Колин Крауч - Постдемократия Страница 2

Эта небольшая работа привлекла определенное внимание и попала на глаза Джузеппе Латерца и его одноименного издательства. Ему захотелось опубли­ковать итальянскую версию этой работы в серии не­больших книг по ключевым социальным и политиче­ским вопросам, но он заметил, что готовая брошюра была адресована преимущественно британской чита­тельской аудитории. Поэтому при написании своей новой книги (Crouch С. Postdemocrazia. Rome: Later-za, 2003) я решил обратиться к более широкому евро­пейскому контексту, дополнив ее конкретными при­мерами.

И пока я занимался этим, меня заинтересовала но­вая тема: коммерциализация образования и других общественных услуг, которая происходила в Велико­британии и многих других странах. Моя жена была тогда высокопоставленным чиновником в сфере об­разования в одном из британских графств. Я видел, как центральное правительство оказывало все более сильное давление на нее и на ее коллег по всей стране, требуя передачи части полномочий и школ частным компаниям и изменения самого понимания и устрой­ства общеобразовательной системы, чтобы ее легко можно было передать таким компаниям и чтобы ею заведовали частные компании, а не государственные ведомства. По схожему сценарию развивались собы­тия и в системе здравоохранения и других сферах го-сударства всеобщего благосостояния. Это вызывало серьезные вопросы относительно идеи гражданства в государстве всеобщего благосостояния. Общие во­просы и конкретные факты, связанные с системой об­разования, были рассмотрены мной в еще одной бро­шюре Фабианского общества (Crouch С. Commercial­ization or Citizenship: Education Policy and the Future of Public Services. Fabian Ideas 606. London: The Fabi­an Society, 2003).

И хотя речь здесь шла о будущем государства все­общего благосостояния, эти вопросы также были важны для обсуждения проблем демократии. Рост политического влияния глобальных компаний, ваку­ум слева вследствие упадка рабочего класса и то, как новый политический класс политических консуль­тантов и лоббистов от бизнеса заполнял этот ваку­ум, помогали объяснить, почему социальная полити­ка государства становилась все более одержимой иде­ей передачи работы частным подрядчикам. Эти споры также были частью споров о постдемократии и даже служили важным примером практических следствий постдемократии. Поэтому я включил основные об­щие рассуждения из своей брошюры «Коммерциали­зация или гражданство» в текст итальянского изда­ния «Постдемократии».

Затем появилась возможность снова опубликовать этот расширенный текст брошюры о постдемократии по-английски в издательстве Polity, включив в него еще несколько дополнений, которые учитывали реко­мендации рецензентов из издательства и результаты обсуждения итальянского издания. По утверждению некоторых комментаторов, в том числе Джулиано Амато и Микеле Сальвати, в своей книге я говорил не о столько о проблемах демократии как таковой, сколько о проблемах социал-демократии. Ральф Дарендорф сделал схожее замечание, сказав, что я вы­ступал с позиций эгалитарной, а не либеральной де­мократии. Я бы с этим поспорил. Когда в государствах со всеобщим гражданством избиратели оказывают­ся оторванными от участия в общественной жизни и пассивно позволяют немногочисленным элитам ограничивать свое политическое участие, это пред­ставляет проблему для всех форм серьезной и прин­ципиальной политики. В частности, то, что в эко­номическую политику правительства вмешиваются различные лобби, обладающие привилегированным политическим доступом к нему, заполняя тот ваку­ум, который возникает вследствие этой пассивности, и разлагая рынки, в которые так верят неолибералы, должно волновать последних не меньше, чем социал-демократов.

I. Почему постдемократия?

Вначале XXI века демократия оказалась в пара­доксальном положении. С одной стороны, мож­но сказать, что она переживает свой всемирно-исто­рический расцвет. В последнюю четверть века снача­ла Иберийский полуостров, а затем — и это особенно впечатляет — значительные части советской империи, Южная Африка, Южная Корея и некоторые страны Юго-Восточной Азии и, наконец, Латинской Амери­ки по крайней мере формально перешли к более или менее свободным и честным выборам. И государств, которые в настоящее время имеют подобные демокра­тические механизмы, больше, чем когда-либо преж­де. По данным исследовательского проекта под руко­водством Филиппа Шмиттера, посвященного изуче­нию демократии в мире, количество стран, в которых проводятся сравнительно свободные выборы, вырос­ло со 147 в 1988 году (накануне краха советской систе­мы) до 164 в 1995 году и 191 в 1999 году (Шмиттер, лич­ная беседа, октябрь 2002 года; см. также: Schmitter and Brouwer, 1999). Если использовать более строгое опре­деление полноценных и свободных выборов, резуль­таты оказываются более двусмысленными: бесспор­ный спад с 65 до 43 в период с 1988 по 1995 год, а затем рост до 88 случаев.

Между тем в сложившихся демократиях Запад­ной Европы, Японии, Соединенных Штатов и других стран промышленно-развитого мира, где для оцен­ки его здоровья должны использоваться более тон­кие индикаторы, положение выглядит не столь опти­мистично.

Достаточно вспомнить президентские выборы 2000 года в Соединенных Штатах, где имелись почти неопровержимые свидетельства серьезных подтасовок результатов голосования во Флориде, приведшие к победе Джорджа Буша-младшего, брата губернато­ра штата. Помимо немногочисленных демонстраций чернокожих американцев, мало кто выразил недо­вольство фальсификацией демократического процес­са. Многие, по-видимому, считали, что достижение результата — не важно, какого — было необходимо для восстановления уверенности на фондовой бирже и что это было важнее установления того, каким было действительное решение большинства.

Или возьмем, например, недавний доклад, пред­ставленный Трехсторонней комиссии — элитарному органу, который сводит вместе ученых из Западной Европы, Японии и США: в нем был сделан вывод, что с демократией в этих странах не все так гладко, как может показаться на первый взгляд (Pharr and Putnam, 2000). Авторы рассматривали проблему преимущест­венно с точки зрения снижения способности полити­ков совершать решительные действия вследствие того, что их легитимность оказывалась все более сомни­тельной из-за снижения явки избирателей. Эта до­вольно элитистская позиция не позволила им прийти к выводу, что наличие политиков, не пользующихся большим доверием у общества, также может свиде­тельствовать о проблемах самого общества. Наобо­рот, по замечанию Патнэма, Фарра и Далтона (Putnam, Pharr and Dalton, 2000), растущая неудовлетворен­ность общества политикой и политиками может счи­таться свидетельством здоровья демократии: полити­чески зрелое, требовательное общество ждет от сво­их нынешних лидеров большего, чем от их почтенных предшественников. Мы еще не раз вернемся в этому важному замечанию.

Демократия процветает тогда, когда простые люди имеют возможности для активного участия — посред­ством обсуждения и автономных организаций в формировании повестки дня общественной жизни и когда они активно использует такие возможности. Конечно, нельзя ожидать, что большинство будет самым живым образом участвовать в серьезном политическом обсуж­дении и формировании повестки дня, а не просто вы­ступать в качестве пассивных респондентов при про­ведении опросов общественного мнения и осознанно действовать в последующих политических событиях и действиях. Это идеальная модель, которой почти ни­когда невозможно достичь в полной мере, но, как и все недостижимые идеалы, она задает ориентир. Всегда ценно и полезно рассмотреть, насколько наше поведе­ние соотносится с идеалом, поскольку так мы можем попытаться его улучшить. Нам важно принять именно этот подход к демократии, а не более общий, который обтесывает идеал таким образом, чтобы он соответ­ствовал тому, чего мы легко можем достичь. Послед­ний подход ограничивается удовлетворенностью, са­мовосхвалением и нежеланием рассматривать то, как происходит ослабление демократии.

Вспомним работы американских политических уче­ных 1950-х — начала 1960-х годов, которые строили свое определение демократии так, чтобы оно соот­ветствовало действительной практике в США и Бри­тании, не учитывая изъяны в политическом устрой­стве этих двух стран (см., например: Almond and Ver­ba, 1963). Это была идеология времен холодной войны, а не научный анализ. Схожий подход доминирует и в современной мысли. Под влиянием Соединенных Штатов демократия вновь все чаще определяется как либеральная демократия — исторически обусловлен­ная форма, а не нормативный идеал (критику такого подхода см.: Даль, 2003; Schmitter, 2002). Здесь главной формой массового участия оказывается участие в вы­борах, широкая свобода для лоббистской деятельно­сти, которой занимаются в основном бизнес-лобби, а политическая власть избегает вмешательства в ка­питалистическую экономику. Эту модель не слишком интересует широкое участие граждан или роль орга­низаций, не связанных с бизнесом.