Роза Люксембург - О социализме и русской революции Страница 15

Часть вторая*

1. Экономическое развитие и социализм

Крупнейшим завоеванием в развитии классовой борьбы пролетариата явилось открытие в экономических отношениях капиталистического общества исходных точек для осуществления социализма. Благодаря этому открытию социализм из «идеала», каким он являлся для человечества в течение тысячелетий, превратился в историческую необходимость.

Бернштейн оспаривает существование этих экономических предпосылок социализма в современном обществе. При этом он сам в своих доказательствах проделывает очень интересную эволюцию. Вначале он в «Neue Zeit» отрицал только быстроту концентрации в промышленности, опираясь при этом на сравнительные данные промышленной статистики Германии за 1895 и 1882 г. Но чтобы использовать эти данные для своих целей, ему пришлось прибегнуть к чисто суммарным, механическим приемам. Однако и в лучшем случае Бернштейну своими указаниями на устойчивость средних производств не удалось ни на йоту поколебать анализ Маркса, так как последний не ставит условием осуществления социализма ни определенного темпа концентрации промышленности — иначе говоря, не устанавливает определенного срока для осуществления конечной цели социализма, — ни абсолютного исчезновения мелких капиталов или мелкой буржуазии, как это мы показали выше.

При дальнейшем развитии своих взглядов Бернштейн для доказательства их справедливости приводит в своей книге новый материал — статистику акционерных обществ, которая должна показать, что число акционеров постоянно увеличивается, а следовательно, класс капиталистов не уменьшается, а, наоборот, становится все многочисленнее. Прямо поразительно, до чего мало Бернштейн знаком с имеющимся материалом и до чего плохо он умеет использовать его в своих интересах!

Если он думал с помощью акционерных обществ доказать что-либо противное марксову закону промышленного развития, то ему следовало привести совсем другие цифры. Всякий, кто знаком с историей образования акционерных обществ в Германии, знает, что основной капитал, приходящийся в среднем на одно предприятие, почти регулярно уменьшается. Так, до 1871 г. этот капитал составлял около 10,8 миллиона марок, а в 1871 г. — только 4,01 миллиона марок, в 1873 г. — 3,8 миллиона марок, в 1883–1887 гг. — менее 1 миллиона марок, в 1891 г. — только 0,56 миллиона марок, в 1892 г. — 0,62 миллиона марок, затем эта сумма повышается на 1 миллион, но с 1,78 миллиона марок в 1895 г. снова опускается в первой половине 1897 г. до 1,19 миллиона марок.[11]

Поразительные цифры! На основании их Бернштейн, вероятно, вывел бы, в противовес Марксу, тенденцию перехода от крупной промышленности назад, к мелкой. Но в таком случае всякий мог бы возразить ему: если вы хотите что-либо доказать этой статистикой, то вы прежде всего должны показать, что она относится к одним и тем же отраслям промышленности и что именно в них мелкие предприятия заняли место прежних крупных, а не появились там, где до этого момента имелся единичный капитал или ремесленные или карликовые предприятия. Но это вам не удастся доказать, так как переход от громадных акционерных предприятий к средним и мелким может быть объяснен только тем, что акционерное дело проникает постоянно в новые отрасли промышленности и что если оно вначале годилось только для небольшого количества колоссальных предприятий, то теперь оно все больше приспособляется к средним и даже мелким производствам (встречаются и акционерные общества с капиталом менее 1000 марок).

Но что означает с точки зрения народного хозяйства это все возрастающее распространение акционерных предприятий? Оно указывает на развивающееся обобществление производства в капиталистической форме, обобществление не только гигантских, но и средних и даже мелких производств, следовательно, указывает на явление, не только не противоречащее теории Маркса, а, наоборот, самым блестящим образом ее подтверждающее.

В самом деле в чем состоит экономический феномен создания акционерного предприятия. Во-первых, в соединении многих мелких денежных капиталов в один производительный капитал, в одно экономическое единство; во-вторых, в отделении производства от собственности на капитал, следовательно, в двойном преодолении капиталистического способа производства на базе самого капитализма. Но что означает в таком случае большое количество акционеров в одном предприятии, о котором говорит статистика Бернштейна? Только то, что в настоящее время одно капиталистическое предприятие связано не с одним собственником капитала, как прежде, а со все возрастающим числом собственников капитала, что, таким образом, экономическое понятие «капиталист» не покрывается понятием «индивидуум», что современный промышленный капиталист есть лицо собирательное, которое состоит из сотен, даже из тысяч лиц, что категория «капиталист» даже в рамках капиталистического хозяйства становится общественной, обобществляется.

Но в таком случае чем объясняется, что Бернштейн рассматривает феномен акционерных обществ не как концентрацию капитала, а, наоборот, как раздробление его, что он видит расширение собственности на капитал там, где Маркс видит преодоление этой собственности? Это можно объяснить очень простой ошибкой вульгарной политэкономии: Бернштейн понимает под капиталистом не категорию производства, а право собственности, не экономическую, а налоговую единицу, а под капиталом — не производственное целое, а просто денежную собственность. Поэтому он видит в своем английском ниточном тресте не слияние 12 300 лиц в одно лицо, а целых 12 300 капиталистов; поэтому же он в своем инженере Шульце, получившем за женой от рантье Миллера в приданное «значительное число акций (с. 54),[12] тоже видит капиталиста: поэтому весь мир у него кишит «капиталистами».[13]

Но здесь, как всегда, ошибка вульгарной экономии является у Бернштейна только теоретической основой для того, чтобы вульгаризировать социализм. Перенося понятие «капиталист» из производственных отношений в отношения собственности и «вместо предпринимателя говоря о человеке» (с. 53), Бернштейн переносит вместе с тем вопрос о социализме из области производства в область имущественных отношений, из отношений капитала и труда в отношения богатства и бедности.

Это благополучно приводит нас обратно от Маркса и Энгельса к автору «Евангелия бедного грешника», с той лишь разницей, что Вейтлинг правильным пролетарским чутьем распознал, в примитивной форме, в этом противоречии между богатством и бедностью классовые противоречия и хотел сделать их рычагом социалистического движения; Бернштейн же, напротив, видит надежду на социализм в превращении бедных в богатых, т. е. в затушевывании классовых противоречий, следовательно, в мелкобуржуазных приемах.

Правда, Бернштейн не ограничивается подоходной статистикой. Он приводит нам также промышленную статистику, и даже не одной, а нескольких стран: Германии и Франции, Англии и Швейцарии, Австрии и Соединенных Штатов. Но что это за статистика! Это не сравнительные цифры различных периодов одной какой-нибудь страны, а цифры, относящиеся к одному периоду в различных странах. За исключением Германии, где он повторяет свое старое сопоставление 1895 и 1882 гг., он сравнивает не состояние групп предприятий одной какой-нибудь страны в различные моменты, а только абсолютные цифры, относящиеся к различным странам (к Англии за 1891 г., Франции за 1894 г., Соединенным Штатам за 1890 г. и т. д.). Вывод, к которому он приходит, состоит в том, «что если крупное производство в промышленности фактически и имеет в настоящее время перевес, то в нем занято, считая и все связанные с ним производства, даже в такой развитой стране, как Пруссия, максимум только половина всего населения, занятого вообще в производстве»; то же самое во всей Германии, Англии, Бельгии и т. д. (с. 84).

Этим он, очевидно, устанавливает не ту или другую тенденцию экономического развития, а только количественное соотношение различных форм предприятий или различных профессиональных групп. Если это должно доказать безнадежность социализма, то такой способ доказательств основывается на теории, по которой исход социальных стремлений зависит от численного физического соотношения сил борющихся, т. е. просто от физической силы. Здесь Бернштейн, везде и повсюду громящий бланкизм, сам впадает для разнообразия в грубейшую ошибку бланкистов, правда опять с той разницей, что бланкисты, в качестве социалистов и революционеров, предполагали как нечто само собой понятное экономическую осуществимость социализма и строили на этом надежды на насильственную революцию, предпринятую даже небольшим меньшинством, между тем как Бернштейн, наоборот, из недостаточно значительного численного превосходства народных масс делает вывод об экономической безнадежности социализма. Социал-демократия не связывает своей конечной цели ни с победоносным насилием меньшинства, ни с численным превосходством большинства; она исходит из экономической необходимости и понимания этой необходимости, которая прежде всего выражается в капиталистической анархии и ведет к уничтожению капитализма народными массами.