Алексей Кожевников - Русский патриотизм и советский социализм Страница 24

«Не знаю, с какими чувствами (в глубине души) справляют сегодняшний праздник настоящие, правоверные коммунисты, строители интернационала и коммунизма в России и во всем мире, – но русские патриоты имеют все основания справлять его с радостной душой и бодрой верой в будущее родной страны.

Затрудняюсь сказать, в какой мере протекшие пять лет оправдали мечты о «немедленном коммунизме» и мировой революции – но воочию вижу и всем своим существом ощущаю, что они не развенчали идеи Великой России»[266].

Русское национальное возрождение представлялось Устрялову как грядущий «термидор» (по аналогии с французской революцией) и неизбежное наступление «русской реакции», «здоровой и плодотворной»[267]. Позднее, в своих заметках, опубликованных в 1926 г., после поездки в советскую Москву, он конкретизировал свое понимание «национального перерождения» большевизма: «Одно ясно: из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически выразить это формулой “национализация Октября”»[268].

Несмотря на явную утопичность предлагаемых Устряловым и сменовеховцами мер по «возрождению России» и невозможность в тех условиях осуществления их проекта экономического и политического переустройства страны на «национальной основе», некоторые большевистские лидеры проявили интерес к новому идейному течению, ставшему популярным и в России. Как отмечает исследователь Е. Л. Петренко, «В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, И. В. Сталин и другие члены Политбюро в разное время поддерживали чем могли это не совсем типичное явление… Финансовая поддержка Кремлем различных сменовеховских начинаний даже не была особенно засекречена. Примерами могут служить контроль Сталиным и Н. Н. Крестинским берлинско-московской газеты “Накануне” или предотвращение Лениным закрытия московско-петроградского журнала “Россия”. Характерно также и принятие лидером европейских сменовеховцев Ключниковым предложения Ленина консультировать советскую делегацию на Генуэзской конференции 1922 года»[269].

Поддержка большевистскими руководителями патриотической идеологии сменовеховцев определялась как внешнеполитической конъюнктурой (необходимостью укрепления авторитета Советской России за рубежом и стратегией дальнейшего раскола в лагере эмиграции), так и особенностями внутрипартийной борьбы. Соответственно, если Л. Д. Троцкий и А. В. Луначарский на определенном этапе относились к новому движению заинтересованно[270], то И. В. Сталин в 1923 г. предпочел осудить сменовеховство, исходя из политических соображений: после отвергнутого плана «автономизации» и «грузинского инцидента» ему было необходимо утвердить себя в глазах партийных масс как твердого сторонника «ленинской линии» в национальном вопросе, осуждавшего любые проявления «великорусского шовинизма» как внутри страны, так и за его пределами. В противоположность меняющейся позиции Сталина, Троцкий изначально указывал на желательность пропаганды идей сменовеховства. Так, еще в октябре 1921 г., в газете «Правда» он писал: «Сменовеховцы, исходя из соображений патриотизма, пришли к выводам, что спасение России в советской власти, что никто не может охранить единство русского народа и его независимость от внешнего насилия в данных исторических условиях, кроме советской власти, и что нужно ей помочь… Они подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма»[271].

О широком распространении идей сменовеховства в среде русской эмиграции свидетельствовало «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» известного писателя А. Н. Толстого, опубликованное в апреле 1922 года. Предыстория его появления была следующей. В начале апреля 1922 г. председатель Трудовой народно-социалистической партии Н. В. Чайковский в письме из Парижа, по поручению эмигрантского «Исполнительного бюро комитета помощи писателям-эмигрантам», потребовал у А. Н. Толстого объяснений по поводу его сотрудничества в берлинском печатном органе «сменовеховцев», газете «Накануне». В своем письме Чайковский спрашивал А. Н. Толстого, следует ли понимать его участие в «Накануне» как открытый переход под флаг «самозванной» большевистской власти в России. Почти одновременно с Чайковским к Толстому обратился и П. Н. Милюков, прямо заявив в своем письме о несовместимости сотрудничества литератора со «сменовеховцами» и его пребыванием в «Союзе русских писателей». В ответ на эти обвинения А. Н. Толстой пишет свое знаменитое «письмо Н. В. Чайковскому», в котором излагает свою точку зрения на положение русских эмигрантов за границей и свое отношение к новой России. Прежде всего, Толстой опровергал выдвинутые против него и газеты, в которой он печатался, обвинения в пособничестве большевикам и стремлении к расколу эмигрантской среды: «Задача газеты “Накануне” не есть, – как вы пишите, – борьба с русской эмиграцией, но есть борьба за русскую государственность… В существующем ныне большевистском правительстве газета “Накануне” видит ту реальную – единственную в реальном плане – власть, которая одна сейчас защищает русские границы от покушения на них соседей, поддерживает единство русского государства и на Генуэзской конференции одна выступает в защиту России от возможного порабощения и разграбления ее иными странами»[272]. Мотивы, определившие идейную эволюцию писателя, – от резкого неприятия большевизма до признания Советской власти как единственной реальной государственной власти в России, он сам обозначил так: «Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть.

Красные одолели, междоусобная война кончилась»[273].

По признанию А. Н. Толстого, два события – советско-польская война 1920 г. и начавшийся год спустя страшный голод в России изменили отношение писателя к происходящему на его Родине. Касаясь первого события, он отмечал: «Я в числе многих, многих других, не мог сочувствовать полякам, завоевавшим русскую землю, не мог пожелать установления границ 72 года или отдачи полякам Смоленска, который 400 лет тому назад, в точно такой же обстановке, защищал воевода Шеин от польских войск, явившихся также по русскому зову под стены русского города[274]. Всей своей кровью я желал победы красным войскам»[275]. Реакция части эмиграции на наступивший после Гражданской войны голод в ряде регионов России возмутила писателя: «Они (т. е. антисоветски настроенные эмигранты – А. К.) сказали, – голод ужасен, но – с разбойниками, захватившими в России Власть, мы не примиримся, – ни вагона хлеба в Россию, где этот вагон лишний день продлит власть большевиков! К счастью, таких было немного. В Россию все же повезли хлеб, и голодные его ели»[276]. Третьим, «чрезвычайным событием», заставившим писателя пересмотреть свое прежнее отношение к Советской России, уже преобразованной политикой НЭПа, «была перемена внутреннего, затем и внешнего курса русского, большевистского правительства, каковой курс утверждается бытом и законом». По мнению А. Н. Толстого, «каждому русскому, приезжающему с запада на восток, – в Берлин, – становится ясно еще и нижеследующее:

Представление о России, как о какой-то опустевшей, покрытой могилами, вымершей равнине, где сидят гнездами разбойники-большевики, фантастическое это представление сменяется понемногу более близким к действительности. Россия не вся вымерла и не пропала, 150 миллионов живет на ее равнинах, живет, конечно, плохо, голодно, вшиво, но несмотря на тяжелую жизнь и голод, – не желает все же ни нашествия иностранцев, ни отдачи Смоленска, ни собственной смерти и гибели»[277].

Отвергая предлагаемые идеологами эмиграции пути к «сохранению и утверждению русской государственности» – военную интервенцию и экономическую блокаду Советской России, А. Н. Толстой призывает к «третьему пути». По его мнению, необходимо «признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России – нет…

Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности»[278]. «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» было опубликовано 14 апреля 1922 г. в газете «Накануне». 25 апреля газета «Известия» перепечатала письма Чайковского и Толстого и дала высокую оценку патриотической позиции писателя, подчеркнув большое политическое значение его выступления[279]. В августе 1923 г. А. Н. Толстой возвращается на Родину.