Александр Папчинский - 1937. Большая чистка. НКВД против ЧК Страница 17

Установки Заковского «бить морды при первом допросе», брать короткие показания на пару страниц об участии в организации, и на новых людей, и личные примеры его в Таганской тюрьме как нужно допрашивать — вызвали массовое, почти поголовное избиение арестованных, дающих показания не только на себя, но и на своих знакомых, близких, сослуживцев и даже родственников…»[112]. В Москве аресты проводились в Латышском театре, Латышском клубе, в культурно-просветительном обществе «Прометей», в редакциях латышских газет и журналов, в секциях бывших латышских красных стрелков, просто бойцов латышских дивизий Красной Армии Советской Латвии 1918–1919 годов.

Так, ознакомившись с оперативными материалами по «контрреволюционной латышско-польской организации в московской милиции» новый начальник УНКВД дал следующее распоряжение: «1. Эту шваль в милиции нужно разгромить. 2. Список передать в отделения, где ведется следствие, с тем, чтобы по этому списку допрашивать арестованных. 3. Следствие форсировать»[113].

Казалось, еще немного, и в погоне «за цифрой» начальник УНКВД припомнит свое латышское происхождение и подпишет ордер на арест самого себя.

Уже после ареста Заковского многие его московские подчиненные стали писать рапорта на бывшего начальника УНКВД, стремясь тем самым обезопасить себя от ареста. Вот что написал в своем рапорте старший лейтенант ГБ И.Я. Ильин: «Арестовывать разрешалось кого угодно и сколько угодно, в существо следственного дела руководство не смотрело, а ставилась одна задача — ни одного не сознавшегося. Малейшее отступление или невыполнение «лимита» несли за собой соответствующее внушение… Выработанная в Управлении система отчетности и рапортов о проделанной за сутки оперативно-следственной работе вызывала нездоровые методы соревнования по количеству арестов и полученных признаний. Руководством ставилась задача догнать Ленинград (где уже в полную силу развернулся новый начальник УНКВД М.И. Литвин. — Прим. авт.), т. е. давать по Московскому управлению не меньше 200 признаний за сутки. Отсюда вытекала необходимость производства большого количества непродуманных арестов, арестовывались латыши, немцы, поляки, в результате арестованные оказывались русскими или евреями»[114]. Для сбора информации «о людской базе иностранных разведок» предлагалось «…ходить по домоуправлениям г. Москвы и по домовым книгам выписывать жильцов с иностранными фамилиями, выписывать их анкетные данные из домовой книги»[115].

В дальнейшем все эти материалы сдавались секретарям оперативных отделов УГБ управления, которые вместе с более грамотными сотрудниками составляли короткие справки, где и указывалось в пользу какого государства эти люди занимались шпионажем. Как свидетельствовал бывший сотрудник ОО ГУГБ НКВД Московского ВО П.Н. Тихачев, если «фамилия была немецкая, то это лицо занималось шпионажем в пользу Германии, если фамилия польского происхождения, то писали, что это польский шпион»[116].

Благодаря таким «оперативным» методам Заковский быстро «восстановил темп расстрелов» на Бутовском полигоне (где Московское УНКВД расстреливало «шпионов, диверсантов и террористов»). Если в январе 1938 года в Бутове было расстреляно 547 человек, то в феврале уже 2326 человек, а в марте — 2335 человек. «Темп» спал лишь в апреле 1938 года, после снятия Заковского (в этот месяц на Бутовском полигоне расстреляли 882 человека)[117].

Заковский жалел об оставшихся в Ленинграде товарищах, но и в Москве нашлись ревностные служаки террора. Случайным, но быстро схватывающим учеником Заковского, например, оказался начальник отделения 3-го отдела М.К. Каверзнев, ставший одним из главных «поставщиков» арестованных. Как вспоминал А.О. Постель: «…Каверзнев получил задание громить латышский клуб со всеми его ответвлениями, и при наличии контрольных цифр на арест липаческие дела Каверзнева развернулись больше чем у всех, и он был по латышам первым ударником. Для того чтобы в справках на арест создавать видимость, что арестованные являются участниками латышской организации, он имел одного арестованного — заведующего Латышским клубом Апина, который, будучи стариком, после тяжелых избиений стал, как говорил Каверзнев, «энтузиастом» и давал показания на кого угодно под видом организации при Латышском клубе…»[118].

Деятельность Заковского по разгрому контрреволюционных организаций в столице была высоко оценена самим Сталиным. На одном из февральских сообщений Ежова о ходе ликвидации «контрреволюционного эсеровского подполья» в Москве вождь народов написал: «т. Заковский — не т. Реденс. Видно, что т. Заковский напал на жилу, как говорят золотопромышленники. Реденс как чекист не стоит левой ноги Заковского. Желаю успеха т. Заковскому. Нужно продолжить корчевку эсеров. Эсеры — большая опасность»[119].

Столь бешеную активность, проявленную в столице Заковским, многие в Наркомате внутренних дел объясняли тем, что в Ленинграде он якобы не проводил масштабных операций «…по разгрому шпионско-диверсионных контингентов из латышей». Бывший его коллега по Северо-Западу Тениссон, встретив Заковского в коридоре Наркомвнудела, стал жаловаться, что вот, мол, бросили на хозяйственную работу (он возглавил лесной отдел ГУЛАГа). В ответ услышал лишь: «Подвели нас латыши, нет доверия»[120]. И, вероятно, теперь, находясь в Москве, Леонид Михайлович решил наверстать упущенные возможности. Этому способствовало и решение ЦК ВКП(б) от 31 января 1938 года, согласно которому НКВД предлагалось «…продолжить до 15 апреля 1938 года операцию по разгрому шпионско-диверсионных контингентов из поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, харбинцев, иранцев, китайцев, румын, как иностранных подданных, так и советских граждан»[121].

С пребыванием Заковского в Москве связано завершение одной судебно-политической интриги, в которую он оказался замешан. Как известно, на мартовском 1938 года судебном процессе по делу «Антисоветского правотроцкистского блока», где судили Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова, самым коварным из «заговорщиков» выглядел бывший нарком НКВД СССР Г.Г. Ягода. Среди множества преступлений его обвиняли в попытке отравления Н.И. Ежова. Подоплеку этого эпизода раскрыл сам Ежов, уже находясь на скамье подсудимых в 1940 году. Едва он в 1936 году обосновался на Лубянке, как стал объектом влияния различных соперничающих групп и группочек в руководстве аппарата НКВД СССР. Приемная и кабинет Ежова наполнились угодничающими и наушничающими чиновниками, здесь рождались самые нелепые слухи и сплетни. Одним из первых явился к Ежову начальник ГУ ШОСДОР-а НКВД Г.И. Благонравов, доверительно сообщивший наркому, чтобы он «…в Наркомате кушал с опасением, т. к. здесь, может быть, отравлено», чем нешуточно напугал Ежова. Через некоторое время в кабинет к Ежову заявился Заковский и с озабоченным видом объявил: «Тебя, наверное, отравили, у тебя очень паршивый вид». Перепуганный Ежов, по его словам, «поделился… с Фриновским, и последний поручил Николаеву немедленно произвести обследование воздуха в помещении. После обследования было выяснено, что в воздухе обнаружили пары ртути»[122].

Так был «отравлен» Ежов — на суде даже фигурировал анализ мочи пострадавшего наркома… Если учесть еще и то, что «медицинскую экспертизу» обеспечивал старый сослуживец Заковского по Ленинграду, начальник Опертехнического отдела ГУГБ М.С. Алехин, то дело, скорее всего, выглядело так. «Троица» — Заковский, Фриновский, Николаев-Журид заранее сговорились и разыграли Ежова, воспользовавшись его болезненной мнительностью: Заковский — забросил наживку, Фриновский — поддержал опасения Ежова, а Николаев-Журид и Алехин — обеспечили следствие и экспертизу по этому «преступлению Ягоды».

Но, похоже, ни хитроумные интриги в высоких сферах, ни массовый террор в Москве и области уже не могли спасти положение Заковского. Привыкший к почти бесконтрольным действиям в Ленинграде, он явно перегнул палку, да и не уловил того, что после январского пленума ЦК власти стали косо смотреть на излишне ретивых энтузиастов террора.

14 апреля 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О т. Заковском», по которому последний был освобожден от обязанностей заместителя наркома внутренних дел СССР. Причину снятия объяснили тем, что в работе УНКВД Ленинградской области выявился ряд серьезных недостатков, как то: «…переписка заключенных с волей… создание дутых дел; засоренность аппарата УНКВД шпионскими элементами, которые работали до последнего времени, несмотря на имеющиеся ни них компрометирующие материалы»[123]. ЦК ВКП(б) пришел к мнению — Заковский на данное время не может, как руководитель чекистского аппарата, пользоваться политическим доверием.