Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 4 Страница 21

Леве хотелось к близким, хотелось страшно — вновь поступить в институт, продолжать учиться.

Его начальник, майор, все еще хотел хлопотать, чтобы аттестовать Леву, как офицера, но Лева упросил его этого не делать.

— Да, пожалуй, и в самом деле я об этом хлопотать не буду, сказал майор. — В звании рядового красноармейца тебя демобилизуют.

Глава 27. Демобилизация

«Знает Господь, как избавлять благочестивых от искушения».

2 Петра, 2, 9.

Расположенные вблизи госпитали, прибывшие на Дальний Восток с германского фронта, начали свертывать свою деятельность. Начальнику санчасти было предложено — принять медикаменты этих госпиталей на временное хранение. Медицинская обслуга госпиталей была рада уезжать домой, демобилизоваться, и постепенно сдавали медикаменты. Майор дал распоряжение, чтобы Лева, помимо своей основной работы, стал начальником аптеки и принял медикаменты.

Их было с избытком, так как госпитали имели много трофейного из Германии, а также своего. Лева все аккуратно записывал и складывал. Особенно серьезно дело обстояло с наркотиками. Сдавший ему заведующий аптеками сказал:

— Не проверяй, сдаем с лихвой!

И когда Лева все же стал проверять, то убедился, что действительно и кокаина и морфия он имел гораздо больше, чем числилось по аптекам. Об этом он доложил майору.

Все больше и больше поговаривали, что на днях их части направят на Курильские острова. Некоторых уже начали отправлять. В этот день Лева для размышления взял текст «Знает Господь, как избавлять благочестивых от искушения» и с утра, помолившись, пошел трудиться в аптеки. Там дел было много, Лева старался во всем быть аккуратным человеком, четким.

Вдруг к нему прибежал посыльный:

— Вас немедленно требует ротный командир.

Лева поспешил к нему. «Что означает этот вызов?» — думал он. Возможно, он попал в списки отправляемых на Курильские острова. Это было бы задержкой демобилизации, крушением мечты, что он в этом году будет продолжать учение в мединституте, прерванное в связи с арестом.

— По вашему приказанию красноармеец Смирнский прибыл! — сказал Лева.

— Почему без вещей? — спросил его командир.

— Я не знал, что нужно с вещами, — ответил Лева, и сердце его екнуло: куда?

— Вы демобилизуетесь, едете домой, оформляйте все в санчасти и сегодня же к вечеру являйтесь на сбор всех демобилизуемых.

Кто-то словно произнес в душе Левы: «Знает Господь, как избавлять…» Лева так привык к ударам судьбы, так свыкся с мыслью, что впереди его ожидают только неприятности и нечто тяжелое, что это доброе известие и радовало его и в то же время он был как-то особенно сосредоточен, готов ко всему. Кто знает: а вдруг отменят его демобилизацию, ведь он… особый человек! Но в душе непрерывно звучал все один и тот же текст: «Знает Господь…»

Майор поздравил Леву, пожелал счастливого возвращения в родные места, успешного продолжения учения, выдал ему хорошую, лестную характеристику. Старшина снабдил его новым обмундированием, вручил красноармейскую книжку, в которой значилось, что он «участвовал в боях» против Японии и награжден медалью «За победу над Японией».

Аптеку принял сам майор.

— Вот что, — сказал Леве он. — У нас излишек всяких медикаментов. Бери себе что хочешь и сколько хочешь, только прошу тебя — не бери наркотиков. Хотя они у нас и лишние, но если найдут их у тебя дорогой или дома, то могут быть недоразумения и достанется мне. Я проверять не буду, что ты возьмешь…

— Хорошо, — сказал Лева. — Я возьму кое-что из медикаментов, но наркотиков не возьму, чтобы не подвести вас.

— Я вам верю, — сказал майор и пожал Леве руку. Вечером был большой торжественный ужин — целый пир, на котором выступал полковник. Он благодарил воинов за службу, за участие в боях, вспоминал отдельные эпизоды войны и в заключение сказал:

— Не желаю больше встречаться с вами на полях войны, мы мирные люди, мы ненавидим войну, ее нам навязали. Давайте лучше будем встречаться с вами на мирном труде, в строительстве лучшего будущего. За это мы и будем снова класть свою жизнь, как клали ее на фронте.

Все аплодировали ему. Искренне, громко аплодировал и Лева.

Демобилизованных посадили в особые, приспособленные для перевозки людей товарные вагоны. Заиграл духовой оркестр. Поезд тронулся. Он шел туда, в родную сторону, туда, к Волге, к родным и близким. Лева внутренне молился и благодарил Бога.

Глава 28. Думы демобилизованного

«Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, — и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя».

Псалом. 138. 9-10.

Теперь, когда поезд, пробежав просторы Дальневосточного края, приближался к Байкалу, Лева невольно вспоминал, как он ехал сюда, на Дальний Восток, в далекий Комсомольск. И только упование на Всевышнего давало ему глубокую веру, что любящим Господа все содействует ко благу и что если он попадет и на край моря, рука Господня и там поведет его.

Так все и получилось. Вспоминалось пребывание в Комсомольске. Как хотелось Леве найти там родных братьев и сестер, как он искал тогда их по улицам, подходил к людям, спрашивал: никто не мог ответить, есть ли они здесь. Однажды у бани он спросил стоявших:

— Не знаете ли, где живут баптисты?

Ему ответили:

— Такой фамилии не слыхали.

Большой отрадой был ему пожилой человек — красноармеец, украинец, который как-то сблизился с ним. Он искал Бога и они вместе взбирались на крышу строящейся казармы и там беседовали и молились. Больше ни с кем Леве не пришлось быть близким.

Вот теперь, когда возвращавшиеся домой люди были особенно веселы, шутили, — он молчал и ни слова не обмолвился о путях спасения. Почему это молчание? Он сам объяснить не мог. «Казалось бы, — думал он, — нужно им сказать о самом важном, чтобы, вернувшись домой, они искали Евангелие, искали верующих, искали спасения». Но Лева молчал. Не было ясного пробуждения, чтобы свидетельствовать. Может быть, некоторые упрекнут его и скажут, что он виновен в том, что не засвидетельствовал о Христе тем людям, с которыми ехал многие дни. Пусть Сам Господь рассудит его.

В вагоне были двойные нары. На нижних нарах расположился Лева. Случилось, что красноармеец, сидевший на верхних нарах, пил чай из миски. Зацепившись за нее, он опрокинул ее, и чай вылился на Леву. Лева вскочил и стал выговаривать ему за его неосторожность. На следующий день повторилось то же самое. Увидев, что опять на него сверху полился чай, Лева был внутренне очень возмущен, но решил остаться спокойным: спокойно обтер лицо, стряхнул воду с рубашки и не сказал ни слова. Товарищи его удивились выдержке и спокойствию.

— Я бы на твоем месте ему сейчас показал… а ты какой терпеливый!

Но Лева был очень недоволен собою. Ведь это внешнее спокойствие, это только оболочка, а внутри, то есть на самом деле, он страшно возмущен и проникнут к этому человеку далеко не добрыми чувствами. Господь же знал все, и Лева видел, что перед Ним он совсем невыдержанный и совсем неспокойный.

«Господи! — внутренне просил он. — Эта длительная поездка, эти люди кругом, — это тоже школа для меня. Научи меня не сердиться в действительности и быть внутренне спокойным».

Они проехали еще несколько дней, и опять все тот же неуклюжий красноармеец на верхних нарах опрокинул миску с чаем и вода полилась на Леву. Все кругом кричали и ругали неуклюжего, но Лева на этот раз был счастлив: внутренне он нисколько не обиделся и не рассердился.

Приближался Иркутск. Волны воспоминаний юности нахлынули на Леву.

— Да, там были его университеты, там целых полгода он провел в одиночке… Это было, когда Леве было всего-навсего девятнадцать лет. Далее пошли знакомые станции и, наконец, Красноярск. И вот туг все перемешано: с одной стороны, испытанная им в те дни большая радость дивных встреч с ссыльными и заключенными братьями, с другой стороны, как достойное увенчание этих встреч — личный тернистый путь, путь пребывания в заключении и больших страдании. Но удивительно: теперь, когда все это уже позади, все пережито, — эти лишения, эти тернии как-то не помнились и не чувствовались.

А вот радость служения Господу горела, пылала в его сердце, и он знал, что это — вечное и перед лицом этой Вечности перенесенные им временные страдания — это поистине ничто.

Он задал себе вопрос:

— Что, если бы ему дали юность вновь? Как бы он начал ее? И он тотчас же ответил себе без колебаний:

— Так же, только еще лучше, еще жертвеннее, ибо поистине «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

И вот Урал, вот те знакомые станции… и опять воспоминания пережитого встают перед ним: тюрьмы, колонии… И все это кажется не мрачным, а чем-то хорошим, ведь это за Христа, за Его учение…