Михаил Делягин - Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить Страница 17

Разумеется, приверженность западной демократии, все более напоминающая агрессивный религиозный фундаментализм (и приведшая после распада Советского Союза к заметно большему числу войн, чем, скажем, фундаментализм исламский), весомо подкрепляется и сугубо коммерческими интересами глобального бизнеса. Он вполне справедливо рассматривает демократию в ее западном, институциональном понимании как режим наибольшего благоприятствования своей деятельности и потому заинтересован в ее насаждении без каких бы то ни было оглядок на реальность.

И кризис современной демократии, являясь кризисом именно этого, западного, формального ее понимания, отражает более глубокий и масштабный кризис всего современного общества, приспособленного к индустриальным технологиям, и всей современной экономики, основанной на глобальном монополизме.

Информационные технологии, превращая в главное дело человечества формирование его сознания, разрушают фундаментальную, культурную почву демократии, подрывая, как это ни ужасно звучит для нас, саму ее принципиальную возможность.

Для формирования сознания общества по чисто технологическим причинам нет нужды преобразовывать сознание всего населения. Достаточно значительно более простого и менее затратного варианта: добиваться нужного поведения общества воздействием не на все его слои, но лишь на его элиту (то есть на часть общества, участвующую в принятии значимых для него решений, в формировании его сознания или же являющуюся примером для массового подражания).

Длительные концентрированные и в каждом отдельном случае целенаправленные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты значительно быстрее, чем сознание общества в целом, и при этом совершенно особым, специфическим образом. В результате оно постепенно начинает коренным образом отличаться от сознания основной части общества.

В ситуации, когда способ мышления и мировоззрение элиты весьма существенно отличаются от наиболее распространенных в обществе, элита отрывается от него и тем самым утрачивает не просто свою эффективность, но и свою общественно полезную функцию, которая, собственно говоря, делает ее элитой и оправдывает ее существование. Подвергнувшаяся форсированной перестройке своего сознания элита по-другому, чем возглавляемое и ведомое ею общество, мыслит, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает окружающий мир и совершенно иначе реагирует на него.

Это уничтожает сам смысл демократии (лишая оправдания в том числе и существование формально демократических институтов), так как идеи и представления, рождаемые обществом, уже не диффундируют наверх по капиллярам социальных систем, но просто не воспринимаются элитой и соответственно перестают влиять на общественное развитие непосредственно, через изменение поведения этой управляющей системы. В результате потенциал демократии съеживается до совершенно незначительных размеров самой элиты.

До момента коренного преобразования сознания элиты мы видим на довольно многочисленных исторических примерах (как в России, так и в других странах), что относительная эффективность системы управления способна на ограниченные промежутки времени во многом компенсировать слабость или даже отсутствие традиционных демократических институтов.

В начале 30-х годов XX века, когда все развитые страны столкнулись с политическим эхом распространения конвейера — соблазном тоталитаризма, — письма граждан президенту США стали важным инструментом корректировки экономической политики государства. Ф. Д. Рузвельт добился того, что по многим из них направлялись представители президента, которые задним числом изменяли условия коммерческих сделок, чрезмерно ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.

Классическим примером стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как подразумевалось пропагандой) всеведущего «отца народов» об исчезновении из мировых научных журналов статей по ядерной физике. Это письмо не просто дошло до адресата — оно было воспринято им и (разумеется, наряду с другими сигналами подобного рода) стало одной из причин развертывания советской ядерной программы.

В самом начале 1991 года одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание элиты воспринимать мнения общества) также повлияло на судьбу страны. Мало кто помнит, что Ельцин, будучи хотя и мятежным, но все же первым секретарем обкома, поначалу опасался чуждого ему стихийного забастовочного движения шахтеров.

Перелом произошел, когда в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от обычного рабочего. На полутора листках из ученической тетрадки тот очень внятно разъяснял лидеру демократов: все, что нужно шахтерам, — это право продавать по свободным ценам 10 % угля, и они поддержат любого политика, который пообещает им это.

Ельцин воспринял эту идею и, «оседлав» шахтерское движение, превратил его в свой таран против Горбачева.

Сегодня такое развитие событий невозможно. Даже если письмо обычного человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем (который докладывает наверх лишь статистику: количество писем и их тематику), руководство, скорее всего, просто не поймет его смысла.

Измененное (относительно господствующего в обществе) сознание элиты заставляет ее и руководимое ею общество вкладывать совершенно разный смысл в одни и те же слова и делать самые различные, порою прямо противоположные выводы из одних и тех же фактов. Современный руководитель информатизированной системы управления просто не воспримет слова обычного человека. Он может повстречаться с ходоками, как Ленин, может даже пойти «в народ», — но не для того, чтобы что-то понять или прочувствовать самому, а лишь чтобы улучшить свой имидж среди элиты, укрепить популярность в глазах того же народа и поддержать рейтинг — политический аналог рыночной капитализации.

Это достойная, но совершенно недостаточная для всякого разумного и ответственного руководителя цель.

Таким образом, в условиях широкого применения управляющими системами технологий формирования сознания элита и общество, используя одни и те же слова, вкладывают в них разный смысл. Они в прямом смысле слова говорят на разных языках: обладают разными системами ценностей и преследуют не воспринимаемые друг другом цели. Они могут дружить, обогащать и поддерживать друг друга, могут вводить друг друга в заблуждение и даже враждовать, но утрачивают способность к главному — к взаимопониманию. Как когда-то писал Дизраэли по несколько иному поводу (о бедных и богатых), в стране в прямом смысле этого слова возникают «две нации».

Эта утрата взаимного понимания (несмотря на усилия значительного слоя социологов, пытающихся перевести мнение общества на доступный элите язык) разрушает демократию. Она подменяется хаотической пропагандой и перманентной информационной войной разной степени интенсивности, которую ведут друг с другом наиболее значимые политико-экономические силы. Мирное время отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму.

И общественное сознание — не только цель, но и поле боя.

Разрыв между сознанием общества и элиты усугубляет то, что в информатизированном обществе, то есть обществе, в котором технологии формирования сознания применяются широко, критически значимым влиянием обладает значительно более узкий круг лиц, чем в традиционном доинформационном обществе (хотя сама элита вследствие фрагментации общества и свободы коммуникаций может быть и шире). Это вызвано прежде всего технологическими причинами: одновременной небывалой мобильностью и концентрацией ресурсов. Классическим примером представляется современный глобальный фондовый рынок: изменение сознания буквально сотни его ключевых игроков (или даже их представителей на бирже) способно коренным образом изменить всю финансовую ситуацию в мире.

В результате происходит раздробление сознания самой элиты: каждая ее профессиональная часть, естественным образом воспринимая мир прежде всего через призму «профильных» проблем, подвергается своей собственной особой перестройке сознания, что отрывает ее не только от общества в целом, но и от других частей элиты. Дробление элиты делает невозможной даже внутриэлитарную демократию и поддерживает постоянные противоречия не только между элитой и обществом, но и внутри нее самой.

Конечно, эти противоречия можно рассматривать как фактор адаптивности общества, обеспечивающий его гибкость: при возникновении новых проблем недовольные группы элиты могут натравить общество на управляющую систему и, изменив ее, обеспечить приспособление общества к новым реалиям.