Сергей Минаков - 1937. Заговор был Страница 30

Судя по всему, Гонецкий не относился к числу убежденных фанатиков «белой идеи», и потому Тухачевскому, хорошо знавшему свойства личности приятеля, его нравственный и мировоззренческий настрой, и в 1918-м, и в 1936-м было легче, чем с кем- либо из других своих сослуживцев вести речь на щекотливые темы и ожидать определенного содействия в своих делах. Пожалуй, именно Гонецкий и просветил своего старого приятеля Тухачевского в том, кто из руководства РОВС имеет хорошие контакты с германскими спецслужбами и, следовательно, может помочь Тухачевскому изыскать возможность, при их содействии, устроить советскому маршалу встречу с представителями германского политического руководства. И Гонецкий назвал ему генерала Скоблина. Для проверки этих сведений Тухачевский и спрашивал у своего старого французского приятеля графа де Робьена, действительно ли Скоблин имеет хорошие связи с германскими спецслужбами.

Сведения об интересе, проявленном Тухачевским к генералу Скоблину, о встрече маршала с генералом в Париже исходили из различных источников. Даже если во всех этих сообщениях много «слухов», само многообразие такого рода свидетельств, различные их источники не позволяют усомниться в достоверности самого события. Вполне надежные источники свидетельствуют и о контактах с представителями РОВС советского военного атташе в Великобритании комкора В.К. Путны.

Что же касается сведений о подготовке свержения Сталина «красными генералами» во главе с Тухачевским, об установлении «национальной диктатуры» во главе с Тухачевским, о программе «От СССР к России», как «слухи», представленные в русских эмигрантских газетах, они не поддаются проверке. Обо всем этом подробно говорилось в книге «Сталин и его маршал».

Несомненно, однако, главное: такого рода вопросы обсуждались Тухачевским и Скоблиным. Как представитель и один из руководителей РОВС, Скоблин рассчитывал на такие действия Тухачевского и других «красных генералов» в обмен на содействие РОВС и его личное (как одного из руководителей этой организации) в налаживании контактов с германским политическим руководством при помощи германских спецслужб. И не столь существенно, соглашался ли советский маршал не условия белого генерала, делал вид, будто соглашается. Важен сам факт: он обсуждал такие условия. А то, что такое обсуждение имело место, вряд ли вызывает сомнения. В противном случае встречи с Гонецким с выходом на Скоблина оказывались заведомо бессмысленными, обреченными на неудачу, если Тухачевский не был готов обсуждать и принять указанные, несомненно, именно эти, главные и ожидаемые, условия одного из руководителей РОВС.

Впрочем, Тухачевский мог обсуждать со Скоблиным эти вопросы по тактическим соображениям, допуская в ходе обсуждения такой ход событий как возможный. Однако, похоже, даже при обсуждении этой темы со Скоблиным Тухачевский мог вообще воздержаться от прямого ответа на подобные предложения, акцентируя внимание собеседника на патриотическом аспекте ситуации. Он мог аргументировать свою позицию тем, что для России складывается крайне опасная ситуация, чреватая тяжелой войной, которая несет ей угрозу потери национальной независимости и расчленения. Во имя предотвращения такой опасности все патриотически настроенные силы должны объединиться, сдвинув, хотя бы временно, все остальные вопросы, в том числе и изменения государственного устройства страны, на задний план.

Как мне кажется, именно это просвечивается из мнения генерала фон Лампе, другого однополчанина советского маршала, который, похоже, был причастен к встрече Тухачевского с представителями РОВС в Берлине.

После гибели маршала генерал А.А. фон Лампе весьма уверенно резюмировал его жизненный и главным образом политический финал, без доли сомнения указав причину трагедии. «Тухачевский, — писал генерал, — был типичный карьерист революционного времени. Большевиком он, вероятно, не был, но и национальная Россия ему была совершенно безразлична. Ему нужна была власть, и за пять минут до ее достижения он закончил свое существование». Почему фон Лампе сделал столь безапелляционное заключение? На чем он мог его основывать? Насколько хорошо фон Лампе знал Тухачевского, знал и его настроения, в том числе идейно-политические?

Алексей Александрович фон Лампе (1885–1967), окончивший в 1913 г. Николаевскую академию Генерального штаба, с началом Первой мировой войны, т. е. с июля 1914 г., оставаясь в списках л.-г. Семеновского полка, как офицер Генштаба был прикомандирован к штабу 18-го стрелкового корпуса. Это подтверждается также списком офицеров в «боевом (фронтовом)» составе полка на 1 августа 1914 г… В нем не упоминается штабс-капитан фон Лампе. Однако в ходе кампании 1914 г. он бывал в своем полку. «10 ноября (1914 г.), — вспоминал полковник-семеновед А.А. Зайцов-1, — в Имбромовице приехал в полк наш офицер, причисленный к Генеральному штабу (в штабе XVIII корпуса) шт. — капитан фон-Лампе и впервые открыл нам глаза на общий ход событий».

Таким образом, Тухачевский появился в полку, когда фон Лампе там уже не было. Никаких сведений, ни прямых, ни косвенных, о личном знакомстве этих офицеров-однополчан не имеется, и в своем дневнике фон Лампе нигде об этом не говорит и даже не намекает на это.

Впрочем, во время приезда штабс-капитана фон Лампе в полк в ноябре 1914 г. его, скорее всего, познакомили с Тухачевским. Это делалось обычно, в общепринятом порядке знакомства с вновь поступившими в полк офицерами. Однако дополнительным поводом к знакомству могла служить также и известность, которую заслужил Тухачевский в полку и в 1-й гвардейской пехотной дивизии своим подвигом на Кжешувском мосту. К тому же молодой офицер к тому времени был известен своим повышенным интересом к оперативно-стратегическим вопросам. Кроме того, фон Лампе, несомненно, общался с офицерами своей 8-й роты, которой командовал тогда его родственник штабс-капитан В.М. Мельницкий-1. 8-я рота вместе с 5, 6, и 7-й ротами входила в состав 2-го батальона. Тухачевский начинал службу в составе 7-й роты, а затем был переведен в 6-ю. Надо полагать, фон Лампе общался со всеми офицерами 2-го батальона, а следовательно, и с Тухачевским. Но, видимо, этим и ограничилось их «знакомство». Они принадлежали к различным возрастным и должностным группам офицеров полка. В числе полковых приятелей Тухачевского, как известно, были капитан Н.Н. Гонецкий, поручики братья Толстые (Н.Н. Толстой-1 и И.Н. Толстой-2), поручик Д. Купреянов, поручик Б.В. Энгельгардт-1, прапорщик барон А.А. Типольт. Из офицеров-семеновцев старшего поколения достаточно близко знакомы были с Тухачевским капитан князь Ф.Н. Касаткин-Ростовский, штабс-капитан Р. В. Бржозовский, штабс-капитан С.И. Соллогуб. Во всяком случае, нигде на страницах своего дневника фон Лампе не упоминает о своем знакомстве с Тухачевским в дореволюционное время, в эпоху Первой мировой войны и своей полковой службы. В иных случаях, отмечая на страницах своего дневника какого-либо офицера, с которым ему прежде приходилось встречаться, он обычно, хотя бы вскользь, мимоходом, вспоминал обстоятельства этой встречи.

«Было у нас тревожное настроение, — записал фон Лампе в своем дневнике самые важные сведения, полученные им 24–27 марта 1920 г., — большевистское радио много говорило о торжественном заседании в Москве в Ц.К. по поводу взятия Новороссийска. Какая ирония: Тухачевский бьет Деникина! Не Наполеон ли?» Так первый раз фон Лампе упомянул в своем дневнике Тухачевского, хотя из сделанной им записи не ясно: знал ли он, что этот, показавшийся ему новым «Наполеоном» «красный маршал» его однополчанин-семеновец. Пожалуй, что нет. Такое мнение возникает из контекста другой, более поздней его дневниковой записи.

В июне 1920 г., во время советско-польской войны, прочитав газетную статью «Красные генералы», цитируя фрагменты этой статьи, наиболее его заинтересовавшие, он записал, что «европейские корреспонденты» «интересуются новым главкомом советской армии Тухачевским, бывшим подполковником царской армии. Английская печать окружила эту фигуру, «взнесенную на гребень революционной волны, ореолом какой-то особенной славы и таинственности». Фон Лампе не мог удержаться от комментария к прочитанному, вновь столкнувшись с сообщением о «красном генерале» с фамилией Тухачевский. «И когда читаешь подобные корреспонденции, — записал он свои впечатления о нем, — становится действительно непонятным, кто такой этот красный герой, вынырнувший из мрака неизвестности, ловкий приспосабливающийся авантюрист или новый Наполеон, временно укрывшийся под личиной пролетарского генерала».

Любопытно, что фон Лампе не ставит знак равенства между «авантюристом» и «Наполеоном». Наполеона же он понимал не как революционного генерала, искренне примкнувшего к якобинцам и уже в ходе последующей эволюции революционного процесса и его деятелей превратившегося в диктатора Наполеона. Для фон Лампе Наполеон это изначально генерал, настроенный контрреволюционно и лишь временно скрывающий свою контрреволюционность. В таком смысле «новый», «русский» или «красный Наполеон» — это для фон Лампе не революционный генерал, из которого может вырасти «революционный диктатор», а уже сложившийся «контрреволюционный диктатор». Так что гадательные предположения белого генерала имели в виду не полководческие «наполеоновские» качества «красного генерала» Тухачевского, а главным образом его диктаторский потенциал. Во всяком случае, в его победоносности он стремился угадать диктаторские, «бонапартистские» мечты.