Сергей Кара-Мурза - Хроника пикирующей России. 1992-1994 Страница 22

Из всего сказанного вовсе не следует, что экономика СССР была устроена хорошо или что надо вернуться к прежней системе. Это и невозможно, и не нужно. Сами принципы планирования на определенном этапе сложности и масштабов экономики исчерпали себя и превратились в тормоз. Полностью огосударствленная система стала склоняться к гигантомании и неразумным проектам. Многие функции частные и кооперативные структуры в принципе выполняют гораздо лучше, чем государственные. Устранение разнообразия вообще — путь к смерти системы. Перемены были необходимы, однако вовсе не потому, что рыночная экономика англо-саксонского типа заведомо эффективнее. Мы могли и должны были реформировать экономику на собственном фундаменте, а не взрывать его. Когда-то историки определят, из каких соображений номенклатурно-мафиозный альянс решил этот фундамент взорвать. Но уже сегодня мы знаем, что это не удалось бы сделать без пособничества интеллигенции, которая использовала все средства для помрачения общественного сознания. Сегодня мы еще можем переломить ход событий и даже использовать разрушения и травмы для обновления страны. Но если кровавое колесо покатится по России, нам придется вновь пережить и 1919 год, и Сталина. И уже приготовлен второй, после «суверенизации», таран, открывающий дорогу этому колесу — приватизация российской земли. Расчет верен и точен.

1992

Иное — дано

В России — сложнейшей многонациональной стране — идет небывалый по претензии социально-инженерный проект, попытка вместить эту страну в структуры либеральной экономики. Говорится даже о «возвращении в цивилизацию», о своеобразных «родах наоборот» родившегося в кровавых травмах и признанного уродливым ребенка. Он уже расчленен и приготовлен к этой невиданной операции, да и «мамаша-цивилизация» пришла в ужас.

Этот проект, взлелеянный демократической интеллигенцией, по глубине несопоставим с революцией 1917 года — тогда он был оттеснен и «переварен» в ходе строительства социализма. Сейчас же речь идет о смене цивилизации. Любая экономическая модель исходит из определенного видения мира и человека, уходит корнями в религиозные основания. «Естественное право» рыночной экономики базируется на утверждении эгоизма, якобы изначально присущего свободному индивидууму, для которого жизнь — арена борьбы за существование. «Рынок» — метафора, и главное в ней не продажа вещей, как врут наши идеологи, а свободная продажа себя, своей рабочей силы.

Становление рыночной экономики в христианском мире стало возможным лишь благодаря отходу от евангельского представления о человеке в результате Реформации, разрушению средневековой картины мироздания в ходе научной революции и освоению научной рациональности как способа мышления. Личность освободилась от оков этики религиозного братства. Макс Вебер пишет: «Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства».

Очевидно, что эволюция этики и мышления воспитанных в православии и исламе народов России, в том числе за последние 75 лет, была иной. И политический режим поставил утопическую задачу: внедрить в России англо-саксонский капитализм, не имея для этого культурной базы, путем искусственного создания «капиталистов» и «рыночных отношений». То есть, исходя из самых вульгарных представлений о базисе и надстройке, порожденных механистическим мышлением марксизма XIX в. Но здоровый капитализм создали не жаждушие наживы капиталисты, а аскетичные и трудолюбивые пуритане. Сначала было Слово!

«Для того, чтобы мог произойти соответствующий специфике капитализма «отбор» в сфере жизненного уклада, чтобы определенный вид поведения и представлений одержал победу над другими, он должен был возникнуть как некое мироощущение, носителями которого являлись группы людей», — пишет М.Вебер, опровергая «наивные представления исторического материализма о возникновении подобных «идей» в качестве «отражения» или «надстройки» экономических отношений». И объясняет, почему на юге США «капиталистический дух был несравненно менее развит, несмотря на то, что именно эти колонии были основаны крупными капиталистами из деловых соображений, тогда как поселения в Новой Англии были созданы проповедниками и graduates [выпускниками университетов] вместе с представителями мелкой буржуазии, ремесленниками и йоменами, движимыми религиозными мотивами».

Что же мы слышим в Москве? От Попова — что путь к рынку лежит через легализацию теневиков и мафии. От Гайдара в парламенте — что «основным механизмом создания рыночной экономики является спекуляция». Но это — заведомая неправда. Спекуляция — элемент капитализма, но подчиненный, допустимый лишь как придаток капитализму производительному. Наши же либералы видят в нем основу, причем явно подавляющую производство. И тем самым, кстати, лишают почвы тех честных предпринимателей-евреев, которые, быстро осваивая финансовую и торговую сферы, могли бы действительно стать важным элементом здоровой рыночной экономики. Вебер много места уделяет внутренней связи и различиям протестантизма и иудаизма в их совместном влиянии на формирование капитализма: «Еврейство находилось в сфере политически или спекулятивно ориентированного «авантюристического» капитализма: его этос был, если попытаться охарактеризовать его, этосом капиталистических париев; пуританизм же был носителем этоса рационального буржуазного предпринимательства и рациональной организации труда. И из иудейской этики он взял лишь то, что соответствовало его направленности».

Посмотрим на Восток. В Японии, а затем и в ряде других стран возник мощный капитализм совсем иного типа — не через разрушение традиционного общества, а через мобилизацию его культурных ресурсов. Модернизация велась государством, с ясной целью. Кто же стал здесь основой сословия предпринимателей — спекулянты, воры? Ни в коем случае. И в Японии были призваны социальные группы, обладающие наиболее жестким этическим кодексом и солидарностью. Учиться в Европу на «капиталистов» император Японии послал самураев и ремесленников, а потом государство вручило им собственность (даже ограбив крестьян), но не на кутежи, а как национальное достояние, которое они должны были использовать ради могущества и процветания Японии. Национальный договор был ими выполнен, и государство помогало.

Вся концепция реформы, выбранная правительством Гайдара, порочна в самой своей основе и ни к какому образу жизни привести не может. Неважно, из злого умысла или из-за непонимания, но эта реформа стала средством разрушения России. И Верховный совет, одобривший эту реформу в принципе, взял на себя большой грех, хотя и цепляется к Гайдару по мелочам — просит то пенсионерам подкинуть на бедность, то учителям. Суть-то не меняется, а она не в экономике, не в тупой дилемме «капитализм — социализм», а в том, что лежит под всем этим — в мировоззрении и даже мироощущении, в вопросе: быть ли России?

Хорошо, если бы сам режим осознал пагубность курса и стал его менять, это обошлось бы обществу дешевле всего. Но ведь Ельцин предупредил, что диалога с оппозицией вести не будет, а будет только с теми, кто «конструктивно помогает реформам». То есть, с Поповым, с Вольским, с уважаемым Роем Медведевым. Действительно, они — не оппозиция, хотя и могут иметь с режимом политические разногласия. Но главное уже — не политика, а более глубокий выбор. Ведь наши «социалисты» просят только, чтобы Россию ломали не так больно, а свет в окошке для них все равно — «рынок и демократия». Оппозиция — Н.Павлов, который в принципе отметает эти пустые идеологемы и зовет перейти на язык базовых жизненных понятий — хлеб и тепло, рождение и смерть. И с ним, со мной, с большинством жителей страны диалога не будет.

Конечно, оппозиция еще бьется в тисках истмата, она не имеет готовых штампов, как Гайдар с его ваучерами и «кривыми Филлипса», не имеет еще своего языка. Но она его обретает, и мы видим умных и честных людей, способных осветить наше состояние под всеми основными углами зрения. Я просто не верю, что интеллигент-демократ, мысленно оценивая качество выступлений Астафьева или Исакова, искренне отдаст предпочтение Бурбулису или Чубайсу. Отказ от диалога — еще один удар по стране.

Но обойдемся пока монологом. Когда С.Ковалев оправдывает Гайдара тем, что нет альтернативных программ, это производит тяжелое впечатление. Это просто приговор убожеству западничества. Программа — вообще вещь третьестепенная, когда речь идет о пути цивилизации. А этот путь может быть только альтернативным, собственным. И именно сегодня Россия имеет возможность этот путь определить, ибо со всей остротой предстал перед нами исторический опыт Запада, Юго-Востока Азии, да и СССР с его важнейшим для человечества экспериментом. Мы видим трагический тупик западного индустриализма (включая его марксистскую ветвь) — и огромный потенциал, гибкость и богатство оттенков традиционализма. Каковы же уроки, критерии выбора пути? Ведь мы — на распутье, и обратно дороги нет. Не делать выбор нельзя.