Юрий Домбровский - Моя нестерпимая быль Страница 2

Солдат — заключенной

Много ль девочке нужно? — Не много!Постоять, погрустить у порога,Посмотреть, как на западе алоРаскрываются ветки коралла.Как под небом холодным и чистымСнег горит золотым аметистомИ довольно моей парижанке,Нумерованной каторжанке.Были яркие стильные туфли,Износились, и краски потухли,На колымских сугробах потухли…Изувечены нежные руки,Но вот брови — как царские луки,А под ними как будто синицыГолубые порхают ресницы.Обернется, посмотрит с улыбкой,И покажется лагерь ошибкой,Невозможной фантазией, бредом,Что одним шизофреникам ведом…Миру ль новому, древней Голгофе льПолюбился ты, девичий профиль?Эти руки в мозолях кровавых,Эти люди на мертвых заставах,Эти, бьющиеся в беспорядкеПотемневшего золота прядки?Но на башне высокой тоскуя,Отрекаясь, любя и губя,Каждый вечер я песню такую,Как молитву, твержу про себя:«Вечера здесь полны и богаты,Облака, как фазаны, горят.На готических башнях солдатыПревращаются тоже в закат.Подожди, он остынет от блеска,Станет ближе, доступней, яснейЭтот мир молодых перелесковВозле тихого царства теней!Все, чем мир молодой и богатыйОкружил человека, любя,По старинному долгу солдатаЯ обязан хранить от тебя.Ох ты время, проклятое время,Деревянный бревенчатый ад!Скоро ль ногу поставлю я в стремяИ повешу на грудь автомат?Покоряясь иному закону,Засвищу, закачаюсь в строю…Не забыть мне проклятую зону,Эту мертвую память твою;Эти смертью пропахшие годыЭту башню у белых ворот,Где с улыбкой глядит на разводыПоджидающий вас пулемет.Кровь и снег. И на сбившемся снегеТруп, согнувшийся в колесо.Это кто-то убит „при побеге“,Это просто убили — и все!Это дали работу лопатамИ лопатой простились с одним.Это я своим долгом проклятымДотянулся к страданьям твоим.»

Не с того ли моря беспокойны,Обгорелая бредит земля,Начинаются глупые войныИ ругаются три короля?И столетья уносит в воронку,И величья проходят, как сны,Что обидели люди девчонку,И не будут они прощены!Только я, став слепым и горбатым,Отпущу всем уродством своимТех, кто молча стоит с автоматомНад поруганным детством твоим.

«О, для чего ты погибала, Троя…»

О, для чего ты погибала, Троя,И выдуман был Одиссеем конь?Каких изменников, каких героевИспепелил бенгальский твой огонь!Зачем не откупилася от тленаСвечением своих бессмертных ризПохожая на молнию ЕленаИ был забыт лысеющий Парис!А может быть, влюбленные для вида,Они милуются, обнажены,Лишь на картине юного ДавидаДве декорации с одной стены;И юноша, исполненный отваги,Лишь в те минуты юн и именит,Когда в устах ослепшего бродягиЕго шальная молодость звенит.Истлели все: и рыцари, и Боги,Растертые в один летучий прах…Пустынный вихрь ходит по дорогеИ чью-то пыль вздувает в лопухах.Гудит, гудит, расходится кругами,Вновь возвращается на прежний путь…И словно пыль скрипит под сапогами,Мозг Одиссея и Елены грудь.Но сброшенное волей бутафораНа землю, где убийство — ремесло,Чудовищное яблоко раздораЗа тысячелетья проросло.И вот опять похищена Елена,Да только чья Елена — не поймешь!Опять сзывает хриплая сиренаСозревшую к убою молодежь.

Уступленная недругу без бояИ брошенная, как троянский конь,Европа бедная, покинутая Троя,Ты погибаешь, на коленях стоя,Не испытав железо и огонь.

Владивостокская пересылка,

Вторая речка. Осень 1940 г.

«Генерал с подполковником вместе…»

Генерал с подполковником вместе,Словно куры, сидят на насесте,Взгромоздились на верхние нарыИ разводят свои тары-бары,Тары-бары, до верху амбары,А товары — одни самовары.Говорят о белом движеньиИ о странном его пораженьи,О столах, о балах, о букетах,О паркетах и туалетах.Отягчен своей ношей костыльной,Прохожу я дорогой могильной.Боже правый, уж скоро полвекаНа земле человек, как калека,В Освенцимах при радостных крикахИстребляешь ты самых великих.Ты детей обрекаешь на муки,Ты у женщин уродуешь руки…И спокойно колымская замятьПогребает их страшную память.Не ропщу на тебя, но приемлюТалый снег и кровавую землю.Но зачем, о всевышний садовник,Пощажен тобой глупый полковник?В час, когда догорает эпоха,Для чего ты прислал скомороха?

Надпись на книге

И я умел сажать ИудуВ ему принадлежащий ад,И я не удивлялся чуду,Которым женщину творят.

И все сминая, всем ликуя,И я бывал в числе таких,Что словно раковину морскуюТугую створку рвут у них.Но счастлив я, что к изголовьюТвоих, о ненависть! — могилСо Всепрощающей ЛюбовьюЯ никогда не подходил.

Что все пройдя, все принимая,И отрешенный от всего,Я не искал иного РаяПомимо Ада моего!

Украденное фото

…Не сводя изумленного взораИ впадая почти в забытье,Смотрит вор, как струится на вораЗолотое сиянье ее.Улеглись лиловатые тениВозле светом прорезанных глаз.Ты ей дал тишину на мгновенье,Но от смерти ее ты не спас.Ты не спас ее ни от всезнанья,Ни от добрых и слабых людей,От томительного ожиданьяВозле чьих-то высоких дверей.От приятной и колкой язвительностиПрокуроров и их секретарш,От стыда, от позорной действительности,Похоронный играющей марш!От улыбочек: «Вы еще молоды!»От советов: «А мненье моеВыходили бы замуж, вы золото…»От презренья и гнева — двух молотов,Разбивающих сердце ее.Отчего же ты не дал ей силуОбнажающей мысли нагой?Отчего, опускаясь в могилу,Ты все щели закрыл за собой?Ты ведь знал: жизнь голубит хорошеньких,Но таких распинает она!Что ж ты все улыбаешься, брошенка,Опереточная жена?

«Больница. Черный каганец…»

Больница. Черный каганецВсе обливает желтым лаком.Мне надоело наконецПо суткам говорить со всяким.Подобный школьному ножу,Я перегнулся и лежу.А надо мной сидит старикС лицом, приученным к обидам,Он думает: а вдруг я выдамЕго кощунственный язык?Старик, да будь же ты умней,Не лезь, пожалуйста, в бутылку!Спокойно ты поедешь в ссылкуСправлять столетний юбилей!Но до возможности такойЕще осталась четверть века:Не мучай, дурень, человека,Дай мне, пожалуйста, покой!

«Так мы забываем любимых…»

Так мы забываем любимыхИ любим немилых, губя,Так холодно сердцу без гримаИ страшно ему без тебя…В какой-нибудь маленькой комнатеВ далеком и страшном годуТолкнет меня сердце: «А помните…»И вновь я себя не найду.Пойду, словно тот неприкаянный,Тот жалкий, растрепанный тот,Кто ходит и ищет хозяинаСвоих сумасшедших высот.Дойду до надежды и гибели,До тихой и мертвой тоски,Приди ж, моя радость, и выбелиМне кости, глаза и виски!Все вычислено заранееПалатою мер и весовИ встречи, и опоздания,И судороги поездов,И страшная тихость забвения,И кротость бессмертной любви,И это вот стихотворение,Построенное на крови…

«Есть дни — они кипят, бегут…»

Есть дни — они кипят, бегут,Как водопад весной.Есть дни, они тихи, как прудПод старою сосной.

Вода в пруду тяжка, темна,Безлюдье, сон и тишь,Лишь желтой ряски пеленаДа сказочный камыш.

Да ядовитые цветыДля жаб и змей растут…Пока кипишь и рвешься ты,Я молча жду, как пруд!

(В карцере.)