Сергей Кара-Мурза - Россия при смерти? Прямые и явные угрозы Страница 10

В Послании Президента РФ Федеральному Собранию 2004 г. В.В. Путин говорит: «С начала 90-х годов Россия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Первый этап был связан с демонтажем прежней экономической системы… Второй этап был временем расчистки завалов, образовавшихся от разрушения «старого здания»… Напомню, за время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала».

Это важное утверждение. Ведь реформа 90-х годов представлялась обществу как модернизация отечественной экономики, а теперь оказывается, что это был ее демонтаж, причем грубый, в виде разрушения «старого здания». На это согласия общества не спрашивали, а разумные граждане никогда бы не дали такого согласия.

Наблюдалась поразительная вещь: ни один из ведущих экономистов не сказал, что советское хозяйство может быть переделано в рыночное хозяйство западного типа. Никто никогда не утверждал также, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация в интеллектуальном плане аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились на предположении, которого никто не решался явно высказать. Никто не заявил, что на рельсах нынешнего курса возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Ведь если этого не будет, то уплаченную народом тяжелую цену за реформу уже никак нельзя будет оправдать. Однако, сколько ни изучаешь документов и выступлений, никто четко не заявляет, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ выведет нас на безопасный уровень без срыва в катастрофу. А вот предупреждений об очень высоком риске сорваться в катастрофу было достаточно.

Итак, главные обществоведы страны не утверждали, что жизнеустройство страны может быть переделано без катастрофы, но тут же требовали его переделать. Тот факт, что общество принимало подобные катастрофические предложения без обоснования и критического анализа, говорит о том, что к концу 80-х годов в СССР и России уже имел место отход от рационального мышления.

Академик А.Н. Яковлев сказал в мае 1991 г.: «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма — точнее, периода 60-х — середины 80-х годов — еще впереди, его даже не начинали».

Если так, то элементарные нормы рациональности запрещали производить радикальную переделку этого общества! Специалист обязан сначала изучить объект реформы, провести его «серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ».

Для общества было жизненно важно разобраться именно в сути выбора, перед которым оно было поставлено, и основная масса народа надеялась на то, что гуманитарная интеллигенция — философы, историки, социологи — в этом разберется и растолкует остальным. Люди считали, что это — их профессиональный долг. Они ошиблись — элита этого долга не чувствовала и сама впала в утопию.

Вот как характеризовала суть перестройки академик Т.И. Заславская: «Перестройка — это изменение типа траектории, по которой движется общество… При таком понимании завершением перестройки будет выход общества на качественно новую, более эффективную траекторию и начало движения по ней, для чего потребуется не более 10–15 лет… Необходимость принципиального изменения траектории развития общества означает, что прежняя была ложной» [2].

Здесь сказано, что население и страну ждет не улучшение каких-то сторон жизни, а смена самого типа жизнеустройства, то есть всех сторон общественного и личного бытия. Казалось бы, поставлена фундаментальная проблема и следующим шагом будет именно на фундаментальном уровне сказано, что значит «изменить тип траектории». Но разъяснений не последовало, и разговор велся (да ведется и сегодня) на уровне бытовых деталей.

А ведь за «изменением траектории» стояли вещи экзистенциального уровня. Например, изменение главных прав человека — на пищу, на жилье, на труд. От общества, устроенного по типу семьи, когда именно эти права являются неотчуждаемыми (человек рождается с этими правами), предполагалось перейти к обществу, устроенному по типу рынка, когда доступ к первичным жизненным благам определяется платежеспособностью человека. Образованное общество уклонилось от обсуждения фундаментальной проблемы выбора и толковало о частностях.

Уже к середине 90-х годов мнение о том, что экономическая реформа в России «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным (пусть негласно) и среди российских, и среди западных специалистов. В 1996 г. видные экономисты Н. Петраков и В. Перламутров писали в академическом журнале «Вопросы экономики»: «Анализ политики правительства Гайдара — Черномырдина дает все основания полагать, что их усилиями Россия за последние четыре года переместилась из состояния кризиса в состояние катастрофы» [3].

Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц дает такую оценку: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества — колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту» [4, с. 188].

Вдумаемся в этот вывод: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопределенностью условий, а о системе ошибок. Перед нами явление крупного масштаба: на огромном пространстве создана хозяйственная и социальная катастрофа, не имеющая прецедента в индустриальном обществе Нового времени. Украина — большая развитая европейская страна. В 2000 г. средняя реальная заработная плата здесь составляла 27 % от уровня 1990 г. (в РФ — 42 %, в Таджикистане — 7 %).

Казалось бы, перед разумным человеком возник очень важный объект исследований, анализа, размышлений и диалога. Но за прошедшие 15 лет никакого стремления к рефлексии по отношению к методологическим основаниям программы реформ в среде обществоведов не наблюдается! За исключением отдельных личностей, которые при настойчивой попытке гласной рефлексии становятся диссидентами профессионального сообщества. Американские эксперты А. Эмсден и др. пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [5, с. 67]. В те годы этот ярлык означал маргинализацию человека как профессионала. Понятно, что мало кто шел на конфликт, пытаясь открыть дискуссию. Часто такой поступок совершали люди как раз слишком эмоциональные, их выступление воспринималось как крик отчаяния, и рационального разговора не получалось.

Проявлений «порчи сознания» множество. Значит, надо выбрать главные типы, чтобы можно было относить каждый новый случай к какому-то классу, находить в нем общие черты с совокупностью подобных сбоев в мышлении. Проблема классификации, однако, непроста, поскольку любое умозаключение представляет собой довольно сложную систему. В случае ее деформации обычно возникает сразу несколько ошибок, так что один и тот же заметный случай может быть отнесен к разным классам нарушений.

Возьмем самые распространенные случаи нарушений, которые будем иллюстрировать известными примерами. Это отход от реалистического мышления; «порча языка» — отход от системы рациональных категорий и понятий; утрата меры.

Аутистическое мышление. Основу рационального представления о действительности создает реалистическое мышление. Его цель — создать правильные представления, цель аутентического мышления — создать приятные представления и вытеснить неприятные. Если каким-то способом удается отключить реалистическое мышление, то аутистическое мышление доделывает за него работу, тормозя здравый смысл и получая абсолютный перевес.

Во время перестройки в среде гуманитарной интеллигенции сложилась компактная господствующая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы которой являлся мессианский антисоветизм. Эти люди грезили наяву о разрушении «империи зла». Вот статья-манифест А. Ципко, в котором говорится: «Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И, наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды…

Не надо обманывать себя… Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной — и тем самым антикоммунистической — революции… Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т. д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои… Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир… Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен…» [6].