Роза Люксембург - О социализме и русской революции Страница 24

В общем же и целом мне здесь очень спокойно, а что касается работы, то у меня нет ни малейшего сомнения: то, что я здесь делаю, это хорошо. Твои письма укрепляют меня в этом, ведь ты своими советами подтверждаешь все то, что я или уже сделала, или еще собираюсь сделать. […]

ЛЕО ИОГХЕСУ

[Берлин], 2 июля 1898 г.

[…] Я с головой погрузилась в бернштейновский туман* […] А теперь самое важное, что касается Берн[штейна]. Я снова постаралась представить себе свою работу в целом, но от этого мне легче не стало, поскольку я опять вижу страшные трудности. Общий план у меня уже есть, он великолепен. Труднее всего два пункта: 1. о кризисах, 2. позитивное доказательство того, что капитализм должен расшибить себе голову (а это, по моему мнению, неизбежно) и что это — не более и не менее как краткое обоснование нового рода научного социализма. Помоги же мне, бога ради, в этих двух пунктах! И притом работать надо быстро, во-первых, потому, что вся работа окажется вообще напрасной, если кто-нибудь нас опередит, а во-вторых, наибольшее время нужно уделить шлифовке. Вообще же мы принялись за дело очень здорово. Уже те куски, которые я написала в Цюрихе (разумеется, еще не выпеченные), именно из того теста, которое нам и нужно. Только бы знать, что мне писать, а форма бы нашлась сама собой — так, как мне слышится, как я это чувствую. Я готова отдать полжизни за эту статью, так я в нее вцепилась. […]

ЛЕО ИОГИХЕСУ

[Берлин, между 12 и 20 июля 1898 г.]

[…] Мой распорядок дня… Утром просыпаюсь еще до восьми, скок в переднюю, хватаю газеты и письма, потом прыг под перинку и читаю самое важное. Затем обтираюсь холодной водой (регулярно, каждый день), одеваюсь, выпиваю на балконе горячего молока с бутербродом (молоко и масло мне каждое утро приносят на дом). Потом прилично одеваюсь и отправляюсь погулять часок в Тиргартен (регулярно, каждый день, при любой погоде). Прихожу домой, переодеваюсь и пишу мои заметки для Парвуса* или письма. Обедаю в 12.30 за 60 пфеннигов дома, в своей комнате, обед отличный и весьма полезный для здоровья. После обеда каждый день хлоп на кушетку — спать! Около трех встаю, пью чай и сажусь писать заметки или письма (в зависимости от того, что делала до полудня) или же читаю книги. Взяла себе в библиотеке: Блюнтшли «История государственного права», Канта «Критика чистого разума», Адлера «История социально-политических движений», а также и «Капитал» [Карла Маркса]. В 5 или 6 пью какао, опять работаю, а еще чаще иду потом на почту сдать письма и заметки (это занятие я люблю невероятно). В 8 ужинаю: съедаю (не пугайся) три яйца всмятку, хлеб с маслом, сыром или ветчиной да в придачу выпиваю стакан горячего молока. А потом сажусь за Бернштейна. (Ох!..) Около десяти выпиваю еще стакан молока (всего литр в день). Работаю вечером очень охотно. Смастерила себе красный абажур и сижу за моим письменным столом прямо у открытого балкона; комната в розовом полусвете выглядит восхитительно, а с балкона из садика веет свежим воздухом. Около 12-ти завожу будильник, напеваю себе что-нибудь, потом готовлю таз с водой для утреннего обтирания, раздеваюсь и прыг под перинку. Мой дорогой доволен? […]

ЛЕО ИОГИХЕСУ

[Берлин], 3 августа 1898 г.

[…] Со вчерашнего дня я одна, но мне сначала надо было привыкнуть к обстановке и вновь начать упорядоченную жизнь, прежде чем написать тебе. Мы с сестрой [Анной] прекрасно уживались вместе, и именно потому, что мне не надо было ни на йоту подлаживаться к ней или к чему-то принуждать себя. Я могла говорить, когда хотела, и молчать, когда хотела, она меня ни капельки не стесняла. Только, конечно, много я работать не могла и, что самое худшее, совсем забросила Бернштейна, а тут еще вышла статья Плеханова*, так что теперь я должна работать как молния. Уже вчера хорошо потрудилась целый вечер. Ты, что же, не читаешь «Neue Zeit», если даже не упомянул о Плеханове? Как задирает нос этот хвастун! Но великолепнее всего это личное воспоминание о философской беседе с Энгельсом, подтвердить которую должен Аксельрод. […]

Меня радует только то, что Пл[еханов] ограничивается этой материей, которая имеет для партии наименьшее значение и затрагивать которую я не собираюсь. Теперь надо страшно поспешить с моей работой, она должна быть готова примерно через две недели. Тут уж ничего не попишешь. Ведь все дело в том, чтобы она вышла вовремя, шлифовка будет не такой тщательной, самое главное — лишь бы содержание било в точку. […]

С Шён[ланком]* нахожусь в оживленной переписке. Он всеми силами тащит меня на партийный съезд [в Штутгарте], утверждает, что я там должна выступить, предлагает мне мандат из Эрфурта или еще откуда-нибудь. На последнее я, разумеется, не пойду. […] Но если статья против Берн[штейна] удастся, это и будет моим наилучшим мандатом, и тогда я смогу спокойно поехать в Штутгарт, обеспечив себе для проформы какой-нибудь польский мандат из Бреслау или Познани.

Но прежде всего — статья! […]

ЛЕО ИОГИХЕСУ

[Берлин, 24 сентября 1898 г. ] суббота, утро

[…] Событие первое: я решила, если представится возможность, выступить на съезде по вопросу о тактике и об оппортунизме. Я не смогла бы этого сделать, не выступив до того в прессе. Для «Neue Zeit» было слишком поздно. Поэтому я села и за два дня написала серию статей в сто семь страниц для «Leipziger Volkszeitung». Из-за нехватки времени послала их, не успев переписать набело. Шён[ланк] пришел в страшный восторг. Это будут семь статей. Первые три посылаю тебе в приложении. Ш[ёнланк] считает это «мастерским ударом» и «шедевром диалектики». Статья уже привлекла к себе внимание, в Лейпциге ее рвут из рук. Ты, может быть, думаешь, что я что-то потеряла оттого, что она появилась не в «Neue Zeit». Ничего подобного: 1. Дискуссия продолжится в «Neue Zeit», ибо Эдэ [Бернштейн] сразу после партсъезда ответит там. Я, конечно, тоже там, хотя Шён[ланк] заранее ангажировал меня ответить у него. 2. Но самое важное: статьи так импонировали Шён[ланку], что он сразу вслед за тем хочет издать их брошюрой. Разумеется, я заранее заявила, что в этом случае обработаю и расширю их, а также присоединю общее предисловие о значении оппортунизма в партии и т. п.

После этих статей я могу уже выступить на съезде с дерзкой речью — если только старики* не задушат дискуссию. Небольшое интермеццо: уже в первой статье я не заметила отсутствия одной страницы (позабыла ее дома), а […] Шёнланк, несмотря на самую тщательную проверку, даже и не заметил пробела! Когда я это обнаружила, то подумала, что меня хватит удар. Немедленно телеграфировала в Лейпциг, а они отвечают: быть этого не может; телеграфирую второй раз, а они отвечают, чтобы я приехала выправить корректуру. Одновременно получаю телеграмму из Дрездена: «Крайне важно немедленно приехать».

Еду туда, и на вокзале Юлек [Мархлевский] говорит мне, что я должна взять на себя редактирование [Sachsische Arbeiter-Zeitung]!!* Это, разумеется, идея Парвуса, но Вальфиш и другие весьма рады этому и очень просят меня. Их особенно привлекает, что я могла бы выступать с публичными речами. В настоящий момент я — единственный «революционный» кандидат. Контркандидаты: Шиппель — оппортунист, Граднауэр — пустое место и Ледебур — флюгер.

Не приняв никакого окончательного решения, еду в Лейпциг, чтобы сделать вставку и выправить корректуру, а также посоветоваться с Шён[ланком], и к тому же узнать, какое впечатление все это [редактирование] произведет в партии. Ш[ёнланк] советует безусловно принять этот пост, говорит, что это вызовет во всей партии и Германии сенсацию, ему вот только жаль моих «талантов», насчет которых у него совершенно сверхъестественное представление (прежде он называл меня в письмах только «гениальная» или «кичливый гений», а теперь лишь просто восклицает «Вы божественная») (не барин, а просто бог!).[23]

NB. Он как раз хотел ангажировать меня в качестве второго редактора в Лейпциг и очень сожалеет (думает, что я приняла бы это предложение). Что касается языка, то он восхищается моим языком, а Парвус уверял меня, что я пишу несравнимо лучше Юлека (!!), у которого ему приходится исправлять каждую фразу, а у меня — нет. В этой статье Шён[ланк] не исправил почти ничего. В Лейпциге рабочие из редакции уже сказали мне, что статья великолепна.

В данный момент жду телеграмму из Дрездена с окончательным ответом Комиссии по печати, на которую я тоже должна телеграфировать свой окончательный ответ, о чем я и тебя уведомлю по телеграфу. Я решила согласиться. Парвус и Юлек, разумеется, обязались писать максимум того, что они вообще могут. Кроме того, в моем распоряжении сразу же окажутся и другие сотрудники, которые при Парвусе писать не хотели: например, Меринг, за которого я с помощью Шён[ланка] (они наилучшие друзья) сразу же возьмусь. Еще сегодня, если дело выгорит, выезжаю в Дрезден, чтобы принять редакцию, ибо Толстяк [Парвус] и Юлек должны сняться уже завтра! Редакцию я приму после партсъезда напостоянно. Они хотят, чтобы я приняла ее немедленно, так как у них нет никого, но я немного повожу их за нос. В следующую неделю, возможно, на несколько дней съезжу в Лейпциг, чтобы ознакомиться у них в редакции с [издательской] техникой — это предложение Шёнланкши, которая меня уже очень возлюбила (NB, она поведала мне, что муж сказал ей: моя работа — как у «настоящего Маркса в его лучшие времена»; это всего только штрих к характеристике сего Тартарена из Лейпцига), и, конечно, хочет, чтобы я жила у них, чего я, разумеется, делать не стану. Шён [ланк] радуется при одной только мысли о том какие рожи скорчат на Бойтштрассе и на Катцбахе*.