Михаил Делягин - Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить Страница 48

В результате в странах Восточной Европы прошла масштабная и почти всеобъемлющая деиндустриализация и возникла двухсекторная экономика, характерная для колоний, пусть даже и новой эпохи.

Представляется принципиально важным, что западный капитал, как правило, не создавал новые, но использовал уже существующие в Восточной Европе и созданные до него ресурсы, придавая осуществляемой в ходе евроинтеграции модернизации преимущественно «рефлективный» характер.

В рамках созданной модели добавленная стоимость выводится из новых членов Европейского союза в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов). В частности, в Румынии 85 % инвестиционного импорта идет на обеспечение производства экспортной продукции.

Президент Чехии Клаус в свое время был вынужден признать, что вступление его страны в Европейский союз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начала кризиса 2008–2009 годов (что принципиально) было намного хуже, чем в 1990-м (последнем году существования социалистической системы). (В Болгарии оно снизилось с –8,1 % ВВП в 1990 до –25,2 % ВВП в последнем предкризисном 2007 году, в Чехии с 0,00 до –4,4 % ВВП, в Венгрии с +1,1 % до –7,3 % ВВП, в Польше с +4,9 % до –6,2 % ВВП, в Румынии с –4,6 % до –13,4 % ВВП; за 1992–2007 годы оно снизилось в Словении с +5,7 % до –4,0 % ВВП, в Литве с +5,3 % до –14,5 % ВВП, в Латвии с +12,3 % до –22,4 % ВВП; за 1993–2008 годы в Эстонии с +1,2 % до –15,1 % ВВП, в Словакии с –4,9 % до –5,3 % ВВП — и это, как мы видим, наименьшее ухудшение данного показателя!)

Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает жизнь в долг с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), с ухудшением социальной защиты.

Когда эти «скрытые резервы» исчерпываются, то есть, грубо говоря, в стране заканчиваются финансовые ресурсы, которые из нее можно вывести, платежный баланс относительно нормализуется, но это состояние обескровленности практически исключает возможность нормального развития. Поэтому улучшение платежного баланса после кризиса 2008–2009 годов представляет собой не столько подготовку к «европейскому рестарту», сколько статистический аналог «тишины на погосте». В 2014 году из рассмотренных десяти стран Восточной Европы в пяти текущее сальдо платежного баланса было лучше, чем в 1990 году (для некоторых — в 1992 и 1993 годах), а в пяти — по-прежнему хуже: в Словении оно составило +5,9 % ВВП, в Венгрии +2,5 % ВВП, в Словакии +1,9 % ВВП, в Литве +0,9 % ВВП, в Латвии –0,1 % ВВП, в Болгарии и Чехии по –0,2 % ВВП, в Румынии –1,2 % ВВП, в Польше –1,5 % ВВП, в Эстонии –2,2 % ВВП.

Принципиально важно, что структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств на развитие весьма жесткими условиями, которым по-настоящему сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить из этих фондов 2 млрд евро, но на практике смогла использовать лишь 400 млн евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд евро (1,8 % ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Европейского союза, причем возникли вполне обоснованные опасения закрепления этого положения на длительное время. Другой пример — Латвия, которая смогла начать использовать средства, выделенные Евросоюзом на модернизацию сети ее автомобильных дорог, лишь в 2013 году.

Во всей Восточной Европе мы видели массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации стали хозяевами не только банковских систем, но и практически всей экономики, а через нее — и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию социально-экономического развития Румынии: совершенно неожиданно для ее европейски ориентированного руководства оказалось, что будущее страны в рамках европейской интеграции в решающей степени определяется не национальными властями, но корпорациями «старой» Европы и решениями Еврокомиссии, на которые власти Румынии не могут оказать практически никакого реального влияния. Соответственно, никакая национальная стратегия развития в рамках Европейского союза невозможна по определению, по крайней мере, для его новых, относительно слабых членов.

В связи с этим возникает резонный вопрос: если это суверенитет, то чем в таком случае является колониальная зависимость? И где тот «суверенитет» членов Европейского союза, который от России истерически требуют признавать и уважать?

Развитые страны (в том числе в рамках «Восточного партнерства») действуют (возможно, бессознательно) по принципу «возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это все меньше напоминает декларируемое справедливое и равное сотрудничество и все больше — жестокую неоколониальную эксплуатацию.

Глубокая и неустранимая внутренняя дифференциация Европейского союза оборачивается серьезным различием даже самых насущных интересов его членов, которое в свою очередь превращает практически все значимые решения, принимаемые в его рамках, в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов.

Вступление в силу Лиссабонского договора облегчило этот процесс (впервые введя внятный формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострило внутреннюю напряженность в Европейском союзе, создав угрозу того, что некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.

Однако принцип многоуровневого компромисса как основного инструмента выработки решений сохранился, соответственно, корректировать их после принятия по-прежнему остается исключительно сложно, что сохраняет поразительную негибкость позиции Европейского союза. Поскольку эта позиция естественным образом вырабатывается без участия не входящих в объединенную Европу стран (в том числе и России), она, как правило, оказывается негибкой за их счет, в том числе и за счет нашей страны.

При этом высокое влияние США на политическую элиту целых ряд стран Европейского союза (часто доходящее до прямого управления ими как марионетками, в частности в случаях Польши, Прибалтики и Болгарии) позволяет им оказывать колоссальное воздействие на процесс принятия решений, регулярно добиваясь от Европейского союза действий, выгодных США и невыгодных ему.

Важную роль в этом играют и интеллектуальная несамостоятельность, зависимость европейского политического класса от США и их глобальных аналитических структур, а также страх ответственности, привычный для последних поколений европейской политической «элиты». Они традиционно делегируют принятие значимых решений США, получая от них умеренные дивиденды (в основном частного характера) и перекладывая на них перед своими избирателями и национальными элитами как их, так и свои собственные ошибки.

Единственным моментом, когда руководители Европы почти освободились от стратегической зависимости от США, представляется нападение на Ирак в 2003 году. Оно осуществлялось с такими грубыми нарушениями европейских ценностей (от соблюдения процедур принятия решений до простого человеческого здравого смысла), что руководители континентальной Европы, выражая публичное несогласие с ним (или, как минимум, сомнение в его правомерности), вплотную подошли к преодолению своей зависимости от США. И, ощутив, что при продолжении этой линии им поневоле придется начать самостоятельно принимать определяющие будущее их стран решения и нести ответственность за последствия их реализации, перепугались и панически вернулись под крыло американской администрации. Процесс этого возвращения получил юмористическое (для наблюдавших процесс с близкого расстояния) наименование трансатлантического ренессанса.

Заблаговременно принятые и в силу трудности процедуры выработки не подлежащие корректировке решения затрудняют, а то и делают принципиально невозможной плодотворную дискуссию с представителями Европейского союза. Евробюрократ еще до его качественного расширения в 2004 году напоминал магнитофонную кассету с записью соответствующей директивы и пространными велеречивыми рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных (в том числе им же самим) европейских ценностях. После этого расширения, сопровождавшегося (в том числе и как следует из приведенной выше таблицы) качественным усилением внутренней неоднородности Европейского союза, ситуация только усугубилась.