Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина Страница 24

Котолынов был настолько потрясен убийством, что просто не счел возможным скрывать существование подпольного зиновьевского кружка: «Я признаю, что наша организация несет политическую и моральную ответственность за выстрел Николаева. Нами создавались такие настроения, которые объективно должны были привести к террору в отношении руководителей партии и правительства. Как активный член этой организации я и лично несу за это ответственность»[216]. Такое признание Котолынов сделал после того, как следствие убедило его в том, что Николаев вращался в кругу зиновьевцев, где «культивировались озлобленные настроения против партруководства и которые могли объективно среди горячих голов породить террористические настроения. Причем совсем не важно, кто был бы этой горячей головой: Николаев, Сидоров или Петров»[217]. Николаев был арестован, но миллионы «озлобленных» Сидоровых и Петровых оставались на свободе. У Сталина были все основания бояться Сидоровых и Петровых, а значит, и оппозиционных кругов, воспитывавших экстремистов.

Донесения о «Петровых и Сидоровых» приходили со всей страны. Убийство Кирова всколыхнуло самых неосторожных. 23 января 1935 г. прокурор СССР И. Акулов писал нижестоящим прокурорам: «Отмечавшееся в связи с убийством тов. Кирова усиление активизации антисоветских элементов в форме контрреволюционной агитации, одобряющей не только террористический акт над тов. Кировым, но и совершение таких терактов над другими руководителями Партии и Советского правительства, поставило перед Прокуратурой задачу быстро и решительно пресечь подобного рода контрреволюционные выступления». Так, в Карелии, Воронежской области и других регионах некоторые граждане высказывались в таком духе: «Надо убить весь ЦК ВКП(б) и т.п.»[218]. При этом некоторые прокуроры отказывались привлекать таких граждан к ответственности. За такое попустительство, например, прокурор РСФСР В. Антонов-Овсеенко (бывший активный участник оппозиции) снял с должности прокурора Кандалакшского района Ренделя.

В нескольких районах Западной области распевали популярную частушку:

Когда Кирова убили, нам торговлю разрешили.Когда Сталина застрелят, все колхозы переделят.

Сельские учителя района почти открыто пропагандировали против Сталина. Эти уроки дали свои всходы. В Смоленск поступали сообщения со всей области о таких, например, высказываниях школьников: «Долой Советскую власть. Когда вырасту, я убью Сталина!»[219]

Проверка вузов Азово-Черноморского района показала широкое сочувствие Николаеву и Зиновьеву. В узком кругу и даже на открытых собраниях студенты говорили: «Зиновьев и Каменев имеют огромные заслуги перед революцией, были друзья Ленина, а теперь это смазывается»; «Если бы почаще убивали таких, как Киров, то жилось бы лучше, и страна вздохнула бы свободней»; «Одного шлепнули, скоро всех шлепнут. Скоро всех их перебьют»; «Я приветствую Николаева за убийство Кирова»[220]. Говорившие такое немедленно арестовывались (хотя студент Кондеев успел произнести несколько речей в защиту Зиновьева и Николаева, а затем скрылся). А сколько решили промолчать, но думали так же?

На волне чистки в Ленинграде была раскрыта молодежная организация «Боевой коммунистический союз», состоящий из 11 молодых сотрудников и бывших курсантов военно-топографической школы, с которыми было связано еще около 30 человек. Они распространяли листовки с требованиями «свободы труда, слова и печати» и «прекращения экспорта продуктов». В таких требованиях нет практически никакой тенденции следствия, если бы организация была выдуманной, то она оказалась бы «троцкистско-зиновьевской» и вредительской. Но у лидера А. Головкина нашли 80 детонаторов — союз был «боевым». При обыске у Головкина была найдена программа БКС. Ее экономические требования были скорее бухаринскими, чем троцкистскими. Документ провозглашал, что организация готовит массовое выступление трудящихся «для возвращения на действительно ленинский путь социалистического строительства», «применяя всевозможные способы революционного действия, не исключая и террора… против сознательных извратителей марксистско-ленинского пути построения социализма…»[221]

У арестованных зиновьевцев находят архивы листовок, завещание Ленина, платформу Рютина, оружие, хранившееся с Гражданской войны, часто без регистрации.

На суде Котолынов подтвердил, что слышал от Зиновьева: «Лучше бы его не было»[222]. Это — о Сталине.

Надежду на жизнь подсудимым давало только полное «разоружение перед партией». Котолынов всячески демонстрирует, что ему нечего скрывать. Он во всех подробностях рассказывает о политическом подполье. Но убийство — нет, ничего не знал. Котолынову удалось фактически доказать, что он почти не общался с Николаевым в 30-е гг. Котолынов признавал разве что моральную ответственность зиновьевского течения за настроения Николаева.

Делались ли эти признания под пытками? Сомнительно. Во-первых, если к заключенным применялись пытки, которые их «сломали», то почему большинство обвиняемых не призналось в причастности к убийству, а Шатский — вообще ни в чем? Во-вторых, избивать коммунистов до 1934 г. было опасно, так как их пока не расстреливали. Все могло еще повернуться, подследственный мог стать уважаемым работником, руководителем. Массовые жестокие избиения подследственных стали обычным делом с 1937 г., когда следователи знали — итогом признаний станет расстрел или превращение в лагерную пыль.

На процессе 28–29 декабря Котолынов снова подтвердил: «Я морально отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но в организации этого убийства я участия не принимал»[223].

Приговор был готов заранее, но у председателя суда В. Ульриха возникли сомнения, стоит ли его выносить. Ульрих звонил Сталину, говорил о своих сомнениях, но Сталин приказал довести дело до запланированного конца.

Сталин, следивший за ходом следствия, уже мог понять, что ленинградские зиновьевцы не были организаторами убийства. Но машина была запущена, и ее остановка означала бы триумф невиновных Зиновьева и Каменева, унижение Сталина и невозможность выкорчевать среду, которая порождает радикальные настроения и в конечном итоге — терроризм. Сталин решил не отступать. Все обвиняемые были расстреляны.

Выслушав приговор, Николаев кричал, что его обманули. Перед расстрелом Котолынова Агранов и Вышинский спросили его: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны…»[224]

«Двурушники»

В одном Сталин был уверен — Зиновьев лгал, когда писал о прекращении им оппозиционной деятельности. В 1932 г. Зиновьев говорил своим сторонникам, что будет «только выжидать»[225]. Чего он ждал? Войны, «мировых развязок». 24 декабря Г. Евдокимов признал, что в разговоре с ним в ноябре 1934 г. Зиновьев «критиковал работу по созданию единого фронта» во Франции[226]. Единый фронт «притуплял» мировую конфронтацию.

Сам Зиновьев признал, что и после 1933 г. обменивался информацией и политическими мнениями с Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Куклиным и другими ближайшими соратниками: «многое идет-де «здорово» и хорошо, а многое — плохо, не так, с «накладными расходами» и т.п.»[227].

Да иначе и быть не могло. Профессиональные революционеры не могли не обсуждать судьбы революции, даже под угрозой репрессий. И этим они представляли угрозу для Сталина, были законсервированным «теневым кабинетом» левых коммунистов.

До 1 декабря 1934 г. Сталин был готов терпеть эти разговоры при условии, что они будут происходить в узком кругу. Но вот кто-то стал расчищать с помощью террора дорогу к власти оппонентам Сталина. Зиновьев утверждал, что ничего не знал о ленинградском центре. Он, конечно, сохранял авторитет среди ленинградских единомышленников, возможно, они надеялись таким образом расчистить ему дорогу к власти. За это он готов признать моральную ответственность.

Сталину нужно было еще сильнее скомпрометировать и изолировать оппозиционные группы. 23 декабря было решено снова отправить зиновьевцев в ссылку[228]. Но вот 6–7 января Бакаев признал под давлением следствия: «Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране… Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Совправительству, в частности, и в особенности к т. Сталину»[228]. Большую роль сыграли также аналогичные показания Сафарова. То же потом признают Зиновьев и Каменев, но в другой тональности. Одно дело — политические разговоры в стиле «с одной стороны — с другой стороны», другое — ненависть к товарищу Сталину.