Филипп Бобков - Как готовили предателей: Начальник политической контрразведки свидетельствует... Страница 20

Первое, что вспомнилось, когда я услышал об этом, так это безутешные рыдания Хрущева в Колонном зале, когда там устанавливали гроб с телом Сталина. Даже сегодня готов поверить в искренность этих слез, но с еще большим доверием отношусь к тому, что написала об этом, как это ни странно, не советская и даже не российская, а американская журналистка Энн Аппельбаум. К 50-летию XX съезда в номере газеты «The Washington Post» от 22 февраля 2006 г. она так прокомментировала выступление Хрущева: «Это была длинная и не очень правдивая речь, сделанная за закрытыми дверями перед руководством страны, слушавшими ее с каменными лицами… Речь была полуправдой. Хрущев рассказал о многих преступлениях Сталина, но ловко умолчал о преступлениях, в которых обвиняли его самого… Целью доклада Хрущева было не только освобождение соотечественников, но и консолидация личной власти и запугивание партийных оппонентов, которые, все без исключения, также принимали участие в репрессиях с большим энтузиазмом».

В Советском Союзе подлинное содержание доклада скрывалось. Лишь летом 1956 года позволили читать его на закрытых партийных собраниях, после того как он уже появился в печати США. Страна знала об этом докладе по рассказам и комментариям делегатов съезда в интерпретации их личного понимания. Так появлялись слухи, сплетни, домыслы. В такой обстановке сложно было ориентироваться даже тем, кто поддерживал саму идею подобного доклада. А ведь немало было руководителей во всех областях хозяйственной и политической жизни, в том числе и в ЦК партии, и в КГБ, которые не принимали и не могли принять критику Сталина, бывшего на протяжении многих лет символом величия государства. Так это чувствовало подавляющее большинство населения нашей страны и немало людей за пределами Союза.

В партии наступил молчаливый раскол, не было никакой продуманной разъяснительной пропагандистской работы.

Прямым следствием всего этого стали события, случившиеся в марте 1956 года в Тбилиси. В этом городе после смерти Сталина образовалась традиция: 5 марта, в день смерти вождя, массы людей шли к его монументу, который был воздвигнут еще при его жизни в парке на берегу реки Куры. Люди по дороге пели «Сулико», «Ласточку», шли с цветами и венками. Так чтили память Сталина и в 1954, и в 1955 году, так же готовились к этому всенародному дню скорби и в 1956 году. Но тут пришла весть о докладе Хрущева, а поскольку, как уже говорилось, доклад нигде не публиковался, вести до Тбилиси долетели в искаженном, неприглядном виде — говорили, что съезд в Москве оскорбил личность Сталина. Волна негодования охватила людей, особенно эмоционально восприняла ситуацию студенческая молодежь. ЦК партии Грузии, перестраховываясь, выдали команду запретить изготовление и продажу венков для возложения к монументу Сталина. Это еще больше подогрело страсти, приумножило и без того немаленькие ряды защитников вождя. Изобретательные студенты стали в массовом порядке заказывать венки на вымышленных покойников: «дяде Вано», «дедушке Серго», «бабушке Маквелле», а затем выводили эти надписи и писали взамен: «И. В. Сталину». Вузы бурлили, но никто не знал, как в такой ситуации успокоить молодежь, как вести себя в ситуации, когда отмечать годовщину смерти Сталина нельзя, а сказать почему нельзя — никто не может. Даже приехавший для участия в конференции грузинского комсомола в Тбилиси первый секретарь ЦК ВЛКСМ А. Н. Шелепин молчал и к студентам не пошел. Понятно, что и он не знал, как вести себя.

5 марта у монумента на берегах Куры собрались сотни тысяч тбилисцев. Звучали призывы к непослушанию Москве. Кто-то выступал против Хрущева, кто-то проклинал Микояна, были и те, кто призывал к объявлению независимости Грузии. Начались беспорядки, обстановка потребовала ввода войск и объявления осадного положения города. Но митинг у монумента продолжался.

Мне пришлось увидеть Тбилиси 6 марта. Был командирован в составе группы сотрудников, направленной главой КГБ СССР И. А. Серовым для наведения порядка в столице Грузии и помощи местным чекистам. Было нас 16 человек, группу возглавлял заместитель Председателя КГБ С. С. Бельченко. Это была достаточно представительная команда — заместители начальников двух ведущих управлений, ответственные сотрудники.

Город жил напряженной жизнью. Митинг продолжался и у монумента, и у здания, где разместилась делегация Компартии Китая, приехавшая в Грузию сразу после XX съезда. Члены этой делегации под руководством видного китайского коммуниста Чжу Дэ были гостями съезда, и потому митингующее население скопилось у их особняка с просьбами выступить перед монументом. Китайцы особняка не покидали, а на следующий день, 7 мая, покинули город, увозя с собой массу листовок, записок и обращений от собравшихся негодующих тбилисцев. Позже китайцы высказали свои оценки событиям в Тбилиси в газете «Жэньминь жибао». Редакционная статья этой газеты, написанная в защиту Сталина, была через какое-то время перепечатана газетой «Правда», потому что в то время осложнять отношения с Китаем советское руководство еще не было готово. Более того, Хрущев выступил на приеме в китайском посольстве, где положительно высказался о Сталине. «Мы Сталина в обиду не дадим», — сказал он, и никто ничего не мог понять: с одной стороны, тот же самый человек с трибуны съезда обвиняет Сталина в злодеяниях, с другой — там, где за Сталина вступаются, говорит, по сути, «мы за него». Двойственность, присущая троцкистам, отталкивала от него многих…

Приехав в Тбилиси, мы окунулись в события, стремясь понять, что происходит, а главное — понять, что делать. Трудность, опять-таки, была в том, что даже мы — представительная команда КГБ — не знали настоящего содержания доклада Хрущева, нас с ним никто не ознакомил. Аргументировать призывы и просьбы, не говоря о требованиях, прекращать стихийную волну протестов приходилось чисто интуитивно, ориентируясь только на свое представление и понимание происшедшего на съезде. Это было непросто. До сих пор в памяти разговор с Маквеллой Окрориридзе, умной собеседницей, редактором газеты «Сталинское племя», издававшейся в Гори, родном городе Сталина. Она активно выступала на митингах, призывала к защите имени Сталина и непризнанию доклада Хрущева, явно пользуясь большим авторитетом и поддержкой митингующих в Гори и в Тбилиси. Она могла помочь успокоить людей, но она объясняла мне свою мотивацию вот так: «Я родилась в Гори. Наш дом рядом с домом Сталина. Я окончила школу имени Сталина, университет имени Сталина. Была пять лет сталинской стипендиаткой. Писала диплом на тему о трудах Сталина. Издаю газету «Сталинское племя». Как я могу выступать против Иосифа Виссарионовича?» Аргумент у меня был всего один: «Не могу оценивать вашу биографию и даже осуждать сегодняшнее поведение. Но если мы пойдем против партии, которую воспитал Сталин, а такое станет возможным, если не успокоить людей, то не будет ли это антисталинским шагом?» Путано, но что еще можно было сказать в такой ситуации?

Урезонить Маквеллу удалось, позже она много сделала для недопущения волны протеста против доклада Хрущева. Но ведь эта славная женщина была только одной из тех, кто звал людей к митингам в защиту имени Сталина, не зная при том доподлинно, в чем его обвинили на съезде. Аргументы для их успокоения приходилось подбирать индивидуальные в каждом конкретном случае. Они не повторялись при встречах с офицерами национальной грузинской дивизии в Кутаиси, на авиазаводе в Рустави, на беседах со студентами Госуниверситета и других вузов. Но аргументы находились и у нас, и у грузинских чекистов, контакты налаживались.

В первый же день приезда, помимо изучения обстановки в городе и выработки мер для прекращения массовых митингов, нам было нужно разобраться с задержанными на улицах Тбилиси в ночь на б марта, когда вводилось осадное положение в Грузии. Таких оказалось более четыреста человек. К утру 8 марта их осталось всего 26. Это были активисты, призывавшие к антиобщественным акциям, они грозились устроить массовые беспорядки. Остальных освободили, и это сразу изменило обстановку в городе. Нам стало легче осуществлять меры по восстановлению спокойной городской жизни.

Удалось даже уговорить руководителей ЦК Компартии Грузии выйти на площадь к митингующей толпе, как раз вернулся со съезда первый секретарь ЦК КПГ Мжаванадзе. Их встретили на митинге без восторга, но спокойно. Для того чтобы облегчить состояние людей, разрядить обстановку, разрешили местным газетам публиковать портреты Сталина, со словами, посвященными годовщине его похорон.

9 марта вышли газеты с портретами, но именно в этот день все-таки грянул кризис. На митинге появилась группа воинствующих экстремистов во главе с выходцем из города Сталинири (ныне Цхинвали), фамилия его с течением времени выпала из памяти. Группа стала звать толпу к захвату Дома связи на проспекте Руставели, с тем чтобы, используя радио, призвать мировые державы к поддержке митингующих в Тбилиси. Затея удалась, и примерно к пяти часам вечера многотысячная толпа направилась вверх по Александровскому спуску к Дому связи. Где-то на полпути раздался пистолетный выстрел. Стрелял тот самый выходец из Сталинири. Это был первый выстрел за все прошедшие дни, и он взвинтил толпу. Передние ряды в остервенении ворвались в Дом связи, смяв дежуривших на входе солдат Советской армии. Призывы толпы были неоднородны: кто-то требовал доступа к радиопередатчикам для обращения к иностранным государствам, кто-то спешил отправить телеграмму Молотову, поздравляя его с днем рождения, кто-то звал искать место, где хранились деньги Дома связи.