Сергей Кара-Мурза - Маркс против русской революции Страница 4

Действительно, Карпинский был уверен, что чувство национальной гордости несовместимо с его положением марксиста. В своем ответе он продолжал: «Мне не чуждо только одно чувство гордости: пролетарской гордости (равно как и пролетарского стыда». Ленин с этими замечаниями не согласился, статья вышла, но оппозиция в партии была серьезной.[2]

Своим синтезом большевики смогли на целый (хотя и короткий) исторический период нейтрализовать западную русофобию и ослабить накал изнуряющего противостояния с Западом. С 1920 г. по конец 60-х годов престиж СССР на Западе был очень высок, и это дало России важную передышку. Россия в облике СССР стала сверхдержавой, а русские — полноправной нацией. О значении этого перелома писали и западные, и русские философы, очень важные уроки извлек из него первый президент Китая Сунь Ятсен и положил их в основу большого проекта, который успешно выполняется.

А.С. Панарин подчеркивал эту роль марксизма как советской идеологии: «По-марксистски выстроенная классовая идентичность делала советского человека личностью всемирно-исторической, умеющей всюду находить деятельных единомышленников — «братьев по классу» [148, с. 141].

Но дело не только в том, что российские трудящиеся обрели таким образом поддержку в виде классовой солидарности рабочих Западной Европы и США. Не менее важно было и то, что Россия при этом преодолела ту «цивилизационную раздвоенность», которая в течение многих веков осложняла укрепление ее статуса в мировой системе.

Именно об этой стороне дела пишет Панарин: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада — тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами — власть символическую.

Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения». Превратившись из экзотического национального типа в «общечеловечески приятного» пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом «переговорном процессе», касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив.

С другой стороны, марксизм выражал достаточно глубокую, рефлексивную самокритику Запада: от нее Запад не мог отмахнуться как от чего-то внешнего, олицетворяющего пресловутый «конфликт цивилизаций»… В той мере, в какой старому русскому «национал-патриотизму» удалось сублимировать свою энергетику, переведя ее на язык, легализованный на самом Западе, этот патриотизм достиг наконец-таки точки внутреннего равновесия. И западническая, и славянофильская традиции по-своему, в превращенной форме, обрели эффективное самовыражение в «русском марксизме» и примирились в нем…

Советский человек, таким образом преодолевший «цивилизационную раздвоенность» русской души (раскол славянофильства и западничества), наряду с преодолением традиционного комплекса неполноценности, обрел замечательную цельность и самоуважение. В самом деле, на языке марксизма, делающем упор не на уровне жизни и других критериях потребительского сознания, обреченного в России быть «несчастным», а на формационных сопоставлениях, Россия впервые осознавала себя как самая передовая страна и при этом — без всяких изъянов и фобий, свойственных чисто националистическому сознанию» [148, с. 139-140].

Если так, то заслугой марксизма перед русской революцией было и то, что он послужил прикрытием сущности советской мировоззренческой матрицы — тем прикрытием, которое в течение целого исторического периода было для России политически очень полезным, даже необходимым. По инерции (и благодаря угрозе фашизма) это прикрытие служило советском строю еще пару десятилетий — до 60-х годов.

Учитывая все это, начнем рассмотрение тех установок Маркса и Энгельса, которые, с учетом опыта катастрофы советского строя, которые нанесли ущерб и самосознанию русских, и развитию русской революции, и здоровью советского общества и государства. 

Глава 2. Доктрина прогрессивных и реакционных народов 

Ворошить представления Маркса и Энгельса о народах для нас болезненно потому, что они замешены на ненависти и жестком расизме по отношению именно к русским и России. Это для нас вообще непривычно, мы долго не могли поверить в расизм немцев, уже сжигающих наши села, а уж слышать такое от людей, чьи портреты несколько десятилетий висели в России во всех кабинетах, вызывает психологический шок. Но надо его спокойно преодолеть, не поддаваясь уязвленному национальному чувству. Конечно, было бы проще изучить эту болезненную тему на примере какого-то другого народа (хотя наверняка и этот другой народ было бы жалко). Но так уж получилось.

Маркс и Энгельс — мыслители Запада, причем мыслители, выдвинувшие большую доктрину мироустройства под эгидой Запада, одну из основных моделей глобализации с устройством мира по принципу «центр — периферия». А Россия у Запада с ХVI века (с Ливонской войны) — как кость в горле. Уже тогда на Западе было сказано, в качестве непререкаемой догмы: «Русские хуже турок».

Русофобия — старая, укорененная часть западной культуры, надо смотреть на эту реальность, не впадая в истерику от того, чего нельзя изменить. Нам жить — и с Западом, и с марксизмом, хотя бы он и ушёл под прикрытие новых идеологических наслоений. А значит, надо их знать  и использовать то полезное, что у них можно взять — спокойно отвергая яды.

Проблему отношения классового подхода и этнических представлений в марксизме необходимо знать потому, что эта глава марксизма прямо повлияла на ход исторического процесса в России. Прежде всего, она предопределила отношения русского революционного движения с западным в конце ХIХ — начале ХХ века. Здесь — один из корней раскола русского революционного движения в 1917 г., который привел к Гражданской войне. Наконец, развитые в марксизме представления о России и ее отношениях с Западом сыграли существенную роль и в принятии фашизма большинством населения Германии, и в выработке доктрины холодной войны интеллектуальной верхушкой США. Да и сегодня положения этой концепции основоположников марксизма сказывается на установках влиятельной части левой оппозиции в РФ. Речь идет о важных основаниях западного обществоведения, незнание которых сразу обезоруживает нас в трудной обстановке нынешнего кризиса.

Здесь мы рассматриваем лишь одну из глав огромного учения Маркса и Энгельса. В какой-то мере эта глава, конечно, повлияла и на все остальные срезы представлений марксизма об обществе и историческом процессе. Однако чтобы оценить степень и характер этого влияния, еще нужны специальные исследования. Поэтому для начала лучше исходить из того, что приведенные ниже рассуждения лишь частного вопроса — места и роли национального  фактора во взглядах классиков марксизма на историю, особенно на революционную борьбу и особенно в приложении к России. Затрагивать политэкономию и философию марксизма мы здесь не будем.

Концепция истории как борьбы народов детально изложена Энгельсом в трактовке революционных событий 1848 г. в Австро-Венгрии [12].[3]

Во вводной части Энгельс дает исторический очерк становления Австрии. Он подчеркивает, что это был процесс захвата  славянских земель и угнетения  славян. Вот главные для нас положения этого очерка: «Габсбурги получили те южногерманские земли, которые находились в непосредственной борьбе с разрозненными славянскими племенами или в которых немецкое феодальное дворянство и немецкое бюргерство совместно господствовали над угнетенными славянскими племенами…

Расположенная к югу от Судетских и Карпатских гор, Австрия в эпоху раннего средневековья была страной, населенной исключительно славянами… В эту компактную славянскую массу вклинились с запада немцы, а с востока — мадьяры…

Так возникла немецкая Австрия… Немцы, которые вклинились между славянскими варварами в эрцгерцогстве Австрии и Штирии, соединились с мадьярами, которые таким же образом вклинились между славянскими варварами на Лейте. Подобно тому, как на юге и на севере… немецкое дворянство господствовало над славянскими племенами, германизировало их и таким образом втягивало их в европейское движение, — так и мадьярское дворянство господствовало над славянскими племенами на юге и на севере…».

Как видим, Энгельс совершенно ясно описал характер национальных отношений немцев и венгров со славянами как угнетение  и эксплуатацию , хотя и назвал захват славянских земель и «этническую чистку» этих земель уклончивым словом «вклинились ». Определенно выражена и разница этнических статусов. Немцы — европейцы, народ, имеющий развитые государственность и социальную структуру (Габсбурги, дворянство), славяне — племена, которые подвергаются германизации («немцы вклинились между славянскими варварами»).[4]