Александр Панарин - Глобальное политическое прогнозирование Страница 21

Но незамутненный учениями реалистический взгляд открывает нам сегодня совсем другую картину. Логика и здравый смысл убеждают нас в том, что общечеловеческому будущему будут ожесточенно сопротивляться наиболее развитые страны — "золотой миллиард", явно не согласный разделять с остальным человечеством бремя судьбы. Прежде, пока не иссякли натуралистические иллюзии Просвещения, отождествляющего западного человека с "естественным человеком" и ожидающего, что разумный эгоизм восторжествует и у всех остальных, Запад верил в общечеловеческую перспективу. Правда, она покупалась ценой отказа всех незападных народов от своей специфики, на Западе воспринимаемой как девиация — отклонение от нормального эталона. Но в конце ХХ века Запад не только поверил в уникальность своей цивилизации, но и пришел к выводу, что представители других цивилизаций не только не готовы к новому будущему, которое обеспечено для западной цивилизации, но и недостойны его.

Прогресс как мировая игра "с положительной суммой" стал явно обретать черты игры "с нулевой суммой". По мере утверждения принципа плюрализма цивилизаций представители других культур стали рассматриваться не как партнеры по совместному будущему, а как неисправимые упрямцы традиционализма, перевоспитать которых невозможно. Столь непластичный человеческий материал только занимает дефицитное пространство нашей маленькой планеты, но не годится для того чтобы быть введенным в "машину времени", выносящую к светлому будущему. С позиций победителей планета поделена на две неравные части: на одной мы имеем дефицит пространства при огромном временном потенциале, на другом — изобильное пространство вне исторического времени. Отсюда чисто "военный" взгляд на мировую перспективу: для того чтобы обрести ее, Западу предстоит отвоевать пространство у тех, кто не умеет конвертировать его во временной потенциал, в технологию обретения будущего.

Надо сказать, такой взгляд противоречит прежним установкам теории прогресса, которая на всех уровнях убеждала нас в том, что переход от традиционализма к модерну означает переход от экстенсивного хозяйства, порождающего борьбу за пространство, к интенсивному, делающему такую борьбу бессмысленной. Этот "невоенный", позитивистский взгляд на пространство сегодня уже утрачен. Причиной тому является, с одной стороны, обострение глобальных проблем и открывающиеся "пределы роста", с другой — логика мировой войны и психология победителей, которым "грех не воспользоваться" плодами своей победы. Этот неожиданный реванш традиционализма в лагере победителей, вновь проникшихся сознанием ценности пространства, означает, что программа Мировой войны возобладала над программой Великой революции модерна. Как же может современный мир обрести другую перспективу, помимо заданной циклом Великой мировой войны и связанных с нею геополитических переделов мира?

По-видимому, новая философия будущего будет опираться не на презумпции модерна, связанные с признанием решающих преимуществ развитых и сильных над "нищими духом", а на христианские презумпции, указующие, что именно "нищие духом" откроют новую перспективу мира, связанную не с делением на расу рабов и расу господ, а с принципами единой судьбы и взаимной ответственности.

Еще совсем недавно, в 60-х годах, многим представлялось, что Запад организует эффективные программы развития для отсталых стран, поможет им создать собственную инфраструктуру роста, связанную с современной промышленностью, подготовкой национальных кадров, научно-техническими новациями. Индустриализация, сциентизация и рационализация готовили новую судьбу "третьему миру", которому вскоре как будто предстояло догнать развитые страны. Этим универсалиям прогресса не суждено было утвердиться, и картина будущего стала раздваиваться: одна перспектива — для избранных, другая — для мирового гетто. Повторится ли великий парадокс раннехристианской эпохи, когда отверженные указали новый путь миру и открыли принцип единой судьбы ("нет ни эллина, ни иудея")?

Для того чтобы заново уравнять перед лицом истории развитых и отсталых, приспособленных и не приспособленных, человечеству предстоит создать иные критерии оценки людей, иную шкалу времени. Модерн подчинил людей экономике и превратил экономико-технические критерии в главное мерило людей, стран, цивилизаций. И до тех пор, пока эти приоритеты довлеют, исторический горизонт человечества так и будет раздваиваться, ибо "экономические ножницы" не сокращаются, а все больше раздвигаются. Прогресс обнаружил неприятную тенденцию концентрации и монополизации: быстрее развиваются те, кто более развит.

Феноменология Э. Гуссерля рекомендует нам, для того чтобы пробиться к первичному смыслу, осуществить процедуру вынесения за скобки всего наслоившегося. По-видимому, эту "феноменологическую редукцию" предстоит осуществить человечеству, вынеся за скобки те феномены, которые связаны с экономико-техническими критериями развитости и неразвитости. Речь идет о перспективе планетарной постэкономической революции, которая в отличие от мировой коммунистической революции не просто насильственно экономически уравняет всех, а вынесет за скобки экономические измерения, то есть утвердит новую шкалу оценок и приоритетов.

Глава 3. РАЗРАБОТКА СЦЕНАРИЕВ В ПАРАДИГМЕ СИНТЕТИЧЕСКОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

Может быть, свобода воли нам вообще не дана, но иллюзия ее нас не покидает. На развилке дорог нам действительно кажется, что мы вольны пойти и направо и налево; когда же выбор сделан, трудно представить, что нас подвел к нему весь ход мировой истории.

3.1. Механизмы инверсии в завершающей фазе вызова

Из предыдущего мы уяснили, что наиболее перспективной формой исторического прогнозирования является анализ в контексте логики вызова — ответа. Иными словами, определяя параметры вызова, его направление и динамику, мы получаем априорно заданные (т.е. еще не наблюдаемые в опыте, поскольку дело касается будущего) направление и параметры ответа. При этом, разумеется, мы должны отдавать себе отчет, что ответы всегда носят характер альтернативных вариантов и требуют, соответственно, альтернативных прогностических сценариев.

Исходную методологическую трудность представляет само уточнение исторических параметров фазы вызова: в какой именно точке начинается эта фаза, какие исторические общности и с какой скоростью эта фаза охватывает. Иными словами, мы здесь имеем ту же контраверсу номинализма и реализма, которая имела столь большое значение в истории философии и других социальных наук. Каким образом мы можем разнообразные, по видимости разрозненные события уложить в единую морфологическую структуру, называемую нами фазой вызова? Как, далее, отличить события, относящиеся к фазе вызова, от событий, принадлежащих к прошлому циклу вызова — ответа, и в частности: что нам помогает различить события, принадлежащие ко второй фазе предыдущего цикла — фазе ответа, от событий, принадлежащих к первичной фазе интересующего нас нового цикла? Например, как отличить события, являющиеся заключительными реакциями фазы коммунистического (леворадикального) ответа на предыдущие вызовы первой трети XX века — мировую войну, мировой экономический кризис, а также моральный кризис западных либеральных обществ,— от событий, относящихся к начальной фазе нового, посткоммунистического цикла, в рамках которого инициатива вызова принадлежит уже победившему либерализму?

Ясно, что "хронометражный" педантизм здесь делу не поможет: в рамках одного и того же астрономического времени могут соседствовать события, относящиеся и к заключительной фазе коммунистического ответа на предшествующий вызов, и к начальной фазе нового цикла, заданного торжеством либерализма. Анализ должен быть содержательным, опирающимся на некоторые общие критерии отнесения событий к той или иной фазе, в свою очередь основанной на сущностных определениях интересующих нас циклов и фаз. Ясно, что подобные критерии отнюдь не всегда могут считаться строго операциональными и верифицируемыми — здесь требуется и использование нашей интуиции, носящей отчасти эпистемологический, отчасти политический характер. В политике друзья и враги распознаются безошибочно — помимо методологически апробированных процедур идентификации. Вот почему политическая интуиция является важнейшим подспорьем политической прогностики.

Но в целом мы здесь имеем дело не с интуицией персональных восприятий и идентификаций, а с исторической интуицией, касающейся самого духа времени. И самое главное в политической прогностике — определить момент, когда фаза вызова переходит в фазу ответа. Как правило, деятели, связавшие свою политическую карьеру и судьбу с фазой вызова, очень редко вовремя спохватываются: им представляется, что их фаза будет длиться долго, если не всегда ("полная и окончательная победа", "конец истории" и т. п.).