Юрий Жуков - Гордиться, а не каяться! Правда о Сталинской эпохе Страница 16

Кадровые передвижки, отражавшие новую расстановку сил, провели и в секретариате ЦК. Из него вывели Л.И. Брежнева, Н.М. Пегова, Н.Г. Игнатова и П.К. Пономаренко. Первых двух назначили соответственно заместителем начальника Главного политического управления министерства обороны и секретарем Президиума Верховного Совета СССР. Вместо них ввели в секретариат сторонников Маленкова, проводников его взглядов и политического курса. С.Д. Игнатьеву, лишившемуся должности министра МГБ, дали в ведение среди прочих отделов ЦК и отдел административных органов, опекавший министерства обороны, внутренних дел, юстиции, прокуратуру и Верховный суд. Ввели П.Н. Поспелова, заменившего Н.А. Михайлова в роли главного идеолога партии и наблюдавшего за деятельностью таких отделов ЦК, как пропаганды и агитации, художественной литературы и искусства, философских и правовых наук, экономических и исторических наук, науки и вузов, школ; Н.Н. Шаталина, призванного держать под контролем подбор и расстановку кадров во всех государственных учреждениях, общественных организациях и на всех предприятиях страны.

Подняли статус Хрущева. Его переместили с поста первого секретаря Московской областной парторганизации, в то время стоявшей над горкомом партии, и «признали необходимым», чтобы он «сосредоточился на работе в Центральном Комитете»; иначе говоря, назначили вторым секретарем ЦК.[30] Но при существенно измененном составе секретариата и в окружении тех, кто будет согласовывать решения прежде всего с Маленковым, Хрущева фактически лишили возможности проявлять самостоятельность и вынуждали заниматься преимущественно организационными вопросами.

На этом время, отпущенное узким руководством самому себе для формирования высших органов власти, иссякло. Из 25 должностей министров 17 остались вакантными. А.Ф. Горкин, еще не знавший о том, что он уже не секретарь, а заместитель секретаря Президиума Верховного Совета СССР, не увидел в том проблемы и днем 5 марта направил Маленкову предложение созвать сессию Верховного Совета 8 марта. Однако глава правительства отклонил эту идею, но не из-за того, что сомневался в возможности успеть заполнить свободные министерские посты. Кроме утверждения нового правительства на сессии следовало еще принять давно составленный министром финансов А.Г. Зверевым и уже согласованный бюджет СССР не текущий год. Здесь-то и таилось препятствие, которое предстояло преодолеть Маленкову.

В 20 ч 5 марта в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца открылось непривычное по названию совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Из 236 приглашенных отсутствовали 14, в их числе еще числившийся министром иностранных дел Вышинский, посол в Великобритании А.А. Громыко, посол в США Г.Н. Зарубин, посол в КНР А.С. Панюшкин, шеф-редактор выпускавшейся в Бухаресте газеты Коминформа «За прочный мир, за народную демократию» М.Б. Митин, главнокомандующий советскими оккупационными войсками в Германии В.И. Чуйков, а также Булганин, дежуривший в тот момент на «ближней даче» в Волынском.[31]

Первым выступил министр здравоохранения А.Ф. Третьяков. Информацией о продолжавшем ухудшаться состоянии здоровья Сталина он подготовил приученную к послушанию и повиновению собранную в зале массу — высшее звено аппарата — к тому, что от нее требовалось: высказать полную и единодушную поддержку того, что изложил затем в краткой речи Маленков. «Все понимают, — сказал он, — огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве. Вот почему бюро Президиума Центрального комитета партии созвало настоящее совместное заседание… Поручило мне доложить вам ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства…

Обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны требует величайшей сплоченности руководства, недопущение какого-либо разброда или паники».[32]

Необходимость преемственности власти естественна для любой страны. Но как понимать требование величайшей сплоченности при недопущении разброда и паники? Слово «паника» прежде появлялось в партийно-государственных заявлениях только раз: в радиоречи, произнесенной Сталиным 3 июля 1941 г., и отражало оно тогда прежде всего панику и растерянность у самого вождя. Затем зачитали и предложили одобрить проект постановления, которое являлось результатом достигнутой узким руководством договоренности: поддержать реорганизацию и кадровые перестановки, не содержавшие ни одной новой фамилии. Не вызвал ни у кого ни возражений, ни удивления и тот факт, что о всемогущей КПСС речь шла в последних пяти из 17 пунктов проекта. Это подчеркнуто второе место партии во властных структурах собравшиеся приняли спокойно. Сказался профессиональный, ставший второю натурой конформизм, позволявший удерживаться в должностях и подниматься вверх, ступенька за ступенькой, по бюрократической табели о рангах в рамках номенклатуры.

Заседание провели вовремя. Через час с небольшим после него пришло сообщение, что Сталин умер. Эта уже ожидавшаяся весть заставила скорректировать последующие действия: не информировать пока что население о принятых решениях, а вместо того подготовить обращение ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР «Ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза», использовав его с двоякой целью: чтобы сообщить о смерти вождя и о программе нового руководства.

В этой программе, помимо повторявшихся пропагандистских стереотипов, прослеживалось и новое. Отсутствовало упоминание о необходимости развивать тяжелую индустрию как основу основ советской экономики, с чего обычно начинались все подобные документы. Впервые во главу угла ставилось не движение к цели, а сама цель — подъем материального благосостояния, хотя и не уточнялось, как, в какие сроки и за счет чего он будет достигнут. Наконец, хотя и отмечалась готовность дать «сокрушительный отпор любому агрессору», не упоминался извечный враг — империализм; ничего не было сказано ни о США, ни о НАТО.[33]

Обращение передали по радио в 6 ч 6 марта, а в 21 ч 30 мин радиодиктор Ю.Б. Левитан зачитал постановление совместного заседания (газеты опубликовали его 7 марта, без указания даты принятия). Его содержательная часть претерпела минимальные коррективы: Сталина не упоминали среди членов Президиума ЦК партии и секретарей ЦК. Но преамбула сохранилась в первозданном виде. Вечером 5 марта при жизни Сталина без мотивировки назначения Маленкова на пост председателя Совета Министров СССР обойтись было невозможно; теперь же, когда нужда в таком объяснении отпала, повторение мотивировки выглядело нарочитым и заставляло искать скрытый смысл. Ее сохранение нельзя объяснить недосмотром при спешке. Исключение фамилии Сталина противоречит этому, свидетельствует об обратном: о повторном редактировании текста. Следовательно, многозначительную фразу оставили сознательно, намеренно допуская утечку информации о наличии в узком руководстве неких разногласий. Наконец, речи, произнесенные 9 марта 1953 г. на Красной площади во время похорон Сталина, не оставили в том никакого сомнения. В них отчетливо проявились расхождения между членами «тройки», чье соперничество перешло из личного в политическое.

Ритуал траурной церемонии, согласно кремлевской традиции, должен был продемонстрировать и истинное положение лиц в советской иерархии. Остальное было несущественным, а потому и необязательным. Речи могли стать ничего не значившим набором затасканных штампов, обычным пустословием. Однако 9 марта произошло нарушение прежних правил игры. И Маленков, и Берия, и Молотов в своих выступлениях соблюли приличия, отдав дать уважения покойному, но этим не ограничились. Они постарались, используя представившуюся возможность, выразить собственное видение дальнейшего пути развития СССР. Раскрывая прежде затаенные позиции, апеллировали к слушателям, но не столько к народу, сколько к аппарату, который мог стать единственным арбитром в их конфликте, судьей отнюдь не нейтральным, а откровенно предвзятым, лично заинтересованным в окончательном выборе концепции будущей политики.

Первым, в соответствии со своим рангом, слово получил Маленков. Поминальную часть речи он построил, как клятву: Сталин завещал — а мы соблюдем и приумножим. Подтверждая верность доктрине, тут же отметил, что «завоевания социализма» ценны не сами по себе, а только как предпосылка дальнейшего поступательного движения. Объявил главной целью нового руководства «неуклонно добиваться дальнейшего улучшения материального благосостояния рабочих, колхозников, интеллигенции, всех советских людей».