Алексей Кожевников - Русский патриотизм и советский социализм Страница 30

Пример борьбы с «великорусским шовинизмом» и ревизии дореволюционного прошлого, поданный московскими историками-марксистами, оказался заразительным и для их коллег в национальных республиках. В обстоятельном исследовании российского историка A. Л. Юрганова, посвященном генезису понятия «русское национальное государство» в советской историографии 1920–1950-х гг., приводится примечательный документ. 6–7 ноября 1930 г. фракция Всеукраинского пленума Совета украинского Общества историков-марксистов приняла резолюцию, в которой содержалась резкая критика московского Общества историков, возглавляемого М. Н. Покровским. Наряду с «напоминанием» о том, что сочинения дореволюционных русских историков-классиков (Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, B. О. Ключевского, С. Ф. Платонова) были «насыщены великодержавной идеологией «единой неделимой России»», в документе подчеркивалось, что унаследованные от прошлого идеи великодержавия по отношению к украинской истории «нашли свое отражение… также в работах отдельных историков-марксистов». Не называя имен и работ этих «отдельных историков», авторы резолюции с возмущением констатировали, что «русская марксистская историо графия еще до сих пор не дала развернутой критики буржуазных великодержавных схем в отношении к истории Украины и тем самым не дала ответа на целый ряд важнейших вопросов взаимоотношений истории России и Украины». В заключении украинские историки конкретизировали свои требования к московским коллегам: «Фракция считает необходимым, чтобы руководящие представители русской марксистской историографии изложили свое понимание вопроса о самостоятельности истории Украины на всем протяжении исторического развития украинского народа»[336]. На очередном заседании московского Общества историков Покровский, слегка покритиковав своих украинских коллег за то, что они сами «не переварили многих не националистических, а великодержавных установок», в целом согласился с положением резолюции, в котором говорилось об отсутствии у русских историков-марксистов развернутой критики «националистически-великодержавных теорий», однако подчеркнул, что подобная критика должна проводиться в жестких рамках «классового подхода»[337].

Ученики «школы Покровского» также внесли посильную лепту в развенчание дореволюционного прошлого России и героических страниц ее военной истории. М. В. Нечкина в своей статье, посвященной Отечественной войне 1812 г., утверждала, что нашествия Наполеона на Россию не было, а сама война с Францией была «затеяна русскими помещиками». Представляя французскую армию как прогрессивную политическую силу, Нечкина с сожалением отмечала, что «случайное» поражение французов в России было обусловлено тем, что «грандиозность задуманного Наполеоном плана превосходила возможности того времени». Всеобщий патриотический подъем в русском обществе отрицался. Партизанская борьба с захватчиками сводилась лишь к тому, что «вооруженные чем попало крестьяне» защищали от французских солдат свое имущество. Сам термин «Отечественная война», по мнению Нечкиной, нельзя считать правильным, поскольку он являлся официальным «русским националистическим названием войны, произошедшей в 1812 г.». Победа русского оружия над Наполеоном имела сугубо отрицательное значение, поскольку «явилась началом жесточайшей европейской реакции»[338]. Статья, опубликованная в Малой советской энциклопедии (издание 1928–1931 гг.), наглядно отражала господствующую в исторической и популярной литературе тенденцию к принижению и выставлению в сугубо негативном свете всего, что до недавнего времени являлось символами национальной гордости русского народа. В том же идеологическом ключе были написаны и другие статьи энциклопедии, посвященные деятелям русской истории[339].

В развенчании всего относившегося к «проклятому прошлому» царской России от исторической «школы Покровского» не отставало и советское литературоведение. Так, во вступительных статьях В. М. Саянова и В. Н. Орлова к изданию собрания стихотворений героя войны 1812 г., поэта-партизана Д. В. Давыдова (1933 г.), он был представлен как заурядный карьерист, крепостник и алкоголик[340]. В примечаниях к этому изданию, в частности, указывалось, что А. В. Суворов был «полководец, особенно прославившийся разгромом восставшей Польши (1794 г.) и победами над революционной французской армией (1799 г.)»[341]. Других сведений о знаменитом русском военачальнике не приводилось. О самих событиях 1812 г., прославивших имя Давыдова, говорилось следующее: «Легенда об отечественной войне, как войне национально-освободительной, давно уже разоблачена марксистско-ленинской исторической наукой. Давно потускнел романтический ореол, прикрывающий “полководцев”, занесенных в “анналы” русских военных “побед” 1812 г.»[342].

Советская печать тех лет пестрела откровенно русофобскими высказываниями, стремлением перечеркнуть все культурные и военные достижения русского народа на протяжении его истории. В частности, отмечалось, что «Россия всегда была страной классического идиотизма» (такую характеристику ей дал Г. Зелинский). Говоря о присоединении к Российской империи Средней Азии, Г. Сафаров подчеркивал, что это осуществлялось с «истинно русской подлостью». Севастополь назывался одним из публицистов «русским разбойничьим гнездом на Черном море»[343]. Навсегда ушедшую в прошлое тысячелетнюю Русь «хоронил» на страницах «Правды» поэт В. Александровский: «Русь! Сгнила? Умерла? Подохла? / Что же! Вечная память тебе. / Не жила ты, а только охала / В полутемной и тесной избе»[344]. Соответственно, с гибелью старой России подлежали разрушению и памятники ее историческим героям, образы которых были чужды новым советским поколениям – строителям коммунистического будущего. Поэт Джек Алтаузен обращался к ним с призывом: «Я предлагаю / Минина расплавить, / Пожарского./ Зачем им пьедестал? Довольно нам / Двух лавочников славить – / Их за прилавками / Октябрь застал./ Случайно им / Мы не свернули шею./ Я знаю, это было бы под стать./ Подумаешь, / Они спасли Россию! А может, лучше было б не спасать?[345] К полному разрыву с национальным культурным наследием и осуждению «буржуазного искусства» прошлого призывали в своих манифестах и сочинениях представители возникших в середине 1920-х гг. художественных группировок – «ЛЕФа» («Левого фронта искусств») и РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей, 1925–1932 гг.).

Вместе с этим, беспощадная идеологическая борьба велась не только с «чуждой» пролетарским массам русской «великодержавной» культурой прошлого, но и с проявлениями «национал-шовинизма» в условиях новой действительности. В роли их главного обличителя выступил член Политбюро ЦК РКП(б), главный редактор газеты «Правда» Н. И. Бухарин. В своих «Злых заметках», опубликованных на страницах главного партийного органа в январе 1927 г., Бухарин подверг резкой критике «патриархальные» мотивы, содержащиеся в творчестве крестьянских поэтов П. Д. Дружинина и С. А. Есенина. Избрание в качестве главного объекта для пропагандистской атаки представителей крестьянской культуры (в большинстве своем лояльно относившихся к Советской власти) не было случайным. Во-первых, русское крестьянство, по мнению Бухарина и других большевистских идеологов, еще не изжило своей «мелкобуржуазной» и «патриархальной» психологии, в корне противоположной задачам «перестраивающего мир» пролетариата. Во-вторых, «доказательством» враждебного отношения к существующему строю среди литераторов – выходцев из крестьянской среды могли стать определенные высказывания и публикации Есенина с критическим подтекстом по политическому и национальному вопросам, а также раскрытие органами ОГПУ в 1924 г. т. н. «ордена русских фашистов» (его лидер – поэт А. А. Ганин и шесть членов организации – литераторов крестьянского происхождения были расстреляны в марте 1925 г.[346]). Свое отношение к русскому крестьянству Н. И. Бухарин отчетливо выразил еще в мае 1924 г., в выступлении на совещании в ЦК РКП(б), посвященном вопросам партийной политики в области литературы: «Мы должны вести такую политику, чтобы, постепенно, с такой постепенностью, с какой мы ведем крестьянство, учитывая весь его вес и его особенности, вести его по линии раскрестьянивания, точно так же и в области художественной литературы, как и во всех других идеологических областях»[347].

В случае с С. А. Есениным и П. Д. Дружининым Бухарин стремился представить их творчество как наиболее показательный пример «упадничества», «шовинизма» и пережитков «патриархальной» психологии, якобы свойственных большинству крестьянских писателей-«попутчиков». В качестве «отправной точки» для последующей идеологической атаки Бухарин выбрал политически нейтральное стихотворение Дружинина «Российское», опубликованное в журнале «Красная новь». В своем сочинении поэт воспевал родную землю, народные обычаи, сохранившиеся, по его мнению, и в новых советских условиях: «О, Русь чудесная! Жива ты, / Как живы русские блины. / Твои соломенные хаты / Овсяной тайною полны!.. / Своя земля, как кладень древний, / Над ней ночует свет и мрак. / И в каждой хате есть царевна, / И в каждой улице дурак… / На них цветные сарафаны / И залихватские штаны… / На кой же черт иные страны, / Кромя советской стороны!» Отметив с иронией, что «никому, конечно, невозбранно и в стихах возвеличивать в патриотическом азарте «русские блины», согласившись с автором «насчет изобилия дураков» в русской деревне, «но отнюдь не насчет царевен, которые в свое время были немного перестреляны», Бухарин подверг резкой критике последние строки стихотворения: «Это уж не только “национальная ограниченность”. Это просто-напросто шовинистическое свинство[348]. В «старое, доброе время» выдающуюся роль в деле кристаллизации российской националистической идеологии играл, как известно, квас. Отсюда – «квасной патриотизм», выражение, которое считалось бранным в устах всякого мало-мальски прогрессивного человека». Предпочтение, которое Дружинин отдавал России «блинов, штанов, царевен и дураков», отвергая тем самым прогрессивную идею мировой революции, Бухарин заклеймил как «идеологию юродствующих»: «Это юродство входит как составная часть в совокупную идеологию новейшего национализма “á la moujik russe”: “мы-ста по мужицки, по-дурацки” и т. д., и т. п. Эта “древняя” юродствующая идеология для конспирации напяливает на себя “советский кафтан”»[349]. Свое окончательное выражение «патриархально-националистическая» идеология писателей-«попутчиков», по мнению главного редактора «Правды», находит в творчестве С. А. Есенина: «Есенинщина – это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня… Это отвратительная напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из “кобелей”, икон, “сисястых баб”, “ жарких свечей”, березок, луны, сук, господа бога, некрофилии…, религии и хулиганства, “любви” к животным и варварского отношения к человеку… все это под колпаком юродствующего quasi-народного национализма – вот что такое есенинщина». Цинично намекая на трагическую смерть поэта, Бухарин замечает, что герой Есенина «даже может повеситься на чердаке от внутренней душевной пустоты. “Милая”, “ знакомая”, “истинно русская” картина!». С неудовольствием отмечая популярность творчества Есенина среди молодежи, и даже в комсомольской среде, партийный публицист выносит свой «приговор» поэту и направлению, которое он представлял: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого “национального характера”… По есенинщине нужно дать хорошенький залп»[350]. Таким образом, творчество С. А. Есенина и близких ему по духу крестьянских литераторов являлось, по мнению Н. И. Бухарина, ярким выражением идей «квазинародного национализма», с которыми следовало вести самую беспощадную борьбу.