Константин Фрумкин - После капитализма. Будущее западной цивилизации Страница 17

Гораздо проще представить себе чудеса децентрализации в экономической сфере. Скажем, сегодня регулирующее органы устанавливают для банков нормативы, которых они обязаны придерживаться, в частности так называемый «уровень достаточности капитала», то есть отношение собственных средств банка к средствам, которые он привлеку клиентов или взял взаймы. Но можно представить себе и другую картину: каждый вкладчик может устанавливать свою собственную норму достаточности капитала для банков и, разумеется, иметь дело только с теми банками, которые соответствуют данной норме. Если на планете существует достаточное количество банков, если у всех потенциальных вкладчиков есть компьютеры или «пульты связи» с глобальной информационной средой, если средства коммуникаций позволяют любому гражданину планеты сделать вклад в любом банке мира в любой точке Земли, если, наконец, в информационной сети есть достаточное количество научных рекомендаций, какими именно правилами оценки финансовых институтов можно руководствоваться, а техническую работу по оценке этих институтов делают компьютеры — при всех этих отнюдь не фантастических условиях система «индивидуального законодательства» вполне может работать, а роль государственных законов крайне сузится. Государство не будет обязано устанавливать обязательные нормы для работы банков и финансовых учреждений, но каждый вкладчик может выбрать собственный набор норм и критериев для банков, с которыми он хочет иметь дело, а компьютер выбирает для него те существующие на планете банки, которые соответствуют этим критериям.

В принципе, данная ситуация существует уже сегодня. И сегодня профессиональные инвесторы, выбирая, куда вложить свои деньги, используют собственные, а отнюдь не установленные государством критерии. И сегодня очень многие банки и компании волнует не только и не столько соответствие правилам, установленным государственными институтами, сколько соответствие неписаным правилам, которыми пользуются финансовые аналитики и инвесторы. Ведь если не понравишься инвестору, не получишь инвестиций и не возьмешь взаймы. Таким образом, речь идет даже не о том, что частные лица и организации фактически могут устанавливать неписаные законы — это было и есть. Речь идет о двух вещах:

1) чтобы свобода выбора, которой сегодня пользуются лишь профессиональные финансисты, была доступна всем;

2) чтобы требование расширения законодательных прав индивида вышло на уровень идеологии и в конечном итоге нашло закрепление в праве, чтобы индивид даже с точки зрения юристов мог устанавливать индивидуальные правовые нормы наравне с местными, национальными и международными.

Не надо забывать, что и сегодня законы, в том числе санитарные и технологические нормы, приходится санкционировать не специалистам, а дилетантам-политикам. Разумеется, в разработке проектов законов и нормативных документов участвуют специалисты, однако если между разными специалистами или школами специалистов существуют разногласия, то арбитром между ними должен выступать политик, принимая решение то ли наобум, то ли руководствуясь побочными корыстными соображениями, то ли сравнивая выводы профессионалов со своими собственными интуициями. Нагляднее всего данный парадокс виден на примере экономической политики: как известно, среди экономистов существуют враждебные друг другу школы, и политик, когда принимает экономические решения, хотя всегда прислушивается к мнению профессионалов, но до этого должен выбрать в качестве экономического советника профессионала из приглянувшейся ему школы. Научные методы выбора между предлагаемыми равно авторитетными экспертами альтернативами если и существуют, то не используются.

Другой пример: сегодня заболевшему человеку фактически приходится самому браться за свое лечение. Да, пациент не может выписать рецепт и поставить себе диагноз, но он делает нечто большее: он может выбрать врача, может выбрать между традиционной и тибетской медициной, может решиться на операцию или предпочесть консервативное лечение. Профессионал незаменим в качестве советника, но советника всегда выбирает дилетант. Разумеется, возможно найти специалиста по выбору специалиста, но и его сначала надо выбрать. Тотальная децентрализация означает возврат ответственности гражданину в огромном числе сфер, где сегодня решения принимаются за него, хотя, возможно, и ему на благо. Развитие информационных технологий и компьютерной техники представляется решающим фактором, делающим рядового человека действительно способным принимать такие решения. А разнообразие решений, принимаемых сотнями миллионов «законодателей», обеспечит достаточную степень гибкости и разнообразия решений, используемых в социальной системе, хотя эти разнообразные социальные «уклады» будут распределены по поверхности планеты уже не по территориальному принципу— различия будут просматриваться не столько от страны к стране, сколько от семьи к семье и от индивида к индивиду.

Эта реформа идеологии означает, кроме всего прочего, резкое изменение отношений к авторитету— характерная черта всякой «духовной революции». Либеральная идеология базируется на академических авторитетах— от Адама Смита до Милтона Фридмана. А санкционируемое либеральной идеологией общественное устройство также опирается на систему «центров авторитета»: с одной стороны, это академические авторитеты, используемые обществом как эксперты, с другой стороны, это такие центры власти, как парламенты, чей авторитет объясняется и легитимизируется в рамках либеральной идеологии. Избранные (и потому авторитетные) политики принимают законы на основе мнений высококвалифицированных (и потому авторитетных) экспертов, а вся эта система «освящается» мнением авторитетных идеологов либерализма. Однако постиндустриальное общество все изменяет. Неоанархист будет призывать индивида быть самому себе авторитетом.

Разумеется, буквальное «исполнение» этого требования невозможно: даже устанавливая свои индивидуальные нормы, человек должен откуда-то брать для этого рекомендации и образцы. Но «стиль» отношений с авторитетами при этом резко меняется. Осколки квалифицированных мнений, из которых гражданин-законодатель компилирует свое индивидуальное законодательство, берутся откуда угодно. Это советы соседей, рекомендации любимых газет и найденные в информационных сетях бесплатные ресурсы. Условно говоря, авторитет исчезает, поскольку гражданин начинает иметь дело с анонимными интеллектуальными продуктами. Неотмененное либерализмом государство предполагает если не жестокого тирана, то по крайней мере платоновского мудреца, написавшего законы для народной массы. В обществе победившего постлиберализма граждане имеют дело не с авторитетным мудрецом, а с информационной средой, из которой, как рыбу из пруда, выуживают нужные для жизни законы, но законы анонимные, как анонимны гуляющие по Интернету анекдоты, кулинарные рецепты и советы, «как познакомиться с девушкой». Они анонимны хотя бы потому, что они являются продуктами множества переделок множества участников нормотворческого процесса. Кому лень думать, может взять законодательство у приятеля или соседа, возможно, сосед долго выбирал подходящие нормы, это законодательство — плод кропотливого труда, но не сосед же является автором всех этих законов! Да в спешке, которой нам грозит мир будущего, об авторстве будет просто и некогда думать.

Всякая духовная революция предполагает «снижение» уровня авторитета, на которые ориентируются приверженцы идеологии, но постлиберализм предлагает снижение авторитета в форме смерти автора: как предсказывал Маршалл Маклюэн в своей книге «Галактика Гутенберга», переход от гутенберговских полиграфических технологий к электронным означает возращение ко многим традициям догутенберговской эпохи и, в частности, к исчезновению авторства. Если же нет автора, то невозможен и авторитет.

В свое время протестантизм не доверял церкви и церковному отпущению грехов, он давал рядовому верующему возможность самому читать Библию и общаться с Богом, но он и возлагал на него обязанность заботиться о своей вере. Неоанархизм, не доверяя санкционированным либерализмом демократическим процедурам, возвращает рядовому гражданину ответственность за формирование своего жизненного уклада и, с другой стороны, налагает на него тяжелую обязанность принимать множество решений, хотя и опираясь на помощь анонимных информационных систем.

Эстетика империи

Завершая тему трансформации идеологий, хотелось бы поговорить еще об одном, не столь глобальном, но крайне любопытном идеологическом феномене— культе империи и связанной с ним имперской эстетике, «имперскости». Вопрос об «имперскости», возможно, не является важным для всего человечества, однако он актуален для современной российской культуры. Ностальгические чувства по отношению к СССР и Российской империи, неопределенность судьбы современной России, обаяние культурного и семиотического наследия былых империй (включая и Третий Рейх), обаяние самого слова «империя» превращает слово «империя» из простого обозначения некоторых существовавших в истории государств в не вполне определенный, но будоражащий общественное сознание идейный комплекс, воплощающий государственнические идеалы большого числа образованных, думающих и пишущих людей. В частности, очень ярко культ империи проявляется в российской фантастической литературе, так что в критике уже говорят об «имперской фантастике» и стоящем за ней «имперском мировоззрении». Вереде фантастов создана философская группа «Бастион», специально декларирующая свою приверженность «имперскому мировоззрению». Нет нужды говорить, что все приверженцы лозунга «Империя», как правило, находятся в оппозиции идеям либерализма и демократии.