Никита Хрущев - Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 1 Страница 28

Потом вдруг все перевернулось. Сталин резко отвернулся от Жданова и теперь не терпел его. В последние дни жизни Жданова мне просто жалко было его. Он был по-своему человек обаятельный, и я питал к нему определенное уважение. Уже перед смертью, когда он уезжал в отпуск, он позвонил мне: «Жалею, что мы с вами не встретились. Я так хотел вам рассказать кое-что, вот приеду и расскажу». Незадолго до его смерти я зашел к нему, и он много говорил, в частности о РСФСР: «Знаете, Российская Федерация (тут я ему вполне сочувствовал) – такая несчастная, в таком она положении! Вот на Украине вы имели ЦК, собирали совещания, заседания, пленумы. А здесь, в России, ничего этого нет[109]. Люди в разброде, никто их не собирает, никто не обобщает их опыт. Надо создать Российское бюро ЦК ВКП(б)». Я отвечал: «Оно ведь было когда-то, Андрей Андреевич Андреев[110] (А.А., как мы все его звали) был его председателем». Я поддерживал его тут всей душой. Потом Жданов поднял этот вопрос и перед Сталиным.

А когда Жданов умер, это дело завертелось. Видимо, Жданов дал ему толчок. Но кончилось все расстрелом ленинградцев как «националистов». Однако никакого там национализма не было, была же действительная партийная работа, ставился вопрос о судьбе Российской Федерации, об улучшении деятельности РСФСР. И в результате погибли люди, абсолютно невиновные.

Жданов был умным человеком. У него было некоторое ехидство с хитринкой. Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их. Например, много смеха у всех вызвало выступление Юсупова[111]. Кроме того, Жданов действительно был музыкальным человеком. Оказывается, он когда-то учился музыке у Александрова[112], отца нынешнего руководителя военного ансамбля[113]. Тот у них в среднем учебном заведении преподавал музыку. Жданов учился в Мариуполе и там окончил среднее учебное заведение.

Много толков вызывает имя Жданова в связи с послевоенными постановлениями ЦК ВКП(б) по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград» и оперы Мурадели[114] «Великая дружба». Относительно них я думаю, что Жданов был просто назначенный докладчик: что ему велено было сказать, то он и сказал. Как он сам думал, трудно выяснить. Может быть, именно так, как он выступал, но я сомневаюсь в этом. Скорее всего, нет. В то время Жданов был в абсолютной опале. Отношение к нему изменилось во время войны. А почему он все-таки попал у Сталина в немилость?

«Наверху» сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо. Такое впечатление сложилось и у Сталина, и у других, кто знал Жданова. Лично мне трудно высказаться по этому вопросу. Я особенно близко с ним никогда не работал, поэтому мне трудно говорить. А так в остальном он был очень обаятельный человек.

Когда меня на Украину послали, а его раньше – в Ленинград, то с 1935 года мы порой встречались, иной раз и мнениями обменивались. Однажды он меня спрашивает: «Вам удается ездить по заводам и как часто?» Говорю: «Не так уж часто, но выезжаю». – «Да, – продолжает, – я вот тоже выезжаю. Расскажу вам, как это иногда бывает. Как-то поехал я на один завод. Мне все там показывают, рассказывают. Посмотрел я то, что мог, распрощался со всеми, кто меня сопровождал, и поехал на другой завод. Приехал. Там мне тоже все показывают и рассказывают. Я попрощался, а это – те же самые люди, которые мне на первом заводе рассказывали и показывали. Потом, для “проверки”, на третий завод поехал. И там все повторилось». Я говорю: «У меня это тоже бывало. Это “выбрасывают” охрану, и она нас окружает, а мы ее не знаем и жмем руки, как заводским». Жданов рассказывал это с такой, знаете, улыбкой, в своем, ждановском, стиле.

Бывало и другое. Как-то, уже после войны (меня в тот раз не было), когда все обедали у Сталина, то дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит: «У вас есть своя квартира». И буквально выпроводил его. Об этом мне рассказал Маленков. Но Маленков рассказывал в другом свете, считая, что Сталин прав. А мне было жалко человека. Ведь споил его Сталин. Ну пусть бы поспал человек. А он его выпроводил. В общем-то Жданов не завоевал положения очень крупного государственного деятеля. Так полагали все люди, которые его близко знали.

Через некоторое время после смерти Кирова нас потрясло очередное новое событие: раскрытие заговора, суд и казнь Тухачевского с группой военных[115]. Маршал Егоров[116] (его самого потом судили) был тогда в составе суда. Думаю, что из состава суда сейчас остался в живых только маршал Буденный[117]. Арест Тухачевского я очень переживал. Но лучше всех из осужденных я знал Якира[118]. В Гражданскую войну мы не встречались, однако я часто имел с ним дело позднее, когда он стал помощником командующего войсками Украины и Крыма. А когда я работал в 1928 г. в Киеве, там состоялись большие военные маневры. Это были грандиозные маневры: действия войск, затем приемы, беседы, доклады. Всем руководил Ворошилов. Был там и Якир.

О Ворошилове тогда военные были очень невысокого мнения. Они его формально принимали, но все считали себя выше него. Так оно, видимо, и было. Вот и в 1928 году там была только парадность. Ворошилов, когда он уже потом узнал, что я в то время в Киеве работал заворгом, то рассказывал, как его там цветами забросали. Это, конечно, имеет большое значение для обороноспособности страны, но все же не главное.

Перед своим арестом Якир был у меня на даче. Я жил в Огарево, под Москвой, в бывшей усадьбе московского генерал-губернатора, царского дяди великого князя Сергея. Там жили тогда секретари горкома партии и председатель облисполкома. Мы скромно занимали там (Каганович все меня выгонял в основное здание) свитский дом, где жила прежде княжеская прислуга и размещалась церковь. Я занимал часть второго этажа, а внизу жил Булганин. Во второй половине наверху жил секретарь горкома Кульков[119], а внизу – председатель облисполкома Филатов[120]. В доме для дворни отдыхали секретари райкомов, там было что-то типа однодневного дома отдыха. Там жил среди других и Семен Захарович Корытный[121]. Корытный работал секретарем одного из московских райкомов. Он был у меня заворгом, когда я был секретарем на Красной Пресне, потом он стал секретарем райкома на Красной Пресне, затем секретарем Ленинского райкома партии.

Корытный – еврей, дельный человек, хороший организатор и хороший оратор. Он был женат на сестре Якира. Сестра тоже хороший, партийный человек. Она прошла с Якиром весь путь в Гражданскую войну, была там политработником. Якир приехал в Огарево к сестре, и мы с ним долго ходили по парку, беседовали. Он был приятный человек… Потом его арестовали. Я волновался. Во-первых, мне было его жалко. Во-вторых, тут могли и меня потянуть: мол, всего за несколько часов до ареста Якир был у Хрущева, заходил к нему ночью, и они ходили и все о чем-то говорили.

С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением. Как-то незадолго до ареста (я не знаю, почему) он позвонил мне и говорит: «Товарищ Хрущев, разрешите мне прислать к вам скульптора?» Я спрашиваю: «Зачем?» А он очень увлекался ваянием и вообще любил искусство. «Да ведь все равно какой-нибудь скульптор с вас будет делать портрет и черт-те что сделает, а я пришлю вам хорошего». – «Я вас очень прошу, товарищ Тухачевский, чтобы вы мне больше об этом не говорили». На этом дело и кончилось. Потом, когда сообщили о судебном процессе, я думал: «Черт его знает, почему он мне это предложил? Не вербовал ли он меня?» И ругал себя: «Как хорошо я к нему относился! Какое же я г…, ничего не видел, а вот Сталин увидел».

После этого стала разматываться вся эта штука. Сначала потянули военных, а когда начали таскать секретарей и членов ЦК, тогда просто жутко стало: что же такое получается, как же это так проросли все эти чужие корни? Они опутали весь организм партии, всю страну. Это что-то такое ракообразное, страшное. А вот Сталин знал этих людей, он арестовывал и наркомов… Арестовали, в частности, Антипова[122], наркомпочтеля; старый революционер, петербуржец, известный человек. С этим арестом у меня связаны особые воспоминания. Сталин тут пошутил надо мной, а шутка такая была, что поседеть можно. Мне позвонили от Сталина и сказали, чтобы я немедленно ехал в Кремль, там гуляет Сам, и он вызывает вас. Приехал я в Кремль и вижу: гуляет Сталин с Молотовым. Тогда в Кремле только что парк сделали, дорожки проложили. Подошел к Сталину. Он смотрит на меня и говорит: «На вас дает показания Антипов».