Генри Киссинджер - Мировой порядок Страница 29

Где возможно, эти сражения будут постепенными и мирными. В отношении немусульман, пока они не выступают против движения и оказывают ему должное уважение, ранняя доктрина «Братьев-мусульман» проповедовала «покровительство», «умеренность и истинное равенство». К чужестранцам следовало относиться «миролюбиво и сочувственно при условии, что они ведут себя с прямотой и искренностью». И потому «поистине нелепо» предполагать, что внедрение «исламских заповедей в нашу современную жизнь породит отчуждение между нами и западными странами».

Умеренность, к которой призывал Аль-Банна, была тактической уловкой в попытке найти признание мира, где по-прежнему доминировали западные державы, или нет? И насколько успешной оказалась джихадистская риторика для привлечения приверженцев традиционного ислама? Убитый в 1949 году, аль-Банна попросту не успел подробно объяснить, как сочетаются в его проекте революционные амбиции по преобразованию мира и принципы толерантности и межцивилизационных контактов.

Недомолвки в тексте аль-Банны были развеяны в трудах многих его последователей-исламистов, и очевидно, что не в пользу европейского мировоззрения: в этих трудах декларировался принципиальный отказ от плюрализма и светского международного порядка. Религиовед и идеолог «Братьев-мусульман» Саид Кутб сформулировал, пожалуй, самую научно обоснованную и влиятельную концепцию. В 1964 году, находясь в тюрьме по обвинению в участии в заговоре с целью убийства египетского президента Насера, Кутб написал работу под названием «Вехи на пути», своего рода объявление войны против существующего мирового порядка; эта работа признана сегодня основополагающим текстом современного исламизма.

По мнению Кутба, ислам представляет собой универсальную систему, которая единственная обеспечивает подлинную свободу – свободу от подчинения другим людям, от навязанных доктрин и от «неискренних союзов по признаку расы и цвета кожи, языка и страны, региональных и национальных интересов» (то есть от всех современных форм управления и лояльности, равно как и от «кирпичиков» вестфальского порядка). Нынешняя миссия ислама, утверждал Кутб, состоит в низвержении «угнетателей» и внедрении в общество буквально и, в конечном счете, повсеместно следовании Корану.

Кульминацией этого процесса будет «обретение свободы всем человечеством по всей земле». Так завершится история, которая началась с первой волной исламской экспансии в седьмом и восьмом веках, причем данную экспансию «нужно распространить повсюду, до крайних пределов, ибо наша вера объединяет все человечество и должна охватить всю планету». Подобно прочим утопическим проектам, данный план требовал суровых мер для своей реализации. Кутб полагал, что к этим мерам должен прибегать идеологически правильный авангард, который свергнет правительства и видоизменит общества, преобладающие на Ближнем Востоке («немусульманские и нелегитимные»), а также проявит инициативу по построению нового порядка.

Опираясь на исторический опыт и страстные призывы, Кутб объявлял войну существующему порядку – вызывающе дерзкой светскости и разобщенности мусульман, – оформившемуся на Ближнем Востоке после Первой мировой войны; для многих мусульман этот порядок и в самом деле был неприемлем. Большинство современников Кутба не разделяло его склонности к насильственным методам, однако все же начало складываться ядро преданных сторонников этого мыслителя (тот самый авангард, который ему рисовался).

Для глобализированного, преимущественно светского общества, полагавшего, что оно преодолело идеологические «ловушки» истории, взгляды Кутба и его последователей долго казались маргинальными и потому не заслуживающими серьезного внимания. Западным элитам недоставало воображения, чтобы оценить этот революционный пыл, чтобы понять, что за громкими заявлениями скрывается серьезная угроза, что это не просто метафоры или попытки поторговаться. Для исламских фундаменталистов такая точка зрения справедлива и позволяет переосмыслить принципы и нормы вестфальского – или любого другого – международного порядка. Под данными лозунгами радикалы и джихадисты на Ближнем Востоке и за его пределами выступают уже которое десятилетие; эти слова повторяют «Аль-Каида», ХАМАС, «Хезболла», «Талибан», религиозное руководство Ирана, «Хизб ут-Тахрир» («Партия освобождения», действующая на Западе и открыто призывающая к восстановлению халифата и исламского мира), нигерийское движение «Боко Харам», экстремистская организация «Джаббат аль-Нусра» в Сирии и «Исламское государство Ирака и Леванта», начавшее полномасштабную войну в середине 2014 года. Этой доктрины придерживались воинствующие египетские радикалы, которые убили Анвара Садата в 1981 году, обвинив президента в «пренебрежении долгом джихада» и заклеймив как отступника вследствие заключения мира с Израилем. Садат для них – вдвойне еретик: он де-юре признал существование еврейского государства и, по их мнению, тем самым согласился отдать земли, исторически принадлежавшие мусульманам, немусульманскому народу.

Подобное мировоззрение практически полностью отрицает вестфальский мировой порядок. Пуристская версия исламизма гласит, что государство не может быть основой международной системы, поскольку оно является светским образованием – следовательно, нелегитимным; в лучшем случае такой порядок может быть временной мерой, этапом на пути к всемирной религиозной организации. Невмешательство во внутренние дела других стран не может быть руководящим принципом политики, ибо национальные лояльности суть отклонения от истинной веры, и джихадисты обязаны превратить Дар аль-харб в Дар аль-ислам. Истинная вера, а не стабильность – вот руководящий принцип данной концепции мирового порядка.

«Арабская весна» и сирийский катаклизм

На мгновение почудилось, что «арабская весна», которая началась в конце 2010 года, сумеет подорвать позиции автократии и джихадистов в регионе, буквально сметет их на новой волне реформ. Народное возмущение в Тунисе и Египте было с восторгом встречено на Западе, равно политическими лидерами и СМИ; в этих возмущениях увидели региональные молодежные революции во имя установления либеральных демократических принципов. Соединенные Штаты официально поддержали требования протестующих, подчеркнув значимость призывов к «свободе, справедливым выборам, представительной системе власти и подлинной демократии», которые все следует реализовать. Тем не менее путь к демократии извилист и долог, что стало очевидно после краха авторитарных режимов.

Многие на Западе интерпретируют события на каирской площади Тахрир как доказательство того, что альтернативы диктатуре следовало начинать искать значительно раньше. На самом деле проблема заключалась в том, что США затруднялись с обнаружением в египетском обществе тех «элементов», из которых способны вырасти плюралистические институты, и лидеров, их поддерживающих. (Вот почему кое-кто четко разделяет гражданскую и военную власть и поддерживает демократию «Братьев-мусульман».)

Демократические устремления Америки в регионе, воспринятые обеими сторонами, обернулись потоком идеалистического красноречия. Но представления о демократии регулярно опровергались насущными заботами о безопасности страны. Все, кто ратовал за демократизацию, быстро понимали, как сложно отыскать лидеров, которые видят в демократии не только средство достижения собственных целей. В то же время сторонники стратегической необходимости не смогли доказать, что существующие режимы способны эволюционировать в демократические или хотя бы в реформаторские. Демократизация не в состоянии заполнить политический вакуум; реализации стратегического подхода препятствовала ригидность официальных институтов.

«Арабская весна» началась как восстание нового поколения во имя либеральной демократии. Вскоре молодежь отодвинули, восстание заболтали или даже подавили. Восторг обернулся параличом. Действующие политические силы, в лице армии и (в сельской местности) религии, оказались крепче и лучше организованными, нежели средний класс, собиравшийся на демонстрации за демократию на площади Тахрир. На практике «арабская весна» лишь обнажила, а никак не помогла преодолеть внутренние противоречия арабо-исламского мира и политики, которая в нем проводится.

Часто повторяемый ранний лозунг «арабской весны» «Народ требует свержения режима» оставлял открытыми важнейшие вопросы – кто такой этот «народ» и кто займет место свергнутых властей. Призывы демонстрантов к свободе в политике и экономике очень быстро сменились столкновениями между протестующими и сторонниками авторитаризма и исламистской идеологии, которых поддерживали военные.

В Египте демонстранты, оккупировавшие площадь Тахрир, выступали за космополитизм и демократию, но их сложно назвать полноправными «сыновьями революции». Да, активность в электронных медиа и социальных сетях способна свергать режимы, что и было доказано, однако для реального строительства новых государственных институтов мало просто собраться на площади. В вакууме власти, возникшем после первоначального успеха протестов, партии «дореформенного периода» ловко манипулировали настроениями населения. Соблазн обеспечить народное единство через комбинацию национализма и фундаментализма оказался сильнее исходного посыла протестующих.