Николай Зенькович - Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля Страница 29

Я решил использовать болото. А частью трупы сжеч. Разпрягли лошадей. Разгрузили трупы. Открыли бочки. Положил один труп для пробы как он будет гореть. Труп, однако, обгорал сравнительно быстро, тогда я велел начать жеч Алексея. В это время копали яму. Яму в болоте копали там, где были намощены шпалы. Выкопали яму аршина в 2 1/2 глубиной, аршина три в квадрате. Уже было под утро. Жечь остальные трупы не представлялось возможным, так как снова начали крестьяне собираться на работу и поэтому пришлось хоронить эти трупы в яме. Разложив трупы, в яме, облили их серной кислотой, этим закончили похороны, Николая и его семьи и всех остальных. Наложили шпалы. Заровняли. Проехали. Прочно.

Место где были сожжены трупы, мы тут же выкопали яму, сложили туда кости, снова зажгли костер. И замели следы.

После этой тяжолой работы на третьи сутки, т. е. 19 июля утром закончив работу, я обратился к товарищам с указанием на важность работы и на необходимость полной тайны до тех пор, пока станет официально известным. Отправились в город. На следующий день утром я по поручению Исполнительного Комитета уехал в Москву с докладом Председателю Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета товарищу Я. М. Свердлову.

Первоначальное место похорон было, как я уже указал раньше, в 16 верстах от Екатеринбурга и 2 верстах от Коптяков, последнее же место находится приблизительно в 8–8 1/2 верстах от Екатеринбурга в 1 1/2 приблизительно верстах от линии железной дороги.

26 июня 1918 года как только чехо-словаки заняли Екатеринбург, была разграблена моя квартира и моя мать старушка 70 лет была арестована и посажена в тюрьму при чем у нея были отобраны все ея вещи вплоть до белья. Она почти год просидела в тюрьме в одной рубашке босиком и только по счастливой случайности не была разстреляна. Перед отступлением белых, кто то из медицинского персонала уговорил ее пойти в тифозный барак. У нее все время требовали выдать сына т. е. меня. Обращались с ней по варварски: ругали площадной бранью или кричали: «Сволочь, родила такого сына». Я конечно не говорил матери ни чего о моем участии в казни Николая. А не говорил я ей по тому, что она уезжать из Екатеринбурга решительно отказалась, заявляя, что она стара и что ее как старуху вероятно не тронут, а в крайнем случае все равно умирать. А так как по натуре она не правды говорить не могла ей было бы разумеется трудно отговариваться. А так как она прямо ни чего не знала, а только догадывалась, то она на вопросы: «Где семья Николая. Где они». Отвечала: «Я мол знаю ухват, кочергу, кухню и т. д. а больше ничего не знаю». А когда ее спрашивали за кого она за большевиков или за белую власть она отвечала: «Я за сына». Когда ей однажды указали на то, что она напрасно упирается, что стоит ей все рассказать и она будет свободна, а иначе ее расстреляют за запирательство и тут же добавили, что сын уже в наших руках. Она ответила: «Ну что-же и я в ваших руках, что хотите то и делайте»… Снова ругань и угрозы.

Товарищи, сидевшие вместе с ней немногие из уцелевших (так как известно, что перед отходом белых под напором Красной Армии из Екатеринбургской тюрьмы было выведено 600 человек из которых спаслось массовым бегством человек 30 остальные были зверски разстреляны) из них ныне покойная Сима Дерябина, живы: Ольга Даниловна Лобкова (ныне Сосновская), Аня Лирман и многие другие фамилии которых не помню. Называли мою мать бабушкой рабочей революции за ее постоянно веселый и бодрый характер. Часто в тягостные минуты ее упрекали, что она поет песни, она отвечала: «А чего же тужить». Но однако варварские условия содержания в тюрьме надорвали ее силы и она спустя 6 месяцев по освобождению из тюрьмы скончалась от паралича сердца. Она за это время принимала горячее участие в субботниках и вообще была полна жизни не смотря на то что ей был 71 год. Здесь не входит в мою задачу писать биографию матери вообще и в частности за период революции, но я не мог отказать себе в удовольствии сказать несколько слов о горячо любимой матери с ее вечно живым характером, перенесшей массу страданий за свою долгую жизнь и последние годы из-за меня.

В Томске приблизительно в ноябре 1918 года были арестованы два моих брата, жена брата и еще несколько человек оказавшихся в момент ареста в квартире брата Леонтия. Второй брат Илья приехал в Томск лечится и вместо профессоров оказался в руках белогвардейцев. Леонтий разсказал мне следующее. Однажды весь квартал, где он жил был окружен целой ротой солдат. Вошли в квартиру офицеры и солдаты (брат часовщик сидел за верстаком, работал) офицер спросил: Ваша фамилия». Тот ответил: «Юровский». Взглянув на него офицер воскликнул: «Вот его то и надо». Всем было объявлено, что они арестованы и у брата потребовали немедленно выдать шкатулку с ценностями взятую у царя. На его заявление, что здесь какое то недоразумение, посыпались ругательства и угрозы с криками «цареубийцы». Немедленно всех связали начали обшаривать квартиру, взломали штыками полы, разворотили печи, стены, но разумеется ничего не нашли. Это оголтелое белогвардейское офицерство не обратило внимание на почти нищенскую обстановку, на оборванных ребятишек. Были уверенны, что именно здесь должны быть царские ценности и что именно тут цареубийцы, которых они тщательно в бешенстве разыскивают. Всех увезли в Омск, заковав предварительно в ручные и ножные кандалы. Там их продержали некоторое время. Отправили в Иркутск. Затем в Читу. Позднее опять в Иркутск. И так в течении 8 месяцев держали под угрозами разстрела. Очевидно их держали не разстреливая в надежде создать процес. Но Красная Армия освободившая Сибирь, освободила и их.

В интересах выяснения этого факта, я счел необходимым теперь же изложить подробно историю казни бывшего царя Николая его семьи и приближенных, не желавших оставить царскую семью не смотря на предложение Исполкома.

Белогвардейская, колчаковская и другая печать в том числе и заграничная, описывает этот факт в совершенно извращенном виде (да они и не могли иметь всех данных).

Она старается изобразить нас как разбойников и палачей. А между тем великодушие пролетариата являет пример, не знающий образцов. Примеров же зверств белогвардейцев сколько угодно: 26 коммисаров казненных зверски в Грузии, тов. Радек у шейдемановцев на железной цепи в какой то трущебе и т. д.

Ведь нужно подумать: преступления Николая: сколько крови рабочих и крестьян не только своих «подданных», но и кровь иностранных рабочих выпил этот Всемирный жандарм-кровопиец. И чтож: в Тобольске он живет еще по царски и только в Екатеринбурге он переводится на положение средняго буржуа. Имеет четыре прислуги, занимает 6 комнат. Ни каких оскорблений четыре царские дочери не получали. Сравните поведение царских палачей, интеллегентных белогвардейцев, претендующих на цивилизованное по отношению к нашим, к рабочим и крестьянам, красноармейцам.

Восставший пролетариат, забитый нуждой, безграмотный, имея полную возможность полное право излить свою вековую злобу на попавших в их руки злодеев.

И, однако, какая красота: воставшие для раскрепощения человечества, даже в отношении своих злейших врагов являют безпримерное великодушие, не оскорбляя, не унижая человеческаго достоинства, не заставляя страдать напрасно людей, которые должны умереть потому, что того требует историческая обстановка.

Люди строго выполняют тяжелый революционный долг, разстреливаемые узнают о своей судьбе буквально за две минуты до смерти.

Разговоры о том, что царя и его семью нужно было разстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до разстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты.

Факт ускорения казни и его семьи был вызван не нами, а наступлением контрреволюционеров и в особенности чрезвычайные «заботы» о судьбе Николая со стороны ближайших высоких родственников и приближенных. Насколько это было своевременно, показывает то обстоятельство, что ни в Екатеринбурге, ни в других местностях в пределах Р.С. Ф.С.Р. в тогдашних ея границах, и в остальной територии России эта казнь не вызвала выступления или протеста низов.

Значит, уничтожение самодержавия и персонально Николая и его семьи в сознании народа настолько созрело, что пожалуй это было проделано слишком поздно, чем нужно было по ходу революции.

Здесь нужно упомянуть о полученном мною в 1919 году (после занятия нами Екатеринбурга) письма, от группы крестьян деревни Коптяки за подписью «доброжелатели», предупреждающее меня о грозящей мне опасности со стороны некоторых неисправимо слепых поклонников кровавого царя.

Насколько было правильно наше решение в этот момент, свидетельствует то, что приходилось сдерживать напор рабочих Урала, считавших необходимым возможно скорее покончить с никому ненужным хламом, который может сыграть злую роль в неблагоприятных условиях борьбы за укрепление власти трудящихся.