Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 4 Страница 43

— Нет, я этого не думаю, но я знаю: когда берут в оборот человека и допрашивают, они в конце концов так допрашивают день и ночь, что им дают показания, какие они хотят. Может быть, им желательно наши оба дела слить в одно, хотя они отлично знают, что у нас никаких близких отношений нет и мы работаем для Господа совершенно отдельно. Или, может быть, они хотят через вас узнать, что я делал в Средней Азии, как будто я могу сказать еще что-то помимо того, что я им сказал, и делать что-либо иное, кроме проповеди Евангелия или медицинской работы.

— Нет, нет, вы можете вполне положиться на меня!

— Я полагаюсь только на Бога. Я знаю, что все мы, люди, остаемся людьми, и когда происходят эти допросы, отсутствием сна или другими методами человека могут довести до такого состояния, что он будет говорить и то, чего не было. Полагаю, что лучше всего, если мы будем молчать и внутренне молиться, и тогда вас не будут допрашивать обо мне и вы не будете иметь повода к лишним тяжелым переживаниям.

— Но ведь они могут и не знать, о чем мы говорим, — сказал Николай Иосифович.

— Во-первых, за нами все время следят в волчок; во-вторых, мы абсолютно не гарантированы, что в эти стены не вделаны «жучки», чувствительные микрофоны. И вот то, что мы с вами сейчас говорим, слушают дежурные специалисты. Поймите, дорогой брат Николай Иосифович, я вполне доверяю, что вы искренний брат, перенесший ради Христа узы, но я не хочу, чтобы вы из-за меня испытывали лишние страдания. Поэтому предлагаю: будем только молиться вместе перед едой, а потом будем молчать. Помолимся об этом.

Два брата-узника встали, преклонили колена и в горячей молитве обратились к Отцу Небесному, Который Один только может помочь им, защитить и поддержать.

После этого они друг с другом не разговаривали. Томительно потянулся первый день, за ним второй, третий…

Леве передач не разрешали, но брату Грубичу неожиданно разрешили, и он в изобилии стал получать колбасу, масло и прочие продукты. Он молча угощал Леву. Лева благодарил Бога и, не отказываясь, с аппетитом ел. Ведь он давно уже был на тюремном пайке, значительно истощал.

«Как мудро делают! — думал Лева. — Чтобы более расположить меня к брату Грубичу, дают ему передачу. Он, конечно, не может не угощать меня. Этими угощениями они полагают еще более расположить меня на откровенность».

И Леву и брата Грубича часто вызывали на допросы. О чем кого спрашивали, они не говорили между собой. Они молчали.

Прошло более двух недель, и к ним в камеру поместили третьего заключенного. Он был средних лет, несколько обрюзгший, страшно удрученный своим положением. И Лева и Грубич с ним разговаривали, спрашивали о его горе. Он только молчал и низко опускал свою голову.

Наконец к вечеру, видя хорошее расположение к нему обоих заключенных, он тихо, шепотом, на ухо сказал Леве:

— Я — наседка!

«Наседками» называются те из арестованных, которым следственные органы поручают следить за определенными лицами в камере, задавать им интересующие следствие вопросы, а потом обо всем информировать следствие.

— Я не хотел, не хотел этого, но меня заставили и сказали, что я должен передавать все, о чем вы между собой говорите.

— Мы понимаем ваше положение, — сказал Лева тихо на ухо ему. — Но вам рассказывать ни о чем не придется, мы между собой не разговариваем.

То, что они не разговаривали между собой, видели и через волчок, подтвердил это и подсаженный заключенный, да, вероятно, и сам Николай Иосифович мог спокойно сказать, что Лева с ним не разговаривает.

Тартаковский на допросах и виду не подавал, что именно по его распоряжению Лева сидит с Грубичем. Он только иногда спрашивал:

— Вы знаете Грубича? Как вы с ним дружили? Не было ли у вас с ним тайной договоренности и определенных задач?

На все это Лева отвечал, что дружбы у них особой не было и каждый служил Господу по отдельности.

Следователь Тартаковский все усиливал и усиливал допросы. Леве много пришлось перенести. Грубича стали допрашивать редко, и он сидел довольно спокойно. В их камеру поместили еще заключенных, стало душно, жарко. Лева продолжал молиться все об одном — чтобы Господь прославил Свое имя. Он твердо знал, что Бог силен и никакие натиски и никакие испытания не могут отлучить его от любви Божьей. Он стал припоминать замечательное место из Послания апостола Павла к Коринфянам:

«Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? Христос (Иисус) умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас.

«Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, ни теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание» (Пс. 43, 25). Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божьей во Христе Иисусе, Господе нашем».

Глава 13. Упование только на Бога (Дальнейшие допросы. Встреча с генералом МГБ)

«Тебе вверяю я дело Мое»

Прор. Иеремия, 20–12.

Как только жена Левы приехала из Джизака в Куйбышев, к ним в дом собралась молодежь, чтобы узнать о всех обстоятельствах. Неожиданно в двери дома постучали, явился следователь Тартаковский со своим начальником Снежкиным. Они предъявили ордер на обыск. Обыску подвергли не только вещи, но и всех присутствовавших юношей и девушек. Шарили, вскрывали все, что возможно, как опытные специалисты своего дела,

— Ну, чего вы ищете, чего? — говорила старушка, мать Левы. — Ведь у нас никакого оружия нет, ничего плохого нет.

— Мы знаем, чего мы ищем, — резко оборвал ее Тартаковский.

— Мы знаем, что у вас оружия нет, — мягко сказал Снежкин, — но нам нужно другое.

Все, что интересовало их, они выкладывали на стол. Это были письма Левы к родной сестре, духовные книги.

— А это что у вас за запертый сундук? — спросил Снежкин.

— Это сундук не наш, — сказала мама Левы. — Он принадлежит Анне Ананьевне, нашей родственнице.

— Дайте ключи.

Ключей не оказалось, и Тартаковский предложил Толику Зенкову вскрыть сундук или сломать замок. Толя попыхтел, потрудился и вскрыл сундук. Все было обшарено.

У молодежи отбирали Библии, записи духовных гимнов.

— А это вы зачем берете? — сокрушенно спросила мать, видя, как Тартаковский забирает большую симфонию, которой пользовался еще отец Левы.

— Эта книга нам нужна.

— Если нужна, так вы найдите где-нибудь, а нам она еще более нужна, — сказала мать Левы.

— Вот нам нужна, мы и нашли, а вы можете себе другую найти.

— А зачем берете эти картины? — спросила мать Левы.

Это были большие картины на библейские темы известного французского художника Дорэ.

— Это нам тоже нужно.

Напоминать этим людям о законности было бесполезно. В те дни об этом нельзя было и заикаться. МГБ и его органы творили явный произвол, а народ был запуган…

Они ушли. Верующие, из которых большинство была молодежь, опустились на колени и со слезами молились Богу о своих гонителях, чтобы Он помиловал их, смягчил их сердца; молодежь особенно молилась о том, чтобы возвратили отобранные Библии. Эти люди ушли, не сознавая, и не понимая, сколько боли, зла они приносят верующим, отбирая у них самое дорогое — Библии.

Эти люди выполняли волю своего начальства, а их начальство выполняло волю еще более высшего начальства и вся эта машина воспитывалась на лютой ненависти к верующим, как врагам современного общества, мешающим, вредящим. Снежкин, допрашивая Марусю Томыловскую, прямо заявил ей, что «вас, верующих, нужно всех уничтожить».

Всякие положения Ленинского учения о веротерпимости, о том, что борьбу с религией следует вести только идейными средствами, путем перевоспитания верующих, были потоптаны Берией и его приспешниками, которые фактически во всем управляли страной, терроризируя население.

Следователь Тартаковский свирепел с каждым новым допросом.

— Что это вы воспитали как молодежь! Вот я был недавно в одной семье. Ваши верующие сидят с книгами. Беру у одного — Библия, у другой отбираю — Евангелие. У каждого Евангелие или Библия.

— Что же в этом плохого? — спросил Лева.

— Плохого? — вскричал во всю силу голоса Тартаковский. — Ведь вы губите молодежь, отвлекаете ее от труда, от науки, от строительства нового общества…

— Это ложь, — возразил Лева. — Наша молодежь жаждет учиться, многие стремятся получите высшее образование, стать сознательными, полезными тружениками в нашей стране; вся наша трудящаяся молодежь — честные труженики, они не пьянствуют, не лгут, не воруют.