Алексей Чадаев - Путин. Его идеология Страница 4

Проблема «роста благосостояния» состоит в том, что за улучшением качества жизни людей не стоит никакой другой цели. Это ошибка, потому что с точки зрения социального здоровья повышение качества жизни имеет смысл и оправданно только тогда, когда является наградой за что-то другое. Продуктивным является убеждение, что хорошая жизнь является наградой за заслуги, труд и т. п. Политика, предполагающая, что качество жизни должно повышаться вне зависимости от прилагаемых к этому усилий, паразитическая. Поэтому катастрофа стабильности есть катастрофа тотального паразитизма. Провозглашая доктрину стабильности, государство законсервировало ситуацию, которая позволила развиваться невероятному количеству внешних и внутренних паразитов (с одной стороны кордона, это «братские» режимы, торговавшие дружбой, а с другой – олигархи и бюрократы).

Отмена стабильности сама по себе не создала субъекта революционных преобразований. Однако она способствовала появлению целого ряда сил, претендующих на эту роль. Отказавшись от доктрины стабильности, Путин создал ситуацию, когда он является лишь одним из участников соревнования за право стать субъектом преобразований.

Ключевой ценностью, на которой основана новая публичная риторика Президента, является суверенитет, то есть возможность самостоятельно внутри страны решать вопрос о власти. Здесь важно то, что вопрос о власти не связан жестко с демократическими процедурами (монархия тоже суверенна), но именно демократия – наиболее работоспособный и развитый механизм его осуществления. Но работоспособность не означает защищенность. Беда в том, что монополия на демократический дискурс находится в том месте, откуда нам могут не дать самостоятельно решить вопрос о власти.

Задача Путина – создание такой системы, в рамках которой русский народ сам сможет решать вопрос о власти.

Сегодня сложилась ситуация, когда демократия в рамках глобальной демократической революции становится универсальным мотивом для ликвидации суверенитетов. Единственная гарантированная форма внешней легитимации режима – если граждане, участвуя в процедуре, которую все признают «соответствующей стандартам», выбрали власть, то эта власть обладает полнотой суверенитета на данной территории. Таким образом, нарушение процедуры выборов дает возможность внешнему «демократизатору» отнять национальный суверенитет под предлогом помощи в решении вопроса о власти.

В этом смысле идея оранжевой революции представляет собой типичную сделку с дьяволом: мы вам помогаем сменить власть – вы за это расплачиваетесь суверенитетом. Процедура задается извне и форматирует режим так, что национальные лидеры уже не могут принимать каких-то ключевых решений. В этом смысле суверенитета уже нет.

Парадокс в том, что несменяемая власть – еще более уязвимый объект с точки зрения суверенитета.

Если власть несменяема, ее не нужно «взламывать» извне, подталкивая процессы либерализации (что случилось в ходе розовой и оранжевой революций) или свергая режим, объявляя его опасным (как в случае с С. Хусейном). В современном мире несменяемость власти сама, в силу внутренней логики развития страны, приводит к революции (так случилось с режимами А. Акаева в Киргизии и Л. Кучмы на Украине). В случае когда население отделено от власти, когда оно не относится к власти как к своей, нет ни одной сильной с точки зрения защиты суверенитета позиции: «демократизаторы» вклиниваются в дистанцию между правителем и населением.

Задача Путина – создание такой системы, в рамках которой русский народ сам сможет решать вопрос о власти.[7] Решение этого вопроса может и не включать в себя сменяемость власти любой ценой каждые четыре года или ротацию партий у власти и в оппозиции. Но принципиально важно, чтобы в решении участвовало и согласилось с его результатом большинство граждан. И воля этого большинства была бы главным и единственным основанием политического режима, безотносительно любой внешней легитимации, прохождения тестов на «соответствие стандартам» и т. п. В этом формула демократического суверенитета.

Такая задача связана с целым рядом проблем, возникающих как внутри самого правящего режима, так и вне его. Передача вопроса о власти в руки народа не устраивает правящий слой, потому что отнимает гарантию пребывания у власти. С другой стороны, она не устраивает и оппозицию, так как предполагает появление ответственных позиций и соответственно невозможность полной и окончательной победы с захватом всей полноты власти. Оппозиция в России устроена так, что претендует на полноту власти: ей нужно не 51 % голосов, а все 100 % либо ничего.

Напомним, что красной нитью через президентские послания 2004 и 2005 годов проходит идея улучшения качества жизни. Эта тема связана с суверенитетом, поскольку высокий стандарт качества жизни является базовым условием для того, чтобы существовала возможность демократической приватизации власти. Идея демократизации есть идея приватизации власти, по аналогии с процессом приватизации собственности, который происходил в начале 90-х. Для того чтобы приватизация власти стала возможной, нужен субъект, способный принять приватизированную часть власти. Для того чтобы стать таким субъектом, гражданин должен обладать определенным уровнем достатка, который сам по себе является источником как интересов, так и ответственности. Уже стало привычным, что ответственный гражданин имеет собственное жилье, машину, кредит; он является суверенным собственником и принимает решения в рамках своей ответственности. Такого гражданина не так просто обмануть, купить, увлечь, он не станет частью революционной массы. Современная европейская демократия – демократия хозяев.

Рассмотрим подробнее три базовые ценности, на которых основывается курс Владимира Путина: суверенитет, демократия, качество жизни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СУВЕРЕНИТЕТ

ЧТО ЗАЩИЩАЕТ ПУТИН

Всякий идеологический манифест необходимо описывать через заложенные в него ценности. Соответственно мы не можем проанализировать доктрину Путина, не выявив то, что он считает ее ценностным содержанием. Проблема в том, что сделать это очень сложно.

В истории существуют два типа отношения к ценностям. Сильный собственник готов всем предъявить то, чем он обладает. Сильные народы всегда строили для своих святынь огромные храмы на самой главной площади на холме, предъявляя всем свои ценности. Они могли их защитить: приди и возьми! Ведь любой ценностью, признаваемой в этом качестве, хочется обладать. Если возможности защитить ценность нет, делают по-другому. Ценность, которой обладает слабый собственник, скрываема. О том, что же именно является ценностью, где она спрятана и как туда добраться, знают только несколько посвященных. В этом случае главной защитой ценности является тайна.

Путин вынужден использовать стратегию слабого. Оказывается, что любой сильный тезис, высказанный публично, гораздо труднее защитить, чем тот, который замаскирован общими словами и ничего не значащими выражениями. Есть целый пласт официальной риторики, единственное назначение которой – скрыть ценности власти, защитить их посредством тайны. Поэтому всем остальным приходится работать с содержанием, которое не может быть объявлено иначе как на языке кодов.

Суверенитет, о котором Путин говорит в последнем послании, – это заявка на собственную ценность, идея суверенитета не является общечеловеческой ценностью.

Ценность суверенитета, понимаемого как целостность, единство и самоуправление России – первое исключение из этого правила: она объявляется публично и тем самым становится объектом атаки. Она же стала поводом для возвращения в официальную риторику ценностного (т. е. «антипрагматического») языка. Все без исключения предыдущие президентские послания (как Ельцина, так и самого Путина) были целиком написаны на инструментальном языке. Собственно с тех пор, как на закате «застоя» умерло ценностное содержание советской власти, все используемые формулы власти в России были инструментальными. Это не значит, что там не было публичных клятв и звучных слов – их хватало; но они были как бы сами по себе, существовали в качестве оторванных от реальной политики мантр, дежурных ритуальных фраз, примерно как позднесоветские клятвы идеалам ленинизма: слова, которые ничего не означали на практике. Было достаточно клятв идеалам демократии, прав человека и гражданского общества – но никому и в голову не приходило поставить как практическую повседневную задачу построение работоспособной демократии, системы механизмов правозащиты или сети влиятельных гражданских организаций.

Живой ценностный язык появляется в тот момент, когда абстрактный идеал разворачивается в программу конкретных политических действий (например, стремление к коммунизму – в программу всеобщего среднего образования); тем самым связь между идеальной и конкретной политикой не обрывается ни в одной точке. Суверенитет у Путина декларируется как принцип и, одновременно, является основанием для вполне конкретных действий.[8] Ничего подобного воинствующий антиидеологизм 90-х не мог допустить; в самых крайних случаях он симулировал присоединение к внешним по отношению к России ценностным структурам – таким, например, как так называемые общечеловеческие ценности; но и они в этот период выполняли примерно ту же роль, что чуть раньше – «идеалы марксизма-ленинизма».