Юрий Жуков - Сталин: тайны власти. Страница 20

До 21 марта в СНК СССР действовала двухуровневая система управления: хозяйственный совет — наркомат для отраслей, прямо или косвенно связанных с оборонной промышленностью, обеспечением всем необходимым армии и флота; зампред СНК СССР — наркомат или комитет, главное управление, управление для сугубо мирных отраслей. Теперь же организация менялась, становилась трехуровневой: БСНК — зампред — наркомат, причем нижний уровень системы составляли все без исключения ведомства. Полномочия же на верхнем распределялись следующим образом: Молотову отводилось руководство внешней политикой, Вознесенскому — оборонной промышленностью, Микояну — снабжением в целом, Булганину — тяжелой промышленностью, Берия — государственной безопасностью, Кагановичу — транспортом и перевозками, Андрееву — сельским хозяйством. Вне компетенции БСНК оставались только армия и Военно-Морской Флот, однако реорганизация, правда чисто кадровая, весьма ощутимо сказалась и на них.

Еще в канун больших перемен, 8—10 марта, значительные изменения претерпело руководство НКО. Заместителями к С.К. Тимошенко, помимо уже занимавших такую должность С.М. Буденного — первого зама, Б.М. Шапошникова — по Главному военно-инженерному управлению, А.Д. Румянцева — по кадрам, И.И. Проскурина — начальника Разведывательного управления, Г.К. Жукова, возглавлявшего Генштаб, К.А. Мерецкова — замнаркома по боевой подготовке, А.И. Запорожца — начальника Главного управления политпропаганды Красной Армии, утвердили командующих ВВС (9 апреля) — П.Ф. Жигарева, артиллерией — Г.И. Кулика[9]. 10 апреля важные нововведения коснулись и Главного военного совета. ПБ постановило: «1. Устраивать заседания Главвоенсовета регулярно раз в неделю. 2. Приказы Наркомата обороны, имеющие сколько-нибудь серьезное значение, издавать за подписями наркома, члена Главвоенсовета т. Жданова или т. Маленкова и начальника Генштаба»[10]. Наконец, в те же дни, 9 апреля, был утвержден и состав КО. В нем оставили Ворошилова, как зампреда СНК СССР, становившегося связующим звеном между двумя властными структурами, наркома обороны Тимошенко, наркома Военно-Морского Флота Кузнецова и, разумеется, секретарей ЦК, Сталина и Жданова [11].

Все же свести реорганизацию только к ставшей в тот момент неотложной подготовке страны к войне и скрытной мобилизации экономики невозможно. К реформе, и довольно успешно, явно приложили руку те силы, которые никак не могли смириться с потерей партией и своей лично монополии на власть. Силы, которые вот уже полтора года настойчиво и последовательно подвергали ревизии основополагающее постановление XVIII съезда. Именно это и объясняет малопонятное, на первый взгляд, даже бессмысленное, казалось бы, требование к членам и кандидатам в члены ПБ, теперь и составлявшим (за исключением Булганина) БСНК, действовать строго в соответствии с указаниями… того же ПБ, привычно названного в документе «ЦК ВКП(б)». Отсюда и установление контроля со стороны Секретариата ЦК за всеми, «имеющими сколько-нибудь серьезное значение» приказами НКО, что лишало военное ведомство инициативы именно в тот момент, когда она требовалась как никогда. Словом, весьма тонко, почти незаметно была сделана попытка восстановить зависимость профессионалов от мнения непрофессионалов, слишком часто оказывавшегося некомпетентным, а потому и ошибочным.

Но как бы то ни было, реорганизацию провели как нельзя вовремя. И далеко не случайно она совпала с активизацией Советского Союза на международной арене, со становившимся все более твердым противостоянием агрессивным действиям Германии.

24 марта, явно стремясь облегчить Турции переход к более тесному военному сотрудничеству с Грецией и Югославией, советское правительство гарантировало Анкаре «полное понимание и нейтралитет СССР» в случае нападения на нее[12]. И почти сразу же после этого Кремль впервые бросил открытый вызов Германии, использовав как повод перемены, которые произошли в Белграде. Там 27 марта группа офицеров ВВС во главе с генералом Душаном Симовичем, полная решимости сопротивляться немцам, совершила переворот — отстранила принца-регента Павла и премьер-министра Д. Цветковича, подписавшего накануне протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту. Восемь дней спустя делегация нового белградского руководства прибыла в Москву и поздно вечером 5 апреля подписала договор с Советским Союзом о дружбе и ненападении. В соответствии с ним стороны обязались «воздерживаться от всякого нападения в отношении друг друга и уважать независимость, суверенные права и территориальную целостность СССР и Югославии», в случае же нападения на одну из сторон, другая обязывалась «соблюдать политику дружеского отношения к ней»[13]. Мало того, сразу же после подписания договора Сталин приступил к обсуждению с послом Гавриловичем вопросов военных поставок Югославии. А 13 апреля, воспользовавшись остановкой в Москве следовавшего из Берлина на родину министра иностранных дел Японии Иосуке Мацуока, Советский Союз добился подписания советско-японского пакта о нейтралитете[14], тем самым устранив для себя вероятность войны на два фронта.

Так Кремль все больше и больше дистанцировался от того подхода к решению международных вопросов, который лег в основу советско-германского пакта, все убедительнее демонстрировал новые принципы своей внешней политики, готовность к борьбе с нацистской агрессией. К сожалению, весной 1941 года все эти усилия оказались напрасными. На рассвете б апреля части вермахта вторглись в пределы Греции и Югославии. Оставленные Великобританией на произвол судьбы, обе балканские страны почти сразу же прекратили сопротивление. 17 апреля акт о капитуляции подписала Югославия, а 24-го — Греция. Британские, австралийские и новозеландские войска, практически так и не встретившиеся с противником на поле сражения, были спешно эвакуированы на Крит, а месяц спустя — в Египет.

Несмотря на столь стремительно и явно к худшему развивавшиеся события, Кремль все же в очередной раз пошел на то, чтобы продемонстрировать свою новую позицию. 12 апреля Вышинский пригласил венгерского посла Криштофи и заявил ему: «Советское правительство не может одобрить» того, что «Венгрия начала войну против Югославии»[15]. Не могло оставаться и тени сомнения: неодобрение в равной, если не в большей степени относится и к инициатору агрессии — Германии. Но Лондон снова не понял или не захотел понять сигнал, поданный ему Москвой. Его в те недели больше беспокоила глобальная стратегия, и прежде всего положение на Ближнем Востоке, ставшее опасным для интересов Британской империи.

В апреле африканский корпус генерала Роммеля развил успешное наступление в Киренаике и вскоре вышел к египетской границе. Одновременно достаточно серьезная угроза возникла и к востоку от Суэца. Иракская армия по приказу пришедшего к власти 3 апреля пронацистски настроенного премьера Рашида Али начала боевые действия против британских сил, расположенных на авиабазе Хаббания. В случае успеха Рашида Али Германия могла, не прибегая практически к силе, установить контроль над одним из важнейших нефтедобывающих районов мира. Мало того, все еще медлившие с окончательным решением вишистская Франция со своими североафриканскими и ближневосточными колониями, Португалия, Испания, а возможно, и Турция, Иран непременно примкнули бы к Тройственному пакту и предрешили бы исход Второй мировой войны.

Тем не менее Лондон продолжал пренебрежительно относиться к потенциальным возможностям союза с Москвой. 18 апреля Стаффорд Криппс вручил Вышинскому довольно странную по замыслу и целям памятную записку своего МИДа. В ней откровенно признавалось: «Сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для правительства Великобритании», хотя и оговаривалось, что, если Германия нападет на СССР, «правительство Великобритании, исходя из собственных(выделено мною. — Ю. Ж.) интересов, стремилось бы… оказать содействие Советскому Союзу в его борьбе». Вместе с тем записка не оставляла сомнений в том, что Лондон может и отказаться от проводимой политики вооруженной конфронтации: «Определенным кругам в Великобритании могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны…»[16]

Столь двусмысленная позиция страны, последней, в одиночестве сопротивлявшейся Германии, вынуждала Кремль внешне придерживаться, как и США, изоляционизма, продолжать прежнюю тактику балансирования, призванную добиться лишь одного — максимальной отсрочки вступления в войну. К этому советское руководство подталкивала еще и та противоречивая информация, которая поступала по линии как разведывательного управления НКО, так и Первого управления НКГБ. Поначалу, с февраля, она однозначно свидетельствовала: Гитлер решил напасть на СССР в ближайшие месяцы. Однако с конца апреля стали появляться и иные сведения о том, что Германия, мол, отказалась от применения силы и попытается получить от Советского Союза необходимые ей сырье и продовольствие путем давления[17].