Николай Яковлев - Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! Страница 40

Что это, случай или первый выстрел в вооруженной борьбе за власть? – вопрос не праздный в тогдашней до предела наэлектризованной атмосфере. «США не Россия, – возгласил сенатор Дж Робинсон, – ни один фанатик, мошенник, революционер или любое их число не могут помешать законной передаче власти». Дикие слухи, однако, распространялись. Р. Моли, опытный криминалист, вызвался принять участие в допросах Зангары. Узнав поближе потенциального убийцу президента, он передал в печать заявление: «У него нет политических убеждений, он не социалист»15.

Чудесное избавление Рузвельта от смерти укрепило уверенность религиозных людей и, вероятно, потенциальной жертвы в том, что он отмечен провидением, щадящим его для выполнения предначертанного свыше. 20 марта 1933 г. Зангара был казнен на электрическом стуле.

Тем временем в стране разразилась неслыханная финансовая катастрофа: американцы, с отчаянием наблюдавшие за банкротством банков – к 1933 году закрылось свыше 5 тыс. банков, – бросились в оставшиеся, изымая свои сбережения. Потеряв веру в незыблемость этих твердынь капитала, они предпочитали держать деньги на руках или переводить за границу. Банки не могли удовлетворить всех, требовавших звонкой монеты, в первую очередь золотых долларов. Вклады составляли 41 млрд. долл., а денежная наличность – 6 млрд. долл. 14 февраля губернатор Мичигана закрыл банки штата, положив начало цепной реакции. К концу февраля большинство банков в США закрыли свои двери. 27 февраля Морган информировал Рузвельта, что «возникло чрезвычайное положение». Уолл-стрит требовал, чтобы правительство немедленно оказало финансовую помощь банкам. Сложилась забавная ситуация: банкиры, яростно возражавшие против помощи безработным и фермерам, просили помощи себе!

Финансовый кризис, приведший к тому, что в начале марта все без исключения банки оказались закрытыми окончательно, поверг в панику финансово-промышленных магнатов США. Представляемая ими система частного предпринимательства была скомпрометирована. Дж Кеннеди, сам составивший громадное состояние на биржевых спекуляциях, признавал: «Вера в то, что контролирующие корпорации в Америке руководствуются честными мотивами и высокими идеалами, потрясена до основания». Ему вторил У. Липпман: «В минувшие пять лет промышленные и финансовые лидеры Америки были низвергнуты с высочайших позиций влияния и власти в глубокую пропасть». Они были вынуждены признать свое банкротство, ни один из магнатов монополистического капитала не мог предложить мер выхода из кризиса.

1 марта 1933 г. властитель дум поколения американской интеллигенции профессор Р. Нибур публикует статью «После капитализма – что?». Он взялся за перо, убежденный, что «капитализм умирает и должен умереть». Но, значительно подчеркнул профессор, «ничто в истории не подтверждает, что правящий класс когда-либо уступает свои позиции и привилегии в обществе только потому, что его правление отмечено неспособностью и несправедливостью». Р. Нибур адресовал свои проникновенные слова читающей и думающей публике; другие в США были более откровенными. Они прямо говорили: страна стоит на пороге революции. Новый мэр Нью-Йорка, вступая в должность, заверил имущих: «У вас решительный мэр, я спасу город от Красной Армии».

В комитете сената У. Грин, профбюрократ, имевший за плечами десятки лет предательства интересов рабочего класса, пригрозил «всеобщей забастовкой», если не будет улучшено положение трудящихся. «Это будет означать классовую войну?» – осведомился сенатор Г. Блэк. «Как бы вы ее ни назвали, она будет… – ответил У. Грин. – Единственный язык, который понимает большинство предпринимателей, – язык силы». В сенате сенатор Т. Коннели спросил военного министра П. Харли, почему войска сосредоточиваются вокруг крупных городов. «Военный министр с выражением страха в глазах, – вспоминал Т. Коннели, – сослался на красных и возможных коммунистов, действующих в стране». «Да, революция будет, – заявил банкир из Лос-Анджелеса, – если, конечно, Рузвельт не сделает чего-нибудь»16. Надежды растерявшейся властвующей элиты сосредоточились на Франклине Д. Рузвельте. Культ личности в стране, кичащейся перед неосведомленными иностранцами вековым неуважением к властям – сверху донизу?

Думать так – глубочайшее заблуждение. Р. Шервуд с мастерством профессионального удачливого драматурга осветил проблему: «Мы, американцы, преклоняемся перед героями в гораздо большей степени, чем англичане или французы. Мы любим персонифицировать наши идеалы и цели…В нашем сознании глубоко укоренилось убеждение, что великий президент появится в «любое время, когда мы будем в нем нуждаться». В 1929–1933 годах постоянно и с опаской задавался вопрос: «Где он теперь?»

Вероятно, никакой драматург не мог бы лучше подготовить сцену для появления нового президента – или нового диктатора, или нового мессии, – чем та, какая была подготовлена для Франклина Рузвельта. Ирония заключается в том, что сцена была столь хорошо подготовлена для него не его друзьями или сторонниками, которые были тогда сравнительно незаметными людьми, но теми, кто впоследствии стал его злейшими врагами. Выражаясь языком актеров, Герберта Гувера можно было бы назвать плохим актером, после которого любой следующий актер показался бы превосходным. Рузвельт появился не на белом коне, а в кресле на колесах. Однако барабанный бой и раскаты грома, встретившие его, были определенно вагнеровскими, и это служило не только эмоциональным стимулом, но также предостережением о том, что может случиться с американской демократией, если окажется, что новый президент обладает какими-либо качествами Гитлера или хотя бы Хью Лонга»17.

Понимал ли это Франклин Д. Рузвельт? По-видимому, да. Говорят, что в марте 1933 года он заметил: «Если я окажусь плохим президентом, вероятно, я буду последним президентом…»18

«Сто дней»

I

День 4 марта 1933 г. выдался ветреным и холодным. Сильный северо-восточный ветер, низкие давящие тучи, дождь. Вашингтон выглядел мрачным. К полудню, к началу церемонии вступления в должность нового президента, около 100 тыс. человек собрались у Капитолия. Люди усеяли площадь, взобрались на крыши домов, некоторые вскарабкались на голые деревья, гнувшиеся от ветра. На всем лежала печать уныния. В толпе почти не разговаривали. Подняв воротники пальто, люди зябко ежились от холода. Молчаливыми квадратами стояли войска, выстроенные для парада. Командующий парадом генерал Д. Макартур приказал скрытно установить пулеметы в «стратегических пунктах» столицы.

Около полудня у выхода из Капитолия толпа оживилась, через нее, энергично работая локтями, пробирались новый вице-президент Гарнер, члены семьи Рузвельта, министры. В черном цилиндре вышел председатель Верховного суда Ч. Юз. Ему предстояло принять присягу президента. Он взобрался на трибуну, ветер нещадно трепал белую бороду и черную мантию старика. Проход от Капитолия к трибуне очистили. Ровно в двенадцать появился Ф. Рузвельт. Бледный, чрезвычайно серьезный, он медленно шел под руку с Джеймсом к трибуне. Раздались жидкие аплодисменты, редкие возгласы приветствия. Грохот встречного марша оркестра морской пехоты заглушил все. «Обстановку, сопровождавшую смену правительства в Соединенных Штатах, – писал А. Крок, – можно сравнить с атмосферой, царившей в осажденной столице во время войны».

Оркестр смолк. Юз громко и внятно прочитал присягу. Вместо обычного короткого «клянусь» ФДР повторил ее целиком слово в слово. Перед ним лежала старинная семейная Библия, привезенная из Гайд-парка. Она открыта на 13-й главе первого послания апостола Павла к коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я – ничто». Библия и пулеметы…

Присяга принята, и президент Соединенных Штатов Франклин Д. Рузвельт обратился с речью к народу. Громкоговорители разносили его размеренный и твердый голос по площади, а десятки миллионов американцев собрались у радиоприемников. «Сегодня день национального посвящения, – торжественно и сурово произнес Рузвельт. – Пришло время сказать правду, и всю правду… Единственное, чего нам следует бояться, – самого страха, безрассудного, безликого, неоправданного ужаса, который парализует необходимые усилия по превращению отступления в наступление». В энергичных выражениях президент обрушился на виновников кризиса – руководителей обмена товарами. Они «провалились из-за собственного упрямства, своей неспособности, признали свой провал и бежали… Они не имеют воображения, а когда его нет, народ погибает. Ростовщики бежали со своих высоких постов в храме нашей цивилизации». Первые аплодисменты.

Президент призвал действовать, и действовать быстро. «Мы должны идти вперед, как обученная и верная армия, готовые нести жертвы ради общей дисциплины, ибо без дисциплины невозможен прогресс, а никакое руководство не может быть эффективным». Он предупредил: если конгресс не примет необходимого законодательства, а кризис будет продолжаться, «я обращусь к конгрессу за единственным орудием для борьбы с кризисом – широкими полномочиями, столь же большими, какие бы потребовались нам в случае настоящей войны с вторгшимся врагом». Рузвельт драматически закончил свою речь: «Народ просил меня ввести дисциплину и указать путь под моим руководством. Народ сделал меня инструментом своей воли. Как дар я принимаю его… Мы смиренно просим благословения бога. Пусть он защитит каждого и всякого среди нас. И пусть он ведет меня в грядущие дни».