Юрий Жуков - Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. Страница 46

Кроме того, при утверждении проекта этого постановления в ПБ по предложению Ворошилова восстанавливались казачьи части с их старой традиционной формой — цветными (красные для донцов, синие для кубанцев) околышами фуражек и лампасами, с папахами, кубанками и бешметами[234].

Своеобразная реабилитация не ограничилась только казачеством. 15 января ПБ по предложению А.Я. Вышинского, внесенному на рассмотрение еще 11 декабря, своим решением поручило Верховному суду, Прокуратуре и НКВД СССР создать региональные комиссии для «проверки правильности применения постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.». То есть того самого пресловутого указа «Об охране социалистической собственности», который обрушился главным образом на сотни тысяч крестьян. ПБ потребовало также возбудить ходатайства о смягчении наказания или о досрочном освобождении осужденных. Только за шесть последующих месяцев краевые и областные комиссии рассмотрели 115 тысяч дел, 91 тысячу из них признали «неправильными» и на том основании освободили от дальнейшего отбывания наказания свыше 37 тысяч человек[235].

Не удовлетворенный такими результатами, А.Я. Вышинский в апреле снова направил Сталину и Молотову записку, доказывая, что в ряде регионов комиссии работают недостаточно хорошо, и в подтверждение привел следующие данные. Всего за два года судимость была снята с 768 989 человек, в том числе с 29 июля 1935 г., когда ПБ и приняло в первый раз соответствующее предложение Вышинского, по 1 марта 1936 г. — с 556 790 человек. Но если в целом по Союзу отказы при пересмотре дел составили 5 %, то в Северо-Кавказском крае, Ленинградской и Ивановской областях они оказались непропорционально высокими: 21,7, около 20 % и 12,2 % соответственно. Согласившись с мнением Вышинского, 8 мая ПБ потребовало от прокуроров указанных регионов «принять необходимые меры к исправлению неправильных решений на местах»[236].

Столь же значимым, но уже для интеллигенции, должно было стать и другое решение ПБ, от 4 апреля 1936 г., означавшее, в сущности, полный отказ от господствовавшей в годы первой пятилетки махаевщины, выразившейся, среди прочего, в наиболее одиозных процессах того времени, дискредитировавших практически всех, кто имел высшее образование.

Л.К. Рамзина, В.А. Ларичева, В.И. Огнева и других довольно известных инженеров, осужденных на десять лет по делу «Промпартии», не просто помиловали, но и восстановили «во всех политических и гражданских правах». Опубликованное на следующий день в «Известиях» постановление президиума ЦИК СССР стало весомой пропагандистской акцией, призванной положительно повлиять на политические настроения технической интеллигенции.

Тогда же ПБ приняло еще два, внесенных Сталиным и Молотовым по предложению А.Я. Вышинского, решения, на этот раз касавшихся предельно ограниченного круга лиц — «социально чуждых элементов», высланных в начале 1935 г. из Ленинграда в связи с убийством Кирова. 28 февраля: «Предложить НКВД и Прокуратуре Союза ССР в отношении учащихся высших учебных заведений или занимающихся самостоятельным общественно-полезным трудом, высланных в 1935 г. из Ленинграда в административном порядке вместе с их родителями в связи с социальным происхождением и прошлой деятельностью последних, но лично ничем не опороченных, — высылку отменить и разрешить им свободное проживание на всей территории Союза ССР»[237].

8 мая Вышинский вновь направил Сталину и Молотову записку все по той же проблеме. Только три месяца спустя Сталин и Молотов нашли наиболее приемлемую форму ответа. 23 июля ПБ приняло подготовленное ими решение: «Предложить ЦИК СССР и ВЦСПС лиц, высланных из Ленинграда, но не виновных в конкретных преступлениях, на время высылки не лишать избирательных прав и права на пенсию»[238].

Всеми этими решениями и постановлениями группа Сталина упорно стремилась к одной из важнейших по возможным результатам цели: принципиальному изменению массовой базы избирателей. Загодя, еще до принятия и новой конституции, и основанного на ней избирательного закона, она хотела предельно расширить круг лиц, которым вернули гражданские права, отбиравшиеся начиная с 1918 г.

Глава девятая

Стремительно и даже безоглядно идя на политические реформы, группа Сталина, хотела она того или нет, вынуждена была учитывать, что в любой момент может столкнуться с сильным и решительным противодействием. И не с латентным молчаливым, а с более опасным — открытой и предельно активной оппозицией ортодоксальной части партии. Об этом бесстрастно свидетельствовали материалы по делу об убийстве Кирова/по «Кремлевскому делу». Именно тогда и были выявлены царившие в партии настроения, однозначное неприятие как нового курса в целом, так и идеи создания новой конституции.

Разумеется, ядром, основой вполне возможной активной оппозиции, если бы она появилась и проявила себя, должны были стать остававшиеся на свободе или находившиеся в ссылке сторонники Троцкого и Зиновьева, в совсем недавнем прошлом достаточно известные и влиятельные деятели. Первые признаки назревающей опасности для узкого руководства отметил начальник СПО НКВД Г.А. Молчанов. 5 февраля 1936 г. он докладывал Ягоде: «Новые материалы следствия обнаруживают тенденцию троцкистов к воссозданию подпольной организации по принципу цепочной связи небольшими группами»[239]. О том же шла речь и в циркуляре заместителя наркома внутренних дел Г.Е. Прокофьева от 9 февраля:

«Имеющиеся в нашем распоряжении… данные показывают возросшую активность троцкистско-зиновьевского контрреволюционного подполья и наличие подпольных террористических формирований среди них. Ряд троцкистских и зиновьевских групп выдвигают идею создания единой контрреволюционной партии и создания единого организационного центра власти в СССР». А далее следовал вполне логичный вывод: «Задачей наших органов является ликвидация всех… дел по троцкистам и зиновьевцам, не ограничиваясь изъятием актива, направив следствие на вскрытие подпольных контрреволюционных формирований, всех организационных связей троцкистов и зиновьевцев и вскрытие террористических групп»[240].

На первый взгляд текст циркуляра выглядит слишком одиозным, вполне характерным для всех документов, исходивших с Лубянки, и не только в то время. Но если не принимать во внимание непременные далекие от действительности определения как «контрреволюционные», «террористические» да отбросить столь же нарочито использованные понятия «подпольные», «формирования», то оставшееся выглядит достаточно серьезным и вполне возможным. Сторонники Троцкого и Зиновьева стремятся к консолидации, к созданию уже не невозможной в существующих условиях фракции, а вполне самостоятельной собственной партии. Такой же, какие уже начали возникать во многих странах Европы под воздействием призыва Троцкого для объединения в своих рядах всех тех, кто по-прежнему считал себя твердыми марксистами-ленинцами и революционерами, не способными к противоестественному соглашению или компромиссу с явно ревизионистской, оппортунистической, с их точки зрения, группой Сталина.

Ну а если новая партия и не возникнет, то у троцкистов и зиновьевцев все же достанет влияния для того, чтобы скрытно выдвинуть собственных кандидатов в депутаты, может быть, провести их на выборах в Верховный Совет СССР и получить тем самым трибуну для свободного выражения своих политических взглядов. В этом и таилась опасность для сталинской группы реформаторов.

Циркуляр, естественно, достиг предусмотренной цели — подъема новой волны репрессий (к 1 апреля было арестовано уже 508 человек)[241]. Среди «изъятых», по образному выражению Прокофьева, оказался сотрудник Коммунистической академии некий И.И. Трусов, хранивший личный архив Троцкого, относившийся к 1927 г. Эта весьма важная находка дала Сталину основание провести 27 февраля через ПБ заурядное решение, оказавшееся не только непредсказуемым по своим отдаленным последствиям, но и послужившее своеобразной стартовой площадкой для быстрого карьерного взлета Н.И. Ежова. Решение гласило: «Предлагаю весь архив и другие документы Троцкого передать т. Ежову для разбора и доклада ПБ, а допрос арестованных вести НКВД совместно с т. Ежовым»[242].

Выполнить со всей ответственностью новое, столь серьезное поручение Ежову ничто не мешало, ибо весь последний месяц он занимал всего две должности — секретаря ЦК и председателя КПК. От обязанностей же заведующего ОРПО его, как бы предвидя близкое будущее, освободили еще 4 февраля, утвердив вместо него его заместителя ЕМ. Маленкова[243]. Следующий виток активных действий НКВД пришелся на конец марта, что, несомненно, было связано с демонстративным замалчиванием интервью Сталина от 1 марта. 25 марта Ягода, обобщая результаты следственных материалов, предложил в докладной записке на имя Сталина (вполне возможно, подготовленной совместно с Ежовым) ссыльных троцкистов отправить в отдаленные лагеря, туда же направить и тех, кто был при последнем обмене партбилетов исключен из партии за принадлежность к троцкизму (их численность составила 308 человек)[244]. Уличенных же в «причастности к террору» следовало расстрелять[245]. Эта рекомендация наркома была передана на заключение Вышинскому, который с оговорками, присущи ми юристу, одобрил ее. 31 марта генеральный прокурор сообщил свое мнение Сталину: