Лев Вершинин - Позорная история Америки. «Грязное белье» США Страница 23

Поимку вожака заговора, уже успевшего получить прозвище «Неуловимый», в Ричмонде отпраздновали балом, а следствие по его делу, в отличие от прочих, затянулось больше чем на неделю. Вопросов у властей было очень много, а вот с ответами возникла заминка: Габриэль, как и Джек Канава, пойманный за пару дней до него, спокойно рассказывал о себе, своих взглядах и планах, но, когда речь заходила о ком-то другом, — белых ли, которыми особо интересовались следователи, индейцах, — умолкал напрочь. Пробить эту стену не представлялось возможным: даже сам губернатор Монро, посетив заключенного для разговора по душам, после встречи сообщил: «Французы к замыслу не имеют никакого отношения, могу поручиться. Но сообщников он не назовет и готов к смерти. Жаль, что он родился всего лишь негром». После чего дело пошло в суд, и 6 октября после коротких (говорить было не о чем) слушаний был приговорен к смерти, отказавшись от последнего слова, но попросив перенести казнь на 10 октября, чтобы встретить смерть вместе с Джеком Канавой и еще пятью «лейтенантами». Просьбу удовлетворили, но из-за какой-то глупой накладки, — губернатор потом выражал искреннее сожаление, — не в полной мере. Все семеро умерли в один день, однако троих повесили на южной окраине, троих — на западной, а Габриэль встретил смерть в одиночестве, на «официальной» виселице в центре Ричмонда. Согласно рапорту, при чтении приговора он улыбался, со священником «поговорил немного надменно и очень коротко», а последними словами его, перед тем как шериф натянул ему на голову капюшон, были: «Но ведь мы могли…»

Продолжение следует

На том все и кончилось. Впрочем, следствие продолжалось еще более месяца: искали белых соучастников. Краснокожими тоже интересовались, но самбо Джейкоб исчез с концами, а вожди канаба ушли в глухое «моя твоя не понимай», и ниточка оборвалась. А вот уже известные нам «негролюбы» (никого, кроме них, вычислить не удалось) таки попали под раздачу, и по меркам места и времени, следует отметить, наказания для белых, не совершивших т. н. «преступления действием», очень суровы. Французов депортировали прочь без права возвращения в Штаты, Джерси и Бедденхорст получили по году тюрьмы с последующей высылкой из Вирджинии, а у капитана Тейлора (крайняя мера!) конфисковали шхуну, пустив его по миру.

Впрочем, если сравнивать с неграми, они, можно сказать, легко отделались. Тех (перепуганное «общество» не одобряло мягкости губернатора, бранило его за амнистии и требовало строгих мер) вешали десятками, в Ричмонде, Норфолке, Петербурге, кому повезло больше, выкупив у владельцев, ссылали на гиблые плантации Миссисипи, где мало кто выживал больше двух-трех лет, а скрыться или бежать из тюрьмы удалось считаным единицам. Тут, однако, возник нюанс: при всей однозначности «общественного мнения», бюджет штата был не безразмерным, и когда суммы выкупов перешли за 9000 баков, Джеймс Монро (а власти других штатов и раньше) начал миловать, амнистировать и признавать невиновными тех, на кого материалов было мало или вовсе не было.

А вот кому реально повезло, так это «вольным неграм»: на многих из них, живших не только в Вирджинии, арестованные заговорщики дали очень серьезные, чреватые большими проблемами показания, но, согласно законам тогдашнего Юга, свидетельства рабов против свободных людей юридической силы не имели, а потому под репрессии не попал ни один. И к слову сказать, был среди этих счастливчиков некто Телемак Вези по прозвищу «Дания», незадолго до того выкупившийся у хозяина плотник из Чарльстона (Южная Каролина), — но это уже совсем иная тема.

Глава 11

Плотник и его крест

Симфонии не вечны

Сперва — панорама. Следует понимать, что с точки зрения демографии, Южная Каролина, где разворачивались события, была регионом особенным. В отличие от «сестренки Вирджинии» фермеров там почти не водилось, зато располагались основные плантации колониального индиго и риса, там же, соответственно, оседала и основная часть рабов, привозимых из Африки, так что уже в 1708-м власти зафиксировали, что черное население богатейшей колонии стало значительно больше белого, и после обретения независимости ничего не изменилось. Разве что, к концу века рабы Южной Каролины были в основном «урожденные», то есть родившиеся на плантациях. Считалось, что они более смирные, нежели привозные «дикари», и в принципе на то были все основания.

Люди есть люди. Жизнь бок о бок, теснейшие, из поколения в поколение связи превращали черных и белых в некие «большие семьи», где старшие, полноправные, и младшие, лишенные прав, умели как-то сглаживать противоречия и находить общий язык. Ясно, что в среде «домашних» рабов такие узы были прочнее, в среде «плантационных» слабее, однако тенденция место имела. Более того, некие обязательства лежали и на владельцах «живого имущества». Только моральные, разумеется, — формально тот факт, что раб есть вещь, сам собой подразумевался, — и тем не менее некие правила полагалось соблюдать. Не принято было, например, рабов мучить, а если кого-то продавали без семьи, полагалось позволять купленному изредка ездить в отпуск, а если путь был далек, даже помогать с проездом. А уж с мулатами, которых было очень много, — причины, надеюсь, понятны, да плюс к тому юные белые господа учились всяким премудростям с черными служанками, — и вовсе разговор был особый. Они, конечно, считались собственностью, но правила хорошего тона предписывали, не признавая, разумеется, отцовства, обучить чадо какому-то полезному ремеслу и дать вольную плюс пару баков на обзаведение. Прав на семейное имущество и имя (хотя случались исключения) мулаты при этом не получали, что их крепко злило, но на Севере, да и на крайнем Юге о таких поблажках «цветные» могли только мечтать.

В конце XVIII века, уже при незалежности, подули иные ветры. На не столь уж далеком Санто-Доминго зашевелились сперва мулаты, положение которых очень напоминало реалии «цветных» в США, затем негры, началась резня, вслед за ней исход белых, а затем учреждение пусть и нищего, зато абсолютно «черного» королевства. В связи с этим в Чарльстоне появилось много «французов», белых, «цветных» и даже негров, а вместе с беженцами пришли и нехорошие разговоры, весьма напрягавшие плантаторов. Но, помимо этого, появился «хлопковый джинн» — машина для быстрой очистки хлопка, — и уже почти нерентабельное «полевое» рабство вновь стало актуальным. В начале ХIX века был отменен запрет на ввоз рабов из Африки, и до 1808 года, когда «черный импорт» отменили окончательно, в Южную Каролину ввезли более 50 000 вчерашних воинов и охотников, совсем не обрадованных получению грин-карт. Впрочем, их приезд тоже пришелся по нраву не всем: «табачные» плантаторы побережья опасались, что новые невольники «развратят» старых, поэтому протестовали против торговли людьми. Да и «хлопководы», сознавая, с кем имеют дело, добивались максимального ужесточения правил. А закон есть закон, поэтому удар пришелся по всем, кто не белый. Уже в 1820-м ассамблея штата практически отменила право рабовладельца на освобождение раба хоть за выкуп, хоть как угодно, заодно и ужесточив регламент общения вольных негров с рабами. И вот в такой-то обстановке разворачивалась история плотника Денмарка Вези.

Капитанский мальчик

О жизни его известно немного. Официально родился примерно в 1767-м где-то на Антилах, хотя, возможно, и привезли из Африки. Назван был (хозяева любили пышные прозвища) Телемаком, в честь героя модного романа Фенелона, в 13–14 лет был куплен Джозефом Вези, капитаном работоргового судна для продажи в Санто-Доминго, но, прикинувшись эпилептиком, закосил и в итоге остался при хозяине, исполняя обязанности секретаря и толмача, благо свободно болтал на английском, испанском и французском. По ходу обучился плотничать, и когда капитан, завязав с морем, осел в Чарльстоне, богатой и процветающей столице Южной Каролины, был отпущен на оброк, став кормильцем хозяина, к которому относился очень тепло. А потом, в ноябре 1799 года, ему выпал фарт, — 1500 баков в городской лотерее, — и он выкупился на волю, уплатив хозяину 600 долларов, после чего официально взял фамилию Вези, а опостылевшее рабское имя Телемак сменил на Денмарк. То есть «Дания», — а почему, тут версии разные, да оно и не суть важно.

Казалось бы, жизнь удалась. Денмарк завел собственный цех, а поскольку мастером он был очень хорошим, от заказов отбоя не было. Соответственно, завелись и деньжата. Хватало даже помогать старому капитану, к которому бывший раб, похоже, относился по-сыновьи. Вот только выкупить собственную, заведенную еще в рабстве семью не получилось: владелец продавать вольному плотнику жену и детей отказался наотрез, взамен заключив договор, что не будет их ни обижать, ни продавать на сторону за энную сумму ежемесячно, плюс позволив Денмарку забрать семью к себе. Такой оборот м-ру Вези не нравился. Он молил Бога вразумить злого хозяина и постепенно стал очень религиозен, сделавшись активистом т. н. «Второй пресвитерианской церкви» (формально для всех, но по факту для «цветных» и черных). Со временем стал неплохим проповедником, а в 1818-м вошел в число учредителей АЕМ — Африканской методистской епископальной церкви, первой независимой «черной церкви» в США, ставшей своего рода клубом зажиточных мулатов и «приличных негров». Набрал там авторитет, обильно жертвуя на воскресные школы для негров, желавших самостоятельно читать Библию. Правда, власти, боявшиеся любого объединения черных, конгрегацию почти сразу запретили, а в 1821-м закрыли уже с применением силы, конфисковав имущество. Особое предупреждение получил м-р Вези, как «сознательный нарушитель» закона, запрещавшего обучать рабов чтению, и неписаного правила: раз свободен, не якшайся с рабами.