Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса Страница 12

Ельцин писал в своей книге, что в бане смыл с себя предан­ность партии. Это метафора. Мне кажется, он определился там, на больничной койке. Раньше у него было деление: Он и горком. Те­перь взята новая высота: Он и партия. (Потом будет еще одна: Он и народ!)

Как всякий функционер, Ельцин отождествлял партию не с миллионами рядовых коммунистов — шахтеров, металлургов, строителей, которые своим трудом позволили ему получать бес­платное образование, жилье. Наконец вывели его, прораба, на ру­ководящую орбиту. Он отождествлял партию с аппаратом КПСС, с кучкой ее высших руководителей. И теперь Он и Они, олицетво­ряющие собой всю партию, будут по разные стороны баррикад.

Они его вышвырнули. Они его предали, отдали на поругание «Воруй-городу». Они унизили его показательной поркой на своем партийном шабаше.

Он должен мстить. Но как, если ты за бортом политики? Надо думать. Искать и искать варианты. Он будет теперь хитрее, ковар­нее. Если придется просить, притворяться немощным, даже заис­кивать перед сильными — пойдет и на это. Сама бескостная кон­струкция номенклатурной гусеницы придумана для выработки в них эластичности поведения. И не нужно больше ложиться на ам­бразуру, а надо начать пользоваться этим «даром», как используют гибкость своего тела гимнастки для достижения крупных побед.

Если удастся добиться цели, он воздаст им сполна. А что­бы добраться до цели, готов объединиться с самим Сатаной. Он вдруг почувствовал, что в душе у него оказалось много места для ненависти. Для презрения к людям.

Поражение от «Воруй-города» его многому научило. Он ис­пользует для своего утверждения опыт, блатные законы, мафиоз­ные схемы этого города. И создаст для себя неповторимое государ­ство по имени Воруй-страна. Потом передаст его для доработки ко­луном и рашпилем другой гусенице, другого колера — по цвету гэбистских погон. Но до этого еще долгий путь борьбы. И я, как сви­детель, хочу пройти его в своем рассказе вместе с вами, читатель.

Рассказ будет не столько о самом Ельцине как о человеке. И эволюции его личности. Навряд ли кого-то интересуют воспоми­нания о нем — теперь это совсем не актуально. Был Борис Нико­лаевич, отжил свое — и нет его. Все люди, к сожалению, смертны.

Но всегда будет привлекать наше внимание ельцинское явле­ние и та обстановка, в которой оно стало возможным. Мне само­му важно понять: где, кем и на каких поворотах подбрасывались «арбузные корки», чтобы поскользнулась страна. И грохнулась так, что до сих пор мы потираем ушибы. Ведь не с бухты-барахты лег на общинную Россию ельцинский олигархат — бесчеловеч­ная, людоедская система. Лег и держится на штыках по сей день. Все более укрепляясь, наглея и дожевывая страну.

Глава II

ПОЧЕМ РТУТЬ ИЗ КРЕМЛЯ?

Была тогда мода у власти надевать камуфляж на конторы. Смотришь на вывеску — какая-нибудь фабрика по пошиву бюст­гальтеров. А из цехов по ночам вывозили военную амуницию. Все привыкли: надо вводить противника в заблуждение. И даже сей­час к этому относишься с пониманием.

А еще были замаскированные пропагандистские центры. Среди них особое место занимало Агентство печати «Новости» (АПН). Для простодушных иностранцев его именовали обществен­ной организацией — формально так это и было. Поскольку учре­дителями АПН выступали союзы журналистов и писателей СССР, а также общество «Знание». И цель провозглашалась что надо — нести свет добрых идей в темные уголки планеты. АПН издавало 60 газет и журналов на 45 языках, в том числе «Московские ново­сти», имело свой телецентр.

На самом деле это была контора, привязанная к спецслуж­бам нашей страны. Среди замов председателя правления АПН были генералы КГБ, а корпункты в западных столицах укомплек­тованы кадровыми разведчиками. Все делалось по образцу идео­логических центров ЦРУ США.

На полиграфических мощностях агентства могли печатать фальшивые номера зарубежных изданий и вбрасывать их во враж­дебные страны для «наведения шороха». А еще работала сверх­секретная группа специалистов, которая сочиняла всякие гадости про внутренних оппонентов нашей системы, за деньги покупала согласие известных западных журналистов ставить подписи под этими материалами (в архивах сохранились их имена) и за деньги же пристраивала написанное в зарубежной прессе. А потом эти пасквили перепечатывали газеты Москвы— как мнение миро­вого сообщества. Советские люди читали и думали: если уж там про них пишут такое, значит, они действительно негодяи.

Правда, были в агентстве редакции, где освещали внутрен­ние проблемы нашей страны. Статьи готовились для региональных изданий, но покупали их и газеты капстран. Туда и сосва­тал меня политобозревателем Егор Яковлев. Он был тогда глав­ным редактором «Московских новостей» и одновременно замом председателя правления АПН Валентина Фалина.

Я виноват перед Валентином Михайловичем — по своей по­литической молодости в 90-е годы необдуманно попенял ему, будто он развел в этом ведомстве синекуру для бездельников-кэ­гэбистов. А он, бывший посол СССР в ФРГ, просто не отступал от принятых правил и по-своему стоял на страже интересов держа­вы. К тому же Фалин был большой либерал: позволял группе обо­зревателей достаточно объективно отражать в прессе поступки наших властей.

После жизни-молотилки в «Московской правде» работа в АПН казалась подарком судьбы. Командировки по стране и за рубеж, знакомства с журналистами ведущих изданий мира. Была специ­альная служба, которая организовывала для иностранных делега­ций поездки по городам и весям. К ее работе по просьбе гостей нередко подключали и меня — им надо поболтать в пути о мос­ковских событиях, а мне-то получалась не лучшая трата времени.

Запомнилась только сверхэмоциональная группа журнали­стов из Токио. Мы везли ее поездом на Кубань — в одном месте шел ремонт железнодорожного полотна, и состав медленно полз по участку. В окно было видно, как женщины в оранжевых жиле­тах таскают шпалы на плечах. Японцы глазели и о чем-то спорили между собой. Переводчица пояснила: удивляются. Потом мы еха­ли на микроавтобусе и тоже напоролись на ремонт. Самосвал вы­сыпал на дорогу кучу горячего асфальта, а женщины в таких же жилетах разбрасывали его лопатами. Картина для нас более чем привычная. Но опять заплескался галдеж.

Громче всего затараторили гости на чайной плантации, куда нас привезли посмотреть на уборку краснодарского чая. Тогда в магазинах он лежал повсеместно. Вдоль кустов по дорожкам гро­мыхало два зеленых комбайна. Они срубали чайный лист вместе с ветками — пыль поднималась столбом и плыл запах березовых веников. Я спросил переводчицу: что же так возбудило японцев?

— Изумляются самураи,— засмеялась она. — Говорят, что мы странный народ. Там, где мир использует механизмы, у нас женщины пашут вручную. А там, где все работают только руками, на той же уборке чая, у нас — комбайны.

Да, мы такие, нас не свернешь. Всегда выбирали и по сей день выбираем свой, особый путь для России.

Весной 88-го я вернулся из такой же командировки, а сосед по кабинету Альберт Сироткин встретил новостью: уже трижды звонил Борис Николаевич, просил, как вернусь, сразу же с ним связаться. Мы не виделись после того больничного разговора. Я думал, что после московского пленума Горбачев отошлет Ельци­на послом Советского Союза куда-нибудь в Данию или Бельгию. Не лобное место в политике, да у Бориса Николаевича и не было других вариантов. Дергаться бы не стал. Но Михаил Сергеевич, назначив его первым замом председателя Госстроя СССР в ранге министра, оставил на всякий случай бойца возле себя, как остав­ляют у постели ружье в тревожную ночь. Ельцин долго отдыхал на курортах Прибалтики и вот теперь объявился.

Я не забыл нашу последнюю с ним встречу в больнице — впечатления от нее остались малоприятные. Будто дьявол вы­сунулся наружу из человека — не со злым лицом, а со злобным мурлом. Неужели он всегда сидел и сейчас сидит, притаившись, в душе Ельцина? Чур меня и других! Зачем винить весь мир в своем поражении, не взыскивая с себя. Мы с ним проиграли Москву (я и себя относил к неудачникам), но эта победа партаппарата может быть пирровой. И нельзя терять чувства достоинства.

Но стоял у меня перед глазами и другой Ельцин. Тот, который возвысился в своем кабинете с телефонной трубкой в руке и за­дирал всесильного Лигачева: «Да, это я направляю редактора! Да, это я даю ему поручения! Что вы хотите услышать еще?» Прикры­вая меня, он подставлял свою грудь, хотя желающих «выстрелить» в нее было немало. Какая внутренняя причина толкала его на та­кие поступки? За время совместной работы я наблюдал много­кратно, как эта пружина работала безотказно. Особенно тогда, ко­гда Ельцин был убежден, что творит правое дело. Конечно, с ним надо встречаться и поддерживать в нем азарт борьбы с всесили­ем партократии.