Виктор Топоров - Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник) Страница 2

Александр Коржаков выпускает газету, а партия «Единство», она же «Медведь», – одну книгу за другой, и все про Путина. Владимир Жириновский понимает, что его не посадят, но никому со стороны аналогичных гарантий предоставить не может – ни за какие деньги. Вот-вот вся эта компания дружно проголосует за новый закон о партиях, устроив себе политическое харакири. Впрочем, по многим данным, оно уже состоялось. Однопартийная жизнь в новой России с самого начала оказалась искусственно пресечена, а многопартийная как-то не заладилась. Теперь собираются ввести двухпартийную, и обе партии пойдут на выборы под лозунгом «За нашего Путина!». Если, конечно, не отменят сами выборы. Да и вообще – до них надо еще дожить. И дожить, по возможности, хорошо.

Скептики полагают, будто у нас всего одна партия – КПРФ. Но на самом деле нет ни единой! Коммунистические или сходные с коммунистическими убеждения разделяют – осознанно или стихийно-одни люди, за Зюганова и Ко голосуют и агитируют сплошь и рядом совсем другие. Избираются от КПРФ на различных уровнях третьи, дела на уровне обкомов и райкомов решают четвертые… Но это, конечно, мелочи. Политические партии создаются для того, чтобы побороться за власть в стране. За высшую власть, что в наших условиях означает президентское кресло. Но ни в 2000 году, ни даже в 1996-м, когда у партии были, казалось бы, все шансы на победу, КПРФ за президентский пост всерьез не боролась, а только более или менее искусно имитировала такую борьбу, прекрасно понимая (у Зюганова не было на этот счет никаких иллюзий, и «мемуары» Ельцина лишь подтверждают это), что власть им никто не отдаст. Не мытьем, так катаньем. Вспоминаются два анекдота 1996 года.

«– Товарищ Ельцин, у меня для вас две новости, хорошая и плохая, – говорит тогдашний председатель Центризбиркома Рябов.

– Начинай с плохой.

– Зюганов получил 75 процентов.

– А какова же хорошая?

– А вы получили 85 процентов!»

Второй анекдот носил куда более зловещий характер: «Товарищ Зюганов победил в первом туре с подавляющим перевесом, но так никогда и не узнал об этом…»

Имитируя борьбу за президентский пост, Компартия объективно играла на руку «беспартийному» (в обоих случаях) президенту: ведь на Западе не догадывались, что наблюдают борьбу нанайских мальчиков. И по окончании президентского марафона коммунистов – недавних якобы непримиримых противников победителя – оба раза сильно и разнообразно награждали… Сегодня, когда коммунистическими или близкими к коммунистическим настроениями на самом деле охвачено большинство населения (об этом дальше), КПРФ не аккумулирует эти настроения, а скорее канализирует их, решая свои – и собственных руководителей – конкретные задачи. В этом смысле она поразительно похожа на нынешние профсоюзы, но еще поразительнее тот факт, что партийные боссы не могут сговориться с профсоюзными и даже на праздничных или протестных демонстрациях всякий раз выстраиваются в разные колонны. Самороспуск КПРФ – вопрос одного-двух десятилетий; потом съезды придется проводить в домах для престарелых.

Наряду со всеми этими – прискорбными, а в чем-то и постыдными для КПРФ – обстоятельствами ее идеологии с самого начала оказалась присущей некая краеугольная ошибка. Коммунисты словно бы поверили демократам, словно бы сами ощутили себя «коммуняками» и принялись от этого прозвища всенародно открещиваться (вместо того, чтобы эмоционально развернуть его на 180 градусов, как произошло с кликухой «менты» после памятного телесериала). Они всерьез принялись отбиваться от упреков в сталинских репрессиях, в раскулачивании и расказачивании, в подавлении свободной торговли и свободы слова и т. п. От упреков, разумеется, чисто демагогических и народными массами, разумеется, не разделяемых. И вместе с тем коммунисты ельцинского периода ухитрились сохранить, а в чем-то и приумножить как раз то, за что их не любили (ненавидели – было бы сказано слишком сильно) при Брежневе и раньше: казенщину, забюрократизированность, страусову политику чуть ли не по всем главным вопросам. Проголосовав по большому счету против коммунистов, страна выступила не против Ленина и Сталина (или Брежнева с Андроповым – сравни многочисленные социологические опросы), а против партсобраний и характеристик за подписью «треугольника», против социалистических обязательств и ленинских субботников, против беззлобного и, в общем-то, безобидного вранья, которым отличалась поздняя – а значит, памятная многим – КПСС. Кроме того, КПРФ понапрасну решила разыграть «русскую карту» (хотя и ее, конечно, разыграла половинчато и трусовато) и ошиблась с харизматическим лидером: Аман Тулеев Ельцина не то чтобы победить, а принудить к поражению мог бы, Зюганов – никогда. Компартия если не исчезнет, то сольется с «Единством» в пропрезидентскую (вернее, конечно, подпрезидентскую) партию, которая будет именовать себя Народной. С коммунистической идеей дело обстоит несколько сложнее.

Великая французская революция прошла под ложными, взаимоисключающими лозунгами свободы, равенства и братства. Свобода исключает равенство, а равенство – свободу, а уж братством-то не пахнет в обоих случаях. Западная цивилизация пошла по пути имитации свободы и имитации равенства (время от времени давая крен то в одну, то в другую сторону: за свободу агитируют либералы, за равенство – социал-демократы) и, в общем-то, преуспела. При этом необходимо учесть, что Великая французская, как и другие буржуазные революции, на первом этапе примиряла свободу и равенство (понятия, повторю, антагонистические) в порыве к освобождению: освобождаясь от сословного гнета, люди тем самым как бы обретали равенство. Тот же эффект с поправкой на местную экзотику был присущ и национально-освободительным революциям XX века: изгоняя колонизаторов, аборигены освобождались от них и становились как бы равны. Революция 1917 года в нашей стране опиралась на идею тройного освобождения – национального (для нерусских народов), сословного и классового. Классовое освобождение – то есть изменение формы собственности и ликвидация эксплуатации человека человеком – было при этом лозунгом заведомо демагогическим.

Эксплуатация человека человеком понималась Марксом и Энгельсом как категория политэкономическая: эксплуатируемый вынужден работать под страхом смерти или под страхом голодной смерти (внеэкономическое и экономическое принуждение соответственно). Но эксплуатация человека человеком – это философская универсалия: ребенок сосет материнскую грудь, взрослые заботятся о стариках (или поедают их), народ кормит армию, монарх раскрывает государственные закрома и т. д. То, что обычно понимается как разделение труда, фактически распадается на парные действия, причем в каждой из пар можно выделить эксплуататора и эксплуатируемого. И все эти пары разбиваются на два класса: сильный эксплуатирует слабого или слабый – сильного. Второй класс не очевиден, мы склонны априорно предоставлять роль эксплуататора сильному; на деле же чаще бывает наоборот. Во всяком случае, всемирная история развивается сразу по двум направлениям: нарастающая эксплуатация странами «золотого миллиарда» остального человечества (сильные эксплуатируют слабых) и социал-демократизация самих стран Запада под лозунгом так называемого социального общества (то есть эксплуатация сильных слабыми). Сильных слабые эксплуатировали и в нашей стране в советское время: один старательный работник трудился за пятерых лентяев, получая одинаковую с ними зарплату, чтобы не ходить далеко за примером. Связанное с этой «уравниловкой» отсутствие безработицы – пример еще более впечатляющий. Равнение на отстающих в школе. Массовое производство в ущерб эксклюзивному… Ельцинская революция перевернула эту парадигму, разорвав в одностороннем порядке контракт государства с обществом, она обездолила слабых и предоставила сильным практически безграничные возможности их эксплуатировать: от наемных работников до участников и жертв финансовых «пирамид», от разгула и безнаказанности криминалитета и чиновничества (знать бы, где проходит грань между ними) до перевода научно-технической интеллигенции, офицерства, учителей, врачей и т. д. в «опущенное» состояние; раскрытые границы предоставили сильным возможность путешествовать по свету, цена на билеты лишила слабых возможности проведать живущих в другом городе родных, вспомним также товарное изобилие и все, с ним связанное… Парадокс заключался в том, что как раз эту разбойничью революцию активнее других поддерживала закабаляемая и «опускаемая» интеллигенция – так называемая демшиза, тогда как противостояли ей – до поры до времени, пока не научились извлекать удовольствие из сложившейся ситуации – сильные, удачливые, энергичные люди с членскими билетами КПСС в кармане. По сути дела, обманывались – и обманывались жестоко, не понимая собственной выгоды, – и те и другие. А когда начали прозревать, то почувствовали, что заигрались, и, упорствуя в своих заблуждениях, попытались сохранить лицо. Еще на думских выборах 1993 года бросался в глаза занятный феномен: люди, поверившие было Ельцину, а затем и Гайдару и безбожно облапошенные ими, не спешили голосовать за воспрявшую и объективно защищавшую на тот момент их интересы КПРФ, ведь это означало бы расписаться в собственном поражении. Нет, разуверившись в Гайдаре, они голосовали «вбок» – кто за Явлинского, кто за Жириновского, которые и вовсе ничего, кроме любви к собственным персонам, предложить не могли.