Сергей Кара-Мурза - Хроника пикирующей России. 1992-1994 Страница 13

И это сказано уже после расстрела детей в Ходжаллы — они своей смертью оплачивают радость Бурбулиса по поводу крушения империи. После того, как остались без хлопка русские ткачи и без цветных металлов — машиностроение России. Погружением в катастрофическую разруху оплачиваем мы геростратов комплекс Бурбулиса и олицетворяемого им режима. Ведь мог бы сделать по этому поводу скорбное лицо — нет, откровенная радость. Притворяться уже нет надобности.

И опять с «мягкого» края подошел корреспондент к вопросу об «империи». Как это, спрашивает он, вы одобрили соглашение о возвращении по «национальному» адресу культурных ценностей? Значит, в Москве Музея восточных культур и быть не может в принципе? Вопрос-то разумный, а вот ответ потрясает. Оказывается, такие соглашения нужны были лишь для того, чтобы «добить империю», стимулировать республики на расчленение и духовного пространства. А затем, оказывается, правительство и не собирается следовать соглашениям и предпринимать «такие абсурдные действия». И гром не грянул, небо не разверзлось! Оказывается, наш «демократический» режим вполне осознанно сделал провокацию инструментом государственной политики! Да когда же было видано, чтобы политики этим открыто хвастались! В каком подполье, в какой анти-морали выросли люди, которые вершат сегодня судьбы России и ее отношений с другими народами?

Показанная 16 марта беседа тесно связана и с заявлением Бурбулиса по 1 каналу телевидения 8 марта. В нем он выразил озабоченность правительства планами проведения 17 марта в Москве демонстрации и митинга оппозиционных сил, признал, что в работе правительства есть «неловкости и ошибки» и предложил оппозиции вступить в диалог и участвовать в разработке программы реформ. Это заявление можно было бы принять за переход правительства к более взвешенной и конструктивной социальной политике и приветствовать, если бы при этом Г.Бурбулис не сделал ряд уточнений и если бы не практические шаги правительства, которые полностью противоречат декларациям.

Г.Бурбулис сказал, что в отношениях с оппозицией правительство желает быть сильным, но ответственным, и будет поэтому придерживаться дифференцированного подхода: один подход по отношению к тем, кто искренне заблуждается и не может быстро отказаться от своих коммунистических иллюзий, и другой подход — к тем, кто сознательно идет на конфронтацию ради своих политических амбиций. Таким образом, Г.Бурбулис исходит из презумпции, что любой гражданин, не согласный с политикой правительства, или заблуждается — и тогда он должен быть подвергнут перевоспитанию, или является «врагом народа» — и тогда правительство должно применить против него силу. Опытному идеологическому работнику Г.Бурбулису не надо объяснять, что данное заявление означает сознательный отказ правительства от последних украшений демократии и претензию на установление тоталитарного режима, фактически ставящего оппозицию вне закона. Правительство оказалось неспособно работать в условиях политического плюрализма, который предполагает, что в обществе существуют группы с различными и противоречащими друг другу идеалами и интересами. Что правительство не является ни педагогом и психологом, чтобы перевоспитывать оппозицию, ни судебным органом, чтобы выносить ей приговор.

Каким же может быть социальный диалог с правительством, которое исходит из подобных представлений? Диалог ученика со строгим учителем или заключенного с тюремщиком?

Если же судить о политике правительства не по словам, а по делам, то не только ни о какой готовности к диалогу, но и о соблюдении законов в социальной области говорить не приходится. Свою экономическую программу правительство не представило в минимально приемлемом объеме даже Верховному Совету России. Сообщение о том, что доклад будет представлен Международному валютному фонду, можно рассматривать лишь как демонстративный шаг к конфронтации с обществом и парламентом, а не только с оппозицией. Между тем сегодня, когда стали очевидны катастрофические последствия «шоковой терапии» в Польше, проведение реформы в России по той же схеме вызывает недоумение. Речь уже не может идти о «неловкостях и ошибках».

Без всякого социального диалога и даже без минимального информирования общества, с грубейшим нарушением принятого в 1991 году Закона начат процесс приватизации государственных промышленных предприятий. По сути, она становится революционной экспроприацией народа России, на которую ни общество, ни парламент не давали согласия. Эти действия правительства ведут страну к тяжелым потрясениям.

О каком социальном диалоге может идти речь, если правительство последовательно лишило широкие слои общества и представляющие их партии и движения всех средств волеизъявления и информации? Государственное телевидение, вопреки существующим в демократических странах нормам, полностью монополизировано правительством или группами, выражающими точку зрения правительства. Ни оппозиция, ни парламентские группы не имеют телевизионного времени для того, чтобы спокойно, без непрошенных комментариев тележурналистов, изложить свои взгляды. Правительство полностью игнорирует «неприятные» депутатские запросы, которые являются минимальной формой диалога. Какие же средства диалога оставляет правительство реальной (а не искусственно созданной) оппозиции, кроме уличных шествий и митингов? Оно сознательно толкает общество к необратимому расколу и возникновению нелегальных форм борьбы.

Не только отражающая взгляды правительства пресса, но и официальные лица используют в отношении оппозиции ярлыки, явно демонстрирующие отказ от диалога и поиска компромиссов. Любой мало-мальски знакомый с историей России понимает, что назвать оппозицию «коричневыми» — значит фактически попытаться поставить ее вне общества. Ни диалога, ни компромисса с «коричневыми» быть не может.

Правительство, как сказал Бурбулис, законодательно запретит «пропаганду социальной вражды». Эта туманная формулировка практически исключает легальную политическую борьбу и ведет к тоталитарному обществу с новым обязательным «морально-политическим единством». При этом правительство исходит из двойных стандартов: оно поощряет разжигание социальной вражды, интенсивную кампанию прессы по созданию образа врага в лице «люмпенизированных рабочих», «социальных иждивенцев», «потерявших зубы ветеранов» и т.д. А ведь речь идет о социальных группах, составляющих большинство населения России. Таким образом, речь идет о законодательно закреплении всякой борьбы за права трудящихся. Зато законом запрещено сказать что-нибудь нехорошее о криминалитете — сформировавшейся и политически активной социальной группе.

Г.Бурбулис выступает с угрозами в адрес участников митингов и демонстраций, на которых появляются «оскорбительные для правительства» лозунги. Требование «не оскорблять власть», как известно, является фактическим запретом на демонстрации. Бывшему заведующему идеологическим отделом обкома КПСС Г.Бурбулису лучше других известно, что властям никакого труда не составляет внедрить провокаторов в любую демонстрацию, на любой митинг. Это прекрасно видно по тому, как выборочно освещает телевидение митинги оппозиции.

Важнейшим идеологическим средством разрушения культурных устоев советского человека было издевательство над его утопическим сознанием, над его стремлением к построению «светлого будущего». Бурбулис в своих беседах тоже не раз мазнул по этим «иллюзиям» (не упомянув, впрочем, собственной роли в «оболванивании масс»). Какие же идеалы он кладет в основу нового мировоззрения? Корреспондент прямо спросил его: ради чего мы несем нестерпимые тяготы сегодня? В ответ же — невероятно, но факт — мы опять услышали сказку о «светлом будущем». Бурбулис рассказал, правда, занудливым языком исторического материализма, притчу о Шартрском соборе.

Коротко, она такова. Путник спрашивает строителя: «Что ты делаешь?» — «Не видишь? Замешиваю глину». Спрашивает другого: «Что ты делаешь?» — «Я строю Шартрский собор!». Так вот, оказывается, большинство «совков» страдают от повышения цен только потому, что не способны задрать кверху рыло — они видят лишь свою тачку с глиной. А на самом деле «демократы» и посвященные в их светлые планы люди «строят Шартрский собор». Таким образом, второй раз за столетие политический режим ввергает народ в неисчислимые страдания ради туманного «светлого будущего». И между этими двумя случаями колоссальная разница. Если в 1917 году образ этого будущего был привлекателен для большинства народа и соответствовал его духовному стереотипу, его представлениям о добре и зле, то сегодня словом «Шартрский собор» Бурбулис называет образ будущего, не желаемый большинством и противный его совести. Реализация любой утопии ведет к бедствию, но утопия нелюбимая — вдвойне. И свобода спекулировать пивом около метро не утешает.