Александр Елисеев - Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны? Страница 46

Союз Троцкого и западных капиталистов не мог быть равноправным, ведь в 20-е годы певца перманентной революции уже оттерли от реальной власти. Он представлял собой всего лишь оппозиционера, пусть и всемирно известного. Его положение было даже еще хуже, чем положение Ленина, сотрудничавшего с кайзером. В 1917 году Ленин контролировал мощную, боеспособную, хорошо дисциплинированную партию, а Германия уже начинала потрескивать под тяжестью войны. Да что там Ленин, весьма неплохим было и положение Троцкого в 1918 году! Тогда он занимал ведущие посты в Советском государстве, и с ним солидаризировалось «левокоммунистическое» большинство в ЦК. Теперь же все было по-иному, и Троцкий располагал лишь поддержкой опальных оппозиционеров. В подобных условиях таким людям, как он, обычно бывает не до щепетильности, и они могут пойти на самые разные финты. В том числе и на предательство идеи во имя ее же самой. Нужно было идти на громаднейшие уступки Западу, одной из которых была бы капитализация советской экономики — при сосредоточении политической власти у «настоящих коммунистов».

Расчёт Троцкого был таков. Предложение пойти на интеграцию встретит понимание и сочувствие западных демократий, которые помогут «демону революции» в борьбе против Сталина. После устранения последнего прозападная капиталистическая экономика будет уравновешена революционной «диктатурой», точнее, ее видимостью — компромисс есть компромисс. Если удастся сохранить это равновесие до лучших времен, когда весы склонятся на сторону «диктатуры», — хорошо. Нет — тоже неплохо: окончательная реставрация капитализма вызовет новое революционное движение, и «перманентный революционер» попадет в привычную ему ситуацию. В любом случае — все лучше сталинской диктатуры с ее потугами на великодержавность. Многие могут подумать, что мы только приписываем Троцкому подобные бредовые, в общем, мысли. Однако бредом все это кажется для нормальных людей, имеющих хотя бы элементарные понятия о патриотизме. Для троцкистов же всегда была характерна именно такая вот вывороченная логика освобождения через самоубийство. Заботы о судьбах конкретного государства и конкретного народа у них всегда уступали место рассуждениям о разного рода идеологических абстракциях. Достаточно ознакомиться с позицией современных троцкистов, горячо желающих окончательного демонтажа тех элементов социальной защиты, которые ещё сохраняются в нашей стране. Дескать, пусть сталинский социализм будет уничтожен окончательно, возникнет нормальный капитализм — вот тогда-то народ и поднимется.

Предатели на марше

Подобная логика заставила Троцкого в 30-е годы стать банальным стукачом. В эмиграции он предавал своих вчерашних товарищей по борьбе, сообщая американскои администрации информацию о секретных агентах Коминтерна и о сочувствующих «сталинистским» компартиям. В конце прошлого века были опубликованы рассекреченные (за сроком давности) материалы госдепа, свидетельствующие о теснейшем сотрудничестве Троцкого с американцами. Так, 13 июля 1940 года «демон революции» лично передал американскому консулу в Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и государственных служащих, связанных с местной промосковской компартией. К этому списку прилагался список агентов советских спецслужб. Через пять дней, уже через своего секретаря, Троцкий предоставил подробнейшее описание деятельности руководителя нью-йоркской агентуры НКВД Энрике Мартинеса Рики. Помимо всего прочего, Лев Давыдович тесно сотрудничал с пресловутой Комиссией по антиамериканской деятельности палаты представителей США, всегда стоявшей в авангарде антикоммунизма и антисоветизма.

Кстати, о птичках — «дятлах». Простейшая логика подсказывает, что Троцкий не мог сдавать опытных агентов советской разведки, не имея своей агентуры в НКВД. Очевидно, в «органах», как и в других структурах СССР, у него всегда были искренние пособники. Достаточно вспомнить хотя бы упомянутого уже Блюмкина, занимавшего ответственный пост в ОГПУ. Причем обращает на себя внимание та быстрота, с которой его расстреляли. 31 октября был выдан ордер на арест этого авантюриста, а 3 ноября коллегия ОГПУ уже приговорила его к высшей мере. А ведь Блюмкин начал давать показания о встречах в Турции с Троцким и его сыном. Складывается впечатление, что эти показания были очень невыгодны тем высокопоставленным чекистам, которые также имели тайные контакты с «демоном революции».

Предательство Троцкого не было каким-то исключением. Многие другие «пламенные революционеры», недовольные сталинской «контрреволюцией», также вполне успешно стучали на своих товарищей. В этом плане особенно выделяется Вальтер Кривицкий, в середине 30-х годов бывший руководителем советской военной разведки в Западной Европе. Осознав «пагубность сталинизма», сей деятель сбежал на Запад, где стал громогласно обличать «тиранию» Сталина. Различные леваки и социал-демократы с радостью ухватились за эти разоблачения. Однако западным спецслужбам нужно было кое-что посущественнее. И немного покочевряжившись, Кривицкий дал им всеобъемлющую информацию секретного характера. Его биограф Б. Старков, несмотря на все сочувственное отношение к, так сказать, предмету исследования, все же признал: «Он был вынужден фактически предать своих товарищей… Как сообщает Г. Брук-Шефферд, он передал около 100 фамилий своих агентов в различных странах, в том числе 30 в Англии. Это были американцы, немцы, австрийцы, русские — бизнесмены, художники, журналисты» («Судьба Вальтера Кривицкого»).

Впрочем, были и такие «пламенные революционеры», которые сотрудничали с западными разведками еще задолго до всякого сталинизма. В качестве примера можно привести жизненный путь Ф. Ф. Раскольникова, типичного представителя разгромленной Сталиным ленинской гвардии. Раскольников известен своим «смелым» письмом на имя Сталина, в котором он, находясь во Франции, обличал его «преступления против революции». Прославился этот несгибаемый большевик и своим поведением на посту командующего Балтфлота — в тяжелейшие для страны дни он, вместе со своей семейкой, вел роскошную жизнь на глазах всего Кронштадта, чем в немалой степени спровоцировал известный мятеж тамошнего гарнизона. После мятежа партия доверила психически неуравновешенному Раскольникову возглавлять Главрепертком, и, находясь на этом посту, тот чуть было не застрелил драматурга М. А. Булгакова.

В своих произведениях «Бег» и «Белая гвардия» (пьеса «Дни Турбиных») Булгаков подводил своих героев — царских офицеров и белых эмигрантов — к мысли о том, что советская власть есть власть национальная, русская, восстанавливающая прежнюю великую державу на новом уровне. А поскольку эти произведения предназначались для широкой советской аудитории, то подобные мысли должны были возникать и у сторонников коммунистической идеи. Булгаков привязывал эту идею к русскому национальному патриотизму. Именно потому Сталин и был в таком восторге от указанных произведений (представление пьесы «Дни Турбиных» он посетил аж 17 раз!) и так благоволил к Булгакову. Напротив, такие пламенные интернационалисты, как Раскольников, всячески травили Булгакова, не стесняясь при этом вступать в открытую полемику с лидером партии. В феврале 1930 года состоялась встреча Сталина с делегацией писателей. Во время беседы последние всячески поносили Булгакова за контрреволюционность. Один из гостей, А. Десняк, заявил буквально следующее: «Когда я смотрел „Дни Турбинных“, мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую и неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо». Напор оказался столь силен, что Сталин был вынужден обороняться и оправдываться.

Крайне интересен такой эпизод из жизни Раскольникова, как нахождение его в 1919 году в английском плену. Попав туда, он был перевезен аж в Лондон, где его переводчиком работал знаменитый Локкарт. Именно он добился того, что Раскольникова обменяли на пленных английских матросов и освободили еще до отправки в Россию. Ожидая возвращения «на родину», Раскольников вел привычный для себя образ жизни, обитая в роскошных гостиницах, нося дорогие костюмы и посещая лондонские театры. В этом ему способствовал всё тот же Локкарт. Уже в 1937–1938 годах, будучи советским полпредом в Болгарии, Раскольников неоднократно встречался с Локкартом, что наводит на вполне определенные мысли. «Таким образом, — отмечает A. M. Иванов в работе „Логика кошмара“, — прославленный герой на поверку оказывается вульгарным английским агентом, и не случайно бедный невозвращенец жил в 1939 году на фешенебельных французских курортах на Ривьере».