Петр Кропоткин - Хлеб и воля Страница 26

Человек не может жить только для того, чтобы есть, пить и иметь пристанище. Как только его насущные потребности будут удовлетворены, в нем пробудятся еще с большею силою те потребности, которые мы могли бы назвать художественными. Такие потребности в высшей степени разнообразны у различных людей; и чем образованнее общество, чем развитее в нем личность, тем разнообразнее эти желания.

Да и теперь нам случается встречать людей, отказывающих себе в необходимом ради того, чтобы приобрести какой–нибудь пустяк и доставить себе какое–нибудь удовольствие или же умственное или материальное наслаждение. С христианской, аскетической точки зрения, это стремление к роскоши можно осуждать, но в действительности именно эти мелочи нарушают однообразие жизни и делают ее привлекательной. Стоит ли жить и переносить неизбежные жизненные горести, если человек никогда не может доставить себе, помимо своей ежедневной работы, ни одного удовольствия, никогда не может удовлетворить свой личный вкус?

Конечно, теперь, когда мы стремимся к социальной революции, мы хотим, прежде всего, обеспечить всем хлеб; мы хотим изменить этот возмутительный порядок вещей, при котором нам каждый день приходится видеть сильных и здоровых работников, сидящих без дела только потому, что нет хозяина, желающего эксплоатировать их, — <порядок>, при котором миллионы семейств живут еще в невозможных трущобах и вынуждены бывают питаться одним хлебом. Такому <порядку>, где люди, готовые работать, мрут от недостатка пищи и ухода, такой несправедливости прежде всего следует положить конец, и ради этого мы стремимся к революции.

Но мы ждем от революции еще и другого. Мы видим, что рабочий, обреченный на тяжелую борьбу за существование, осужден навсегда оставаться чуждым всем высшим наслаждениям, доступным человеку: науке и искусству, особенно творчеству в искусстве и науке. Именно для того, чтобы всем дать доступ к этим наслаждениям, которые известны теперь лишь немногим, для того чтобы доставить каждому досуг и возможность умственного развития, революция и должна обеспечить каждому хлеб насущный. Но посла хлеба досуг является ее высшей целью.

Конечно, теперь, когда сотни тысяч человеческих существ нуждаются в хлебе, топливе, одежде я жилище, роскошь есть преступление, потому что для того, чтобы она могла существовать, дети рабочих должны умирать с голоду. Но в обществе, где все будут сыты, стремление к тому, что мы называем роскошью, проявится еще сильнее, чем теперь. А так как все люди не могут и не должны быть похожи друг на друга (разнообразие вкусов и потребностей есть главное условие человеческого развития), то всегда найдутся люди — и это вполне желательно, — потребности которых будут в том или другом направлении подниматься выше среднего уровня.

Не всякому, например, может быть нужен телескоп, потому что даже тогда, когда образование получит широкое распространение, найдутся люди, которые предпочтут работу с микроскопом изучению звездного неба. Один любит статуи, другой — картины; одному страстно хочется иметь хорошее пианино, тогда как другой удовлетворяется шарманкой. Крестьянин теперь украшает свою комнату лубочными картинками, но, если бы его вкус развился, он захотел бы иметь хорошие гравюры. Правда, в настоящее время человек не может удовлетворить своих артистических потребностей, если он не унаследовал большого состояния; но при усиленном труде и если, кроме того, он приобрел такой запас знаний, который дает ему возможность избрать какую–нибудь свободную профессию, — он все–таки может надеяться хоть когда–нибудь более или менее удовлетворить свои художественные наклонности. Поэтому наш коммунистический идеал часто обвиняют в том, что он заботится только об удовлетворении материальных потребностей человека и забывает его художественные склонности. <Вы, может быть, доставите всем хлеб, — говорят нам, — но в ваших общественных складах не будет ни хороших картин, ни оптических инструментов, ни изящной мебели, ни украшений — одним словом, ни одного из бесчисленных предметов, служащих к удовлетворению бесконечного разнообразия человеческих вкусов. Вы уничтожаете, таким образом, всякую возможность приобрести что бы то ни было помимо того хлеба и мяса, которые общество сможет доставить всем, да того серого полотна, в которое вы оденете всех ваших гражданок>.

С этим возражением приходится встречаться всем коммунистическим теориям, но справедливость его не понимали основатели коммунистических общин, устраивавшихся в американских степях. Они думали, что если общине удастся запасти достаточно сукна, чтобы одеть всех своих членов, да выстроить концертную залу, в которой <братья> могут от времени до времени более или менее плохо сыграть что–нибудь, или устроить доморощенный театр, то этого совершенно достаточно. Они забывали, что артистическое чувство существует как у буржуа, так и у крестьянина, и что если форма его изменяется соответственно культурному уровню, то сущность остается та же. В результате выходило то, что, хотя эти общины и доставляли всем пропитание, хотя они тщательно устраняли из воспитания все то, что могло послужить к развитию личности, а иные даже делали Библию единственной позволенной книгой для чтения, личные вкусы всегда обнаруживались, а с ними являлось и недовольство; возникали мелкие ссоры по вопросу о покупке рояля или физических инструментов, или мелких туалетных украшений; а вместе с тем то, что позволило бы такому обществу развиваться многосторонне, исчезало, так как такое развитие невозможно, если подавляется всякий личный вкус, всякое артистическое стремление, всякое личное особое развитие.

Но — пойдет ли по этому пути и анархическая община?

Конечно, нет! Она, наверное, поймет, что, кроме забот об обеспечении того, что необходимо для материального существования, нужно вместе с тем удовлетворять и запросы человеческого ума и чувства.

Мы откровенно сознаемся, что, когда мы вспоминаем об окружающих нас бесконечной нужде и бесконечных страданиях, когда мы слышим раздирающие душу голоса рабочих, идущих по улице с мольбой о работе, — нам становится противно рассуждать о том, что сделает такое общество, где все будут сыты, для того, чтобы удовлетворить желания лиц, которым захочется иметь севрский фарфор или бархатную одежду. У нас является желание сказать тогда: <Убирайтесь вы с вашим фарфором! Прежде всего обеспечим хлеб для всех; что же касается до вашего фарфора и бархата, то это мы разберем потом!> Но все–таки необходимо признать, что помимо пропитания человек имеет еще и другие потребности, и сила анархизма именно в том состоит, что он считается со всеми человеческими способностями, со всеми стремлениями, не оставляя без внимания ни одного из них. Поэтому мы скажем в нескольких словах, как можно было бы устроиться так, чтобы обеспечить удовлетворение умственных и артистических запросов человека.

Мы уже видели, что, работая по четыре или по пяти часов в день до 45–ти или 50–ти лет, люди могут легко производить все, что необходимо для доставления обществу полного довольства.

Но в настоящее время рабочий день человека, привыкшего работать, состоит не из пяти часов, а из десяти, дней триста в году, и притом эта работа продолжается всю жизнь. Его здоровье таким образом портится, а ум притупляется. Между тем когда человек может разнообразить свою работу, особенно если он может сделать так, чтобы физический труд чередовался с умственным, он охотно работает по десяти и по двенадцати часов, не чувствуя усталости. Оно совершенно естественно. Мы можем поэтому сказать, что, если человек будет занят в течение четырех или пяти часов физическим трудом, необходимым для жизни, ему останется еще пять или шесть часов, которые он сможет употребить по своему вкусу; и если он соединится с другими людьми, то эти пять или шесть часов дадут ему возможность получить — помимо того, что необходимо для всех, — еще и то, что удовлетворяет его личным вкусам.

Прежде всего, он выполнит — в виде ли земледельческого, в виде ли промышленного труда — тот труд, который он должен отдать обществу как свою долю участия в общем потреблении. Затем он употребит вторую половину дня, недели или года на удовлетворение своих артистических или научных потребностей.

Для удовлетворения этих различных вкусов и стремлений возникнут тысячи различных обществ.

Люди, например, желающие посвящать свой досуг литературе, образуют группы писателей, наборщиков, типографщиков, граверов, чертежников, рисовальщиков, стремящихся к одной общей цели: к распространению дорогих им идей.

В наше время писатель знает, что где–то есть вьючное животное — рабочий, которому он может поручить за ничтожную плату печатание своих произведений; но он совершенно не интересуется тем, что такое типографское дело. Если наборщика отравляют свинцовой пылью, а ребенок, смотрящий за машиною, гибнет от малокровия, то разве на их место не найдется других несчастных?