Юрий Пивоваров - Русская политика в ее историческом и культурном отношениях Страница 32

Даже если это так, и В.П. Булдаков согласится с моей интерпретацией его идей, у меня все равно останутся вопросы к логике и содержанию данной концепции.

Каковы причины, а для провиденциалистов — органицистов — какова первопричина смутно-диссипативного русского исторического пути? — Не буду отвечать на поставленный же мною вопрос прямо. Укроюсь за цитатой автора не менее проницательного и беспощадного, чем В.П. Булдаков. «Всякая органическая концепция общества страдает скрытым детерминизмом, моделирует общественную жизнь по схеме природного бытия, не знающего свободы, циклически замкнутого, лишь воспроизводящего некие вечные законы существования; в этой схеме нет места для подлинного развития, для нового». — Это Б.М.Парамонов излагает Карла Поппера, мыслителя, к которому в России в общем-то не прислушались, так — прохладно перелистали. Кстати, на той же странице этого парамоновского сочинения приводятся два высказывания Б.Н. Чичерина, свидетельствующие о том, что и у нас были люди, кое-что понимавшие в главных социальных вопросах. — «Человеческое общество в отличие от естественных организмов, способно не только к возрастанию, но и к историческому развитию» (Чичерин Б.М. О народном представительстве. М., 1899). И еще: «Народная жизнь не растение, которое из одного и того же корня постоянно пускает ветви одинакового свойства и строения».

А теперь выйдем из-за литературной засады и, как сказал бы Карл Шмитт, со всей сюрреалистической открытостью скажем: концепция В.Г. Булдакова именно такова. В ней господствует скрытый детерминизм. Детерминизм необъясненной перманентной диссипативности. Я не говорю, что этого нет. Мне лишь не объяснили откуда эта диссипативность взялась и почему стала естественной формой нашего бытия. А также почему русская традиция периодически «бесится». После же беснования государственность возрождается. Почему? — Ей бы после очередного кризиса взять да трансформироваться, отбросить свое «имперско-патерналистское ядро». Ведь «народная жизнь не растение»…

Но нет, этого не происходит. И не только по В.П. Булдакову. Вспомним, к примеру, очень далекого от него А.Л. Янова с режимами реформ, контр-реформ, стагнации, с доминирующей уже около пятисот лет автократической политической системой, системными метаморфозами, подсистемами, кризисами и революциями. И все это крутится и вертится, повторяется и самовоспроизводится. По сути же не меняется. Даже революции, в отличие от западных, обновляют и увековечивают status quo (См.: Янов А.Л. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йорк, 1989). - Вообще русская историческая жизнь почему-то произрастает как растение. И, повторим, у тех, кто пускает ее по запаздывающе-догоняющим волнам модернизации (бежим и бежим — или, если по волнам, плывем — вслед за Европой, никак сравняться не можем, но дорога лишь эта; в этой дороге вся органика, провиденция и телеология наших модернизационщиков и транзитологов; ясно, что большинство этих людей вышли из шинели марксистско-формационного подхода к истории, а шинель была пошита на фабрике «Большевичка»), и у тех, кто акцентирует ее самобытные, «неповторимые черты». Причем если в XIX веке и славянофилы (позднее народники) и западники (позднее либералы и марксисты) были по-преимуществу оптимистами, то ныне их наследники (и те, и другие) по бульшей части пессимисты. Да еще нередки случаи какого-то перверсивного микста позиций. Встречаются ученые (и не очень) персонажи, ухитряющиеся представительствовать от обоих лагерей. Скажем, самобытность видят в вечном недогонянии Запада при одновременной вечной погоне. Или, напротив, догоняние, прибегание к тем же, что и в Европах результатам, но по своим (как правило, тайным, «воздушным») путям.

Патрик Серрио в своей замечательной книге о евразийстве и структурализме указывает, что русская мысль не очень-то и самобытна, поскольку строится на классической западной «оппозиции между эволюционистским универсализмом как наследником философии Просвещения и релятивизмом замкнутых пространств как наследником романтического контрпросвещения, вдохновлявшегося немецкой антропологией эпохи Бисмарка, но, безусловно, восходившего Дж. Вико и даже к софистам» (Серрио П. Структура и целостность: Об интеллектуальных истоках структурализма в Центральной и Восточной Европе. 1920-30-е гг. М., 2001). — Мне-то, напротив, она кажется весьма даже самобытной, поскольку оба элемента оппозиции по сути отрицают свободу воли человека, открытость исторического процесса, его принципиальную нетелеологичность.

Русский «эволюционистский универсализм» и русский «релятивизм замкнутых пространств» остались одинаково глухи к этой теме или к этим темам. Отечественная историософия в обоих главных своих изводах попреимуществу неперсоналистская. Так сказать, историческая культурология без антропологии. А ведь еще в начале XX века С.Н. Булгаков (да и не только один он) уже знал: «Там, где есть жизнь и свобода, есть место и для нового творчества, там уже исключен причинный автоматизм, который вытекает из определенного и неизменного устройства мирового механизма, идущего как заведенные часы. Всякая личность, как бы она ни была слаба, есть нечто абсолютно новое в мире, новый элемент в природе … Поэтому мертвому детерминизму, исходящему из предположения об ограниченном числе причинных элементов и их комбинаций, нет места в истории. Поэтому … не может быть теории истории a priori, т. е. конструированной на основании определенного числа причинных элементов. История творится так же, как творится и индивидуальная жизнь».

…Итак, к чему же я клоню? Что держу за пазухой, но все не пускаю в дело? — Я хочу сказать, что у нас неважная ситуация не только с историческими предпосылками и природными условиями для либеральной публичной политики. У нас также слабовато и с осмыслением всего этого. В качестве примера можно привести концепцию того же многоуважаемого мною В.П. Булдакова: неизменность психоментальности русского человека как естественное и неодолимое препятствие на путях рационального устроения общества. Социологическая же «цыфирь» М.К. Горшкова как будто все это подкрепляет и одновременно обосновывает.

Однако если присмотреться к тем данным, которые высокопрофессиональный коллектив под руководством М.К. Горшкова получил в последние годы, получается несколько иная «социологическая картина», чем та, что рисуют оба маэстро. Оказывается, что если традиционную «позицию "свободы-вольницы" разделяют свыше 60 % россиян», то новую, европейскую "правовую" трактовку свободы — около 40 %». Представляете?! Около 40 % соотечественников верят в право, предпочитают жить в свободном обществе, опирающемся на закон. И это неизменность психоментальности? Так было всегда? Так было в 1912 году? — Конечно же, нет. И эти «около 40 %» разве не хотят и не могут быть рациональным социумом?

Ради справедливости скажем, что эти «около 40 %» может быть даже социологическое преувеличение. И сторонников правового либерализма в России меньше. Тот же М.К. Горшков в той же своей работе приводит и иной «расклад». Он говорит, что в российском обществе есть «сторонники традиционализма» и «сторонники модернизма». «…Существуют две группы противостоящих друг другу граждан по своему видению мира, понимания роли государства и базовых ценностей в своей жизни. Одна группа составляет относительное большинство населения (41 %) и, являясь традиционалистами, отличается ярко выраженной патерналистской ориентацией, поддержкой принципов общества социального равенства. Другая представлена меньшинством российских граждан (26 %), ориентированных на принципы личной ответственности, инициативы, на общество индивидуальной свободы. Треть населения может быть отнесена к промежуточной группе, тяготеющей по большинству значимых мировоззренческих вопросов к сторонникам последовательного традиционализма».

Не будем акцентировать внимание на том, что нам предлагаются различные результаты и спрашивать: как же так? — В данном случае не это главное. Пусть не «около 40 %», а 26 % «сторонники модернизма». Пусть даже 20 %. Но если 1/5 наших людей готова к публичной политике, правовой государственности, современной экономике и т. п., то разве у России совсем нет шансов для этого? Ведь эта одна пятая, безусловно, активная, креативная, энергичная. Она хочет и может. Никогда в отечественной истории мы не имели такого числа людей, готовых к «акторству»…