Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 4 Страница 35

Лева мокрыми руками пожимал мокрые руки сестер, говорил, чтобы бодрствовали, что завтра может быть все оформится и к вечеру приедет.

Усталые, продрогшие, промокшие вернулись сестры в домик на улице Возрождения.

Лева ехал в холодном вагоне, а мысли его бежали быстрее поезда. Он перенесся в родной Куйбышев: итак, опять учеба, значит, есть справедливость, значит, есть правда и среди людей. Ведь когда его убирали из Куйбышева, он знал, что некоторые из начальства были за него; они доказывали, что он был на фронте, вернулся из армии и теперь может, несмотря на прошлые судимости, за которые он отбыл наказания, жить наравне со всеми прочими гражданами. Начальник милиции тогда прямо ему сказал, что его оставят в Куйбышеве и это просто недоразумение… Но были такие, которые думали иначе и хотели стереть его с лица земли, ненавидя Христа и его последователей. И теперь, видимо, разобрались, что и я могу быть полезным человеком, не только быть врачом, но и разрешат заниматься научной работой… Неужели отношение директора обман?.. Это слишком дико… невозможно… Не может быть, чтобы люди, профессора, были использованы, чтобы затянуть его в ловушку.

И опять мечты… радужные мечты об учебе в институте, о научной работе.

Поезд подходит к Самарканду…

В домике на улице Возрождения тревога, беспокойство, волнение. Все верующие в Джизаке уже знают об этом… Прошел день, другой, третий, а Лева не возвращался.

Маруся, его жена, поехала в Самарканд разыскивать его, была у верующих, близких. Старичок-брат Камынин, который работал возчиком при станции, говорил, что он видел Леву утром, поздоровался с ним, Лева обещал вечером прийти на собрание, но не пришел.

Тревожно сжималось сердце у жены: куда, что с ним, может быть, попал под машину. Она ходила всюду, узнавала, была в милиции, все отвечали: «Не знаем», была в НКВД — один ответ: «Не знаем». Там дежурный сказал ей: «Что вы его ищете, у вас есть ребенок?» — «Да, есть, маленький!» — ответила она. — «Ну и не ищите его, он просто вас бросил с ребенком, сейчас так часто мужья делают», — и засмеялся.

— Обращалась в тюрьму: спрашивала — везде был тот же ответ: «Не знаем, нет…»

Лева исчез бесследно…

Глава 6. Арест

«Пострадали некоторые из разумных для испытания их, очищения и для убеления к последнему времени; ибо есть еще время до срока».

Дан. 1135.

Был ясный весенний день, но зима в Средней Азии задерживалась: дул холодный ветер, набежавшие тучи капали мокрым снегом, а солнце, полное тепла и света, грело землю, и на бугорках — проталинах появилась первая зелень и первые цветы.

Поезд пришел утром. Когда Лева ночью выехал из Джизака, была страшная буря, выл ветер, готовый, казалось, сломать деревья и снести крыши, лил дождь, по земле текли ручьи, стояли лужи, было мрачно, холодно и темно. А теперь, когда он прибыл в Самарканд, над городом простиралось голубое небо. Солнце нежно грело щеки Левы, и он бодро вышел на вокзальную площадь. Кто-то назвал его по имени. Лева оглянулся: это был брат Камынин, который добывал себе пропитание, развозя на лошади пассажиров со станции по домам.

— Здравствуй, дорогой брат! — сказал Лева, приветствуя возчика.

— Ты на наше молитвенное собрание приехал? — спросил тот, придерживая лошадь.

— Да, я вечером на собрании буду, — уверенно сказал Лева, радостно улыбаясь… — У меня большая и приятная новость: от директора Куйбышевского мединститута получена телеграмма. Я получил разрешение продолжать курс обучения в Куйбышеве. У них, как сообщается в телеграмме, все отрегулировано, и теперь я могу продолжать учиться в родном городе,

— Слава Богу! — воскликнул брат Камынин. — Бог услышал молитвы верующих, теперь время иное, должно быть все по правде, в нашей стране верующих не должны притеснять и гнать…

— Да, слава Богу! — сказал и Лева. — Он видел наши переживания, и теперь все устроилось. Я в Джизаке уже уволился с работы, моя Маруся тоже увольняется, и мы на днях отправляемся в Куйбышев. Вечером приду на собрание — прощаться с братьями и сестрами.

В самом радужном настроении Лева направился в город. Там ему в горздравотделе надлежало окончательно оформить свое увольнение.

«Вот сейчас все оформлю, — думал Лева, — потом пойду к брату Коновалову, вечером буду на собрании, выскажу свои пожелания, мне споют: «Бог с тобой, доколе свидимся…» Некоторые, возможно, пойдут проводить на станцию. Дорогие, близкие, родные. Мало мы были вместе, но как Христос нас сроднил! Да, ничто так не сближает людей, как Евангелие… А утром я снова буду в Джизаке. Еще несколько дней, и Куйбышев, учеба в институте…»

Лева чувствовал себя так, как будто воскресал для жизни. Его приглашают учиться. Лев запрашивал, сможет ли он поступить на 4-й курс, ведь полгода он пропустил. Мать Левы по его поручению ходила узнавать, и ей ответили, что примут на 4-й курс, что он догонит, все будет хорошо, пусть только приезжает… Действительно, проявлена такая гуманность, такая внимательность. «И почему это? — думал Лева. — Возможно, учли, что я учился на отлично, занимался научной работой. Нельзя же человека за его веру притеснять!..»

В самом радужном настроении Лева вошел в здание облздрава. Там его пригласили в спецчасть и перед увольнением предложили написать автобиографию. «Не забыть бы характеристику с фронта, которая здесь, в моем деле». По своей специальности фельдшера Лева участвовал в боях с японскими захватчиками в 1945 году, был награжден медалью «За победу над Японией». И когда он демобилизовалря, медчасть полка выдала ему отличную характеристику.

— Посидите еще одну минуточку, — сказала женщина из спецчасти и вышла.

В комнату вошли двое. Один из вошедших, грузный, заплывший жиром, в очках, мрачно взглянул на Леву и жестко, кратко произнес:

— Вы задержаны.

— Как так? Кто вы? — изумился Лева.

— Не говоря ни слова, вошедшие показали ему книжечки работников МГБ.

— В чем дело? — недоумевал Лева.

— Нам нужно выяснить вашу личность. Следуйте за нами. Разговаривать было бесполезно. Лева по опыту знал, что эти люди действуют наверняка и при этом «никогда не ошибаются».

Они шли по залитым солнечным светом улицам Самарканда. Впереди один, сзади другой, в середине Лева.

«Господи, что это такое?» — внутренне молился Лева, смотря на голубое небо. Сердце тревожно билось. Почему его взяли? Что он сделал плохого? Совесть Левы была абсолютно чиста. Никогда и нигде никакого худого слова не произнес он против власти, не выражал никакого недовольства. Будучи христианином, во всем старался поступать по Евангелию.

«И как же это я сказал, что буду на вечернем собрании? Такая самонадеянность! Ведь нужно всегда говорить, как учил апостол Иаков: «Если живы будем и Господу будет угодно, сделаем то или другое»… Неужели, неужели все мечты об учебе, а потом о врачебной деятельности, больше того — о большой научной работе — лопнут, как лопается мыльный пузырь?»

Они вошли в здание МГБ. В отдельной комнате жирный человек в очках сказал, что он следователь, и начал тщательный обыск Левы. Его раздели догола, снова обыскали, отобрали документы, отобрали каждую бумажку и деньги, что были в кошельке.

У Левы была очень миниатюрная книжечка с адресами, и он попытался сохранить ее, держа в ладони. Следователь заметил это и рассердился:

— Кого провести хотите? Дайте сюда, что у вас в руке! Лева подал.

— Ага, адреса!

Он попытался читать их, но у Левы был такой почерк, что следователь, как ни вертел книжечку, ни пытался разобрать, ничего не мог прочесть.

— Как это вы пишете? — возмутился он.

— Уж такой почерк! — сказал Лева, пожимая плечами. Следователь оформил протокол обыска, позвонил. Пришел конвоир внутренней тюрьмы МГБ, которому и передали Леву.

— Почему меня арестовали! Где ордер на арест?

— Это вы потом узнаете, — равнодушно сказал следователь и закурил папиросу.

Они вошли во двор. Это был двор МГБ, на него выходили камеры для заключенных. Сами камеры были расположены под землей.

Здесь Леву снова тщательно обыскали, и в поясном кармане нашли деньги, пересчитали их и записали на его счет

Глава 7. Скорбь (Во внутренней тюрьме Самаркандского МГБ).

«Ты потряс землю, разбил ее; исцели повреждения ее, ибо она колеблется». Ты дал испытать народу Твоему жестокое, напоил нас вином изумления». «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины».

Псал. 59, ст.4–9.

Лева в своей жизни видел всякие тюремные камеры, но эта изумила его. Это была маленькая пустая подземная комната, деревянный пол и больше ничего: ни табуретки, ни стола, ни признаков какой-то кровати. Окна не было, только над окованной железом дверью было отверстие, в котором тускло светилась электрическая лампочка. Временами она совсем тухла, и тогда воцарялся полный мрак. Лишь небольшие лучи дневного света проникали из отверстия, где висела лампочка.