маркса и Ленина. Даже Грамши задал лишь методологическую канву для их понимания. В социокультурном плане это революции постмодерна, генетически связанные с революцией 1968 г. во Франции.

Главное заключается не в каких-то отдельных аспектах этого явления, а в том, что оно представляет собой совершенно новую, незнакомую власти систему. М.Ремизов отметил уже очевидную, но почти еще непонятую вещь: “Сам феномен бархатных революций имеет абсолютно неклассическую, постсовременную природу. Он принадлежит неоимперскому миру, а не старому доброму миру суверенных наций”.

Итак, первое принципиальное качество “бархатных” революций, которое использует мировоззренческую слабость (механицизм мышления) государственной бюрократии – их ненасильственный характер или, по меньшей мере, создание полной иллюзии безопасного ненасильственного развития событий. Он нейтрализует главную силу, которую государство готовит для отражения революции – его силовые структуры.

Конечно, все революции и вообще все попытки борьбы с властью, в том числе в их насильственной фазе, всегда содержали и “бархатную” составляющую, использовали методы ненасильственного давления на власть. Популярное американское руководство по проведению “бархатных” революций (Дж.Шарп) гласит: “Случаи ненасильственного сопротивления известны еще примерно с 494 г д.н.э., когда плебеи лишили своей поддержки своих римских хозяев-патрициев. Ненасильственная борьба применялась в различные эпохи народами не только Европы, но и Азии, Африки, обеих Америк, Австралазии и островов Тихого океана”29. Во Франции знаменитый поход женщин на Версаль, возглавленный проституткой Теруань де Мерикур, привел к фактическому падению французской монархии за три года до ее юридического упразднения. Этот опыт изучался, арсенал методов постоянно расширялся.

Дж.Шарп пишет: “Подобно вооруженным силам, политическое неповиновение может быть использовано в различных целях, от оказания влияния на противников с целью вызвать определенные действия или создания условий для мирного разрешения конфликта до разрушения ненавистного режима… Ненасильственная борьба намного более сложное и разнообразное средство борьбы, чем насилие. Вместо насилия, борьба ведется психологическим, социальным, экономическим и политическим оружием, применяемым населением и общественными институтами… Любое правительство может править постольку, поскольку оно способно пополнять необходимые источники силы путем сотрудничества, подчинения и послушания со стороны населения и общественных институтов. В отличие от насилия, политическое неповиновение обладает уникальной способностью перекрывать такие источники власти”.