А. Арбатов - Российская национальная идея и внешняя политика. Мифы и реальности. Страница 2

Суть "русской идеи" и ее внешнеполитическая проекция отчетливо выражены в приведенных выше рассуждениях о русском национальном характере (кстати в них, к сожалению, почти не оставлено хороших черт характера на долю других народов мира). Это в основе своей — идея власти России над другими славянскими и неславянскими этносами, в той или иной мере входившими в "естественные границы" поздней Российской Империи и Советского Союза, а также ее политического доминирования над "внешней оболочкой" этого ядра — непосредственно прилегающими зонами Восточной и Центральной Европы, Малой и Южной Азии, Монголии и Дальнего Востока.

Ключевой момент в том, что это прямое правление и геополитическое доминирование не обосновываются привлекательностью примера экономического процветания или политической свободы российского народа. Они скорее объясняются метафизическими достоинствами — русским духовным превосходством и универсальностью, которые должны априори приниматься как дар Божий всеми народами, оказавшимися в этих владениях.

Эти исконные ценности ставятся выше экономической или политической организации общества. Именно они определяют ее вторичные формы, соответствующие русскому "особому пути", будь то царская триада: "православие, самодержавие, народность" или ленинско-сталинская — коммунизм, руководящая роль партии и советская власть. Более того, эти "особые формы" организации общества необходимы, поскольку при иных ее принципах не все другие народы и даже не все социальные группы среди самих русских были бы готовы легко принять или хотя бы понять эти сакраментальные духовные ценности (и еще менее — увязать их с образом жизни российской/советской правящей элиты, отнюдь не чуждой материальных благ западной цивилизации, несмотря на декларируемую верность "русской идее" в той или иной форме).

Соответственно, "внешняя оболочка" сферы господства за рубежами страны нужна для того, чтобы гарантировать неприкосновенность ядра. Подобным же образом предполагается, что необходимо всеми доступными средствами противостоять любым не входящим в эту сферу нациям или союзам на западе, юге или востоке, которые могут создать опасность для подобного устройства, создавая соблазны материального, политического или идеологического характера. Сохранение барьеров и противодействие широким внешним контактам, не говоря уже об интеграции с "потусторонним" миром, — условие sine qua non выживания "русской идеи" и ее институциональной основы.

Нет сомнения, что от подобной философии нельзя просто отмахнуться. История России и приобретенный в последние годы неоднозначный опыт введения рыночной экономики и демократии при строительстве "стратегического партнерства" с США и Западной Европой, — все это занимает заметное место в спорах вокруг данного предмета и вопроса о том, какова должна быть в дальнейшем российская внешняя политика и стратегия безопасности. Хотя углубленный анализ истории России и происхождения "русской идеи" выходит далеко за пределы настоящей статьи, высказать некоторые соображения необходимо, тем более, что упомянутая философия отчетливо показывает взаимодействие российского/советского внутреннего режима и внешней политики. Сегодня она широко обсуждается в контексте политики России в отношении бывших советских республик, ее отношений с Западом и со своими соседями в Азии, выбора партнеров за рубежом и восприятия возможных угроз и противников.

Несмотря на свое расположение на восточном крае Европы, Древняя Русь в VIII–XII вв. мало чем отличалась от современных ей феодальных государств Европы и была связана тесными династическими узами с европейскими королевскими и княжескими домами. Зачастую она обгоняла их по экономическому и политическому развитию; например, такие части ее, как Новгородская республика или Киевское княжество, расположенные на водном торговом пути из Северной в Южную Европу.

Ни в коей мере не пытаясь подняться до таких великих авторитетов, как Бердяев, Карамзин, Ключевский, Костомаров или Соловьев, хотелось бы высказать предположение, что долгий спор вокруг смысла "призвания варягов на Русь" в VIII–IX вв. отталкивается от неверной посылки, навеянной более поздними событиями. Она состоит в тезисе о неком принципиальном отличии национального характера, нравов и общественного устройства восточных славян от всех остальных этносов Европы раннего средневековья. Следовательно, от ответа на вопрос, был ли Рюрик славянином или норманном (или от того, призывали его или нет, и был ли он вообще), зависит, породила ли Русь свою собственную государственность, или приняла ее от Запада. Между тем представляется, что образ жизни полян, древлян и новгородцев в те времена ничем существенным не отличался от образа жизни ляхов, чехов, пруссов, саксонцев, норманнов, тевтонов, франков или кельтов. И приглашение соседних феодалов править и защищать свой народ было сколь общепринятым, столь и малозначащим в плане строительства государственно-политической системы. Призыв Рюрика на Русь ничем принципиально не отличался от приглашения в том же VIII веке папой римским Стефаном II короля франков Пепина Короткого для защиты италийских земель от лангобардов. Или от привлечения через двести лет папой Иоанном XII короля саксов Отто I на защиту Рима от норманнов, мадьяр и более всего — от враждующих кланов итальянской аристократии.

Не варяги связали накрепко восточных славян с Европой, частью которой они были и без того, а христианство. И если вместо Рюрика мог быть призван любой другой "зарубежный" князь, то принятие христианства — а не ислама или иудаизма — явилось самым наглядным свидетельством европейской природы раннерусских этносов, каким бы эпикурейским мотивам Владимира Святого ни приписывали это решение летописи. Русь приняла христианство от Византии в Х веке вместе с важной традицией подчинения церкви государству (или слияния с ним). Но не этим был заложен первый камень в основание будущей централизации российской государственной системы. В те времена русские княжества были разрознены, и в их постоянных распрях церковь — точно так же, как в остальной Европе — выступала скорее третейским судьей и участником усобиц, а не прислужницей светской власти.

Ранее в Западной Европе христианство в гораздо большей мере служило инструментом государственной власти — в течение двух столетий после его принятия римским императором Константином и до окончательного распада Римской империи в конце V в. Лишь после этого христианская церковь поднялась над возникшими на руинах Римской империи раздробленными королевствами и княжествами, во главе которых стояла по большей части варварская аристократия. С тех пор сосуществование церкви и государства в Европе было полно противоречий: они были то союзниками, то соперниками, а порой и вооруженными противниками. Они не давали друг другу превратить Европу в централизованное идеологическое государство и таким образом "от противного" обеспечили условия для политического и идеологического плюрализма, соревнования и далекого будущего экономического процветания и демократии.

Другой была судьба Руси из-за ее уязвимого геополитического положения на огромной равнине при почти полном отсутствии естественных преград, какими являются, например, горные хребты или морские границы. Постоянные войны за жизненное пространство с противниками, вторгавшимися с запада, востока и юга, стали стимулом к объединению и централизации, прежде всего с целью обеспечения объединенной военной мощи, которая с тех пор стала для Русского государства — в гораздо большей степени, чем для большинства европейских стран, — сердцевиной и главной целью политической и экономической организации.

Эта централизация и объединяющая идеология православной церкви сыграли ключевую роль в обретении Русским государством суверенитета в конце XV в., теперь уже как Великого Московского княжества, после более чем двух столетий монгольского владычества, серьезно замедливших экономическое и политическое развитие Руси (подобно тому, как это было с Испанией, Португалией и балканскими народами, находившимися под властью соответственно мавров и Оттоманской империи). Кроме того, в силу специфической ордынской системы управления русская знать, платя дань монголам, оставляла немало и себе, что вело к двойной экономической эксплуатации производителей и положило начало крепостной зависимости и общинному труду. Это имело дополнительное пагубное влияние на экономическое развитие страны.

Еще одним следствием исконной уязвимости стала постоянная территориальная экспансия России в поисках безопасности — насильственная в отношении одних более слабых народов (волжские и крымские татары, прибалтийские народы, финны и поляки, сибирские народности, центрально-азиатские мусульманские государства), желанная для других как средство защиты от опасных соседей (Украина и Белоруссия в XVII в., Грузия и Армения в XIX в.). Расширяясь таким образом, — путем завоеваний, предоставления своего покровительства и освоения новых земель в Сибири, — Российская Империя к середине XIX в. простерлась на западе до польско-германской границы, на юге — до Анатолии, Персии и Памира, на востоке — до Маньчжурии и даже далее — до Аляски и северной Калифорнии.