Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков Страница 2

Уже тогда, в статье 1995 года Цымбурский делает вывод, впоследствии ставший центральным тезисом его докторской диссертации, что для каждой фазы этого цикла характерен свой особый тип геополитического проектирования. Когда Россия надеется на полноценное участие в европейской игре, она оказывается не склонна видеть свое пространство отделившимся от пространства Европы – и под тезис о слитности этих пространств подгоняются соответствующие реалии и факты. А вот как только Россия из Европы изгоняется, русские геополитики довольно быстро вспоминают или про наличие туранской крови в жилах значительной части населения империи, или про значение степных районов в истории Древней Руси и пр. Конъюнктуры времени начинают преобладать над конъюнктурами земли. Время диктует геополитическому воображению свою образную логику. Как увидит читатель диссертации Цымбурского, геополитики могут в ряде случаев действовать вопреки этой логике, но (как правило) это создает для них определенное политическое напряжение. Гораздо приятнее, когда ветер истории дует тебе в спину, когда геополитическое воображение открывается всем тем соблазнам, которые предоставляет проектировщику конъюнктура, то есть, по этимологии этого слова, связность текущих событий[1].

1995 год стал во многом переломным в судьбе Цымбурского. В любопытном документе, который нам еще предстоит не раз цитировать в настоящей статье, в Ходатайстве о замене предоставления полного текста диссертации научным докладом и возможности присуждения научной степени по совокупности работ ученого, поданном в ВАК от имени Диссертационного совета при Институте философии, говорится, что он «с конца 1980-х годов публикует, самостоятельно и в соавторстве, ряд работ по анализу геополитических проблем, по идеологии геополитики, а с 1995 г. полностью сосредоточил свои научные интересы в области теории и истории геополитики, как старший научный сотрудник сектора истории политической философии Института философии РАН». Здесь важно не только биографическое указание на переход Цымбурского в Институт философии на должность старшего научного сотрудника, совершившийся в 1995 году, но и разделение его геополитического творчества на две части: до 1995 года (когда автор «Острова Россия» преимущественно писал по «идеологии геополитики») и после 1995 года, когда он углубился в «теорию и историю геополитики». Очевидно, что это разделение, явно позаимствованное авторами Ходатайства И.К. Пантиным и Е.А. Самарской у самого диссертанта, отражает специфику восприятия самим мыслителем характера его собственной научной деятельности.

В 1993 – начале 1995 года Цымбурский воспринимает себя еще немного как политического игрока, потенциально способного своей концепцией «Острова Россия» повлиять на судьбы Отечества. Он надеялся и не раз в 1994 году открыто высказывал подобные надежды на то, что его «островная» теория станет идеологией постсоветской России и сможет примирить умных либералов и продвинутых консерваторов некоей не реваншистско-имперской, но вместе с тем и не западнической программой. Он ловил признаки внимания к своей концепции со стороны различных политических сил страны, радуясь всем одобрительным словам в адрес «Острова России». Вообще, 1994 год Цымбурский прожил на явном подъеме, исполненный надежд, которые, увы, так и не осуществились. В 1995 году к нему обратился с предложением о сотрудничестве в то время известный политик Василий Липицкий. Он проводил свою избирательную кампанию в Госдуму РФ по Новосибирску и по этой причине поддержал идею Цымбурского о «переносе столицы» в этот город, ближе к реальному географическому центру России, в место пересечения речных и железнодорожных коммуникаций Сибири. Цымбурский составил и подготовил к изданию летом 1995 года любопытный сборник материалов «Россия, Москва и альтернативная столица», посвященный дискуссиям о «перемене столицы», однако на этом не имевшем никакого продолжения в плане взаимодействия с Липицким эпизоде завершился для автора «Острова Россия» период политических ожиданий в целом. После разочарования в текущей политике Цымбурский решает сделать на основе своего, как он сам считал, еще вполне публицистического опуса 1993 года полноценную научную теорию и тем самым закрепить свое место в российской политологии.

Вот именно с этим переломом в судьбе Цымбурского и стоит связывать его переход в Институт философии РАН и начало работы над будущей докторской диссертацией, которая впоследствии получила название «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков». Можно сказать, первым камнем в архитектонику будущей работы стала вышедшая в июньском номере журнала «Общественные науки и современность» за 1995 год статья «Тютчев как геополитик», впоследствии в несколько измененном виде вошедшая в 4 главу диссертации, посвященную «искусам Священного Союза». Цымбурский, комментируя в частной беседе замысел этой статьи, высказывал мысль о том, что хочет отнестись ко всей истории русской геополитики подобно тому, как психоаналитик относится к неврозам больного. Согласно его мнению, практически вся русская геополитика трех прошедших веков была заражена своеобразным обсессивным неврозом «похищения Европы», острой потребностью с помощью имперской экспансии устранить преграды между двумя цивилизациями. Статья о Тютчеве была отмечена обращением к глубинным психологическим мотивам геополитического воображения русских внешнеполитических теоретиков, их вытесняемым страхам перед изолированным существованием России.

Однако из основного текста диссертации, куда в переработанном виде вошла статья о Тютчеве, автор, приглушая все публицистические акценты, устранил все моралистические, философские и историософские претензии к мировоззрению своих героев, и в том числе дезавуировал серьезными оговорками прежние представления о том, что натиск России на Европу и стремление закрепиться в ней в качестве одной из опор силового баланса было произвольной исторической ошибкой, и ее, если бы она была тем или иным образом осознана, можно было бы исправить. Цымбурский отказывался от всей традиционной для отечественной публицистики и свойственной ему самому ранее критики установок русских политиков как ошибочных и не соответствующих национальным интересам страны. Например, мы не услышим от него, что если бы Александр I, или же Николай I, отказался от дальнейшего «похищения Европы» и не искал союза с Австрией, то Россия, допустим, не потерпела бы поражения в Крымской войне. Подобных упреков геополитикам по должности и по призванию Цымбурский уже не делает, оставляя все свои прежние – геостратегические, равно как и квази-психоаналитические – претензии к русской геополитике, считая их, вероятно, чуждыми строго-научному подходу, требующему от историка снижения роли субъективного фактора до предельного минимума.

Вместо набора упреков к имперской геополитике России за ее открытую или подспудную приверженность идее «похищения Европы», от которой она так и не могла освободиться, в диссертации Цымбурского представлена картина динамической системы Россия-Европа, образовавшейся в эпоху, когда совместными усилиями России и германских монархий была ликвидирована Балто-Черноморская конфликтная система (БЧС). БЧС одновременно и препятствовала вхождению империи Романовых в континентальный концерт великих держав, и вместе с тем своей собственной логикой функционирования втягивала Россию в европейскую игру. Желая разрешить свои конфликтные отношения с другими членами БЧС – Польшей, Швецией и Турцией, – Россия искала поддержку в Вене и Берлине, гарантируя своим новым союзникам опору на Востоке против возвысившегося в XVIII веке Парижа. В итоге, как следует из выводов «Морфологии», Россия прорубала себе «окно в Европу» не столько в силу иррациональной любви к ней, сколько в поисках союзников против своих региональных соперников. Однако, возникнув в XVIII веке, система Россия-Европа обретала свою особую динамику, свою логику функционирования и, главное, свое фундаментальное внутреннее напряжение, избавление от которого могло прийти только с разрушением самой системы. В европейскую игру на правах ключевого ее участника включалась неевропейская по своему происхождению держава, в силу своих масштабов неспособная к полной интеграции с Европой, а в силу больших амбиций не готовая стать сателлитом какого-то одного центра силы на Западе. При этом раскол континентальной Европы на два полюса, французский и германский, ее фундаментальная биполярность гарантировали России временную востребованность в европейском раскладе сил в качестве державы, «вспомогательной» по отношению к более слабой стороне: к Австрии в XVIII – начале XIX века, Франции в конце XIX – начале XX века и англо-французскому альянсу в канун и в период Первой мировой войны.