Лев Вершинин - Позорная история Америки. «Грязное белье» США Страница 5

На сей раз, понятно, город он легко захватил, самого губернатора пленил, и 30 июня, на 5 дней раньше «законного» срока, открыл первую сессию нового созыва Ассамблеи, вошедшую в историю под названием «Ассамблея Бэкона». Подавляющим большинством голосов были утверждены знаменитые «Декларация народа Вирджинии» и еще более знаменитый Акт VII, восстановивший избирательное право «свободных белых людей, не имеющих недвижимости». А также, вернее, еще до того, Акт I и Акт II, объявившие все ранее заключенные договоры с индейцами недействительными, а все их земли, «в первую очередь, должным образом возделанные», и все «запасы пушнины, а также иные полезные припасы» собственностью колонистов. Против Акта VII не выступил никто, его поддержал даже Беркли, присутствовавший на сессии в кандалах, а вот Акты I и II вызвали споры. «Джентльмены» и бывший губернатор настаивали на том, что так поступать с «лояльными» индейцами все-таки неблагородно и Лондону это придется не по вкусу. Однако Бэкона несло. Прислушиваться к поверженным оппонентам он не собирался. На его стороне была сила, и поэтому за него голосовали даже «джентльмены». Единственное, чего «народному генералу» все-таки не удалось, — поскольку ни одно из обвинений не подтвердилось, — это привлечь «любимого дядюшку» к суду за махинации с налогами, протекцию друзьям и «преступный сговор с индейцами». В конце концов, Беркли пришлось не только оправдать, но и отпустить домой, поскольку на границе, откуда ушли почти все вооруженные мужчины, стало неспокойно и старик, согласно закону, имел право защищать свою семью.

Теперь вся власть была в руках «храброго Натаниэля». Официально объявить себя губернатором, нарушив тем самым уже и королевские полномочия, он, правда, все же не рискнул, — главой колонии был провозглашен его сторонник Уильям Драммонд, занимавший этот пост до Беркли, но снятый за взятки. Не стал «народный генерал» и, как вообще-то следовало бы, уведомлять о событиях Лондон. Более того, ввел практику выдачи патентов на плавания в метрополию только самым доверенным людям, в которых был уверен. Зато, чего и следовало ждать, мгновенно начались кампании против индейцев, причем первыми жертвами «народной власти» стало вообще ни в чем не виноватое, издавна дружественное колонистам племя памунки, исправно поставлявшее «белым братьям» вспомогательные отряды во всех их войнах с окрестными племенами. Действовала «народная армия» с уже привычной жестокостью, не ограничивая себя правилами, присущими «джентльменам», тем более что памунки за несколько лет до того по приказу Беркли сдали мушкеты «на хранение» в Джеймстаун и получали их только для участия в походах. Потрясенные, ничего не понимающие индейцы бросились за помощью к тому, кого по-прежнему считали Большим Справедливым Вождем, — к старому Беркли, и тот, как умел, разъяснил им ситуацию, в ответ на что краснокожие предложили ему любую помощь, какая потребуется. Предложение было с благодарностью принято, — старик искал любую возможность вернуться к власти, как сам он потом объяснял, «во имя порядка на земле и восстановления воли Его Величества». Тем паче что уже к концу июля вокруг него опять начали собираться люди, в основном, конечно, «джентльмены», недовольные засильем в колонии «невежд, смутьянов и наглецов» Бэкона, ко всему еще и присматривавшихся к их плантациям.

Их, правда, не так много, но тут появляется письмо из Лондона, куда экс-губернатор успел сообщить о смуте еще в самом ее начале: король, естественно, возмущен и в ответе, признавая Беркли единственным законным главой колонии, предоставляет ему чрезвычайные полномочия. Это всего лишь слова, но по тем временам эти слова значат очень много, тем паче что у Беркли сохранилась и королевская печать, которую он накануне ареста успел спрятать, отговорившись, что выкинул в реку. И слово становится делом: собрав по сусекам около сотни «джентльменов», губернатор именем короля подписывает обращение к «белым рабам», объявляя, что все кабальные слуги сторонников Бэкона, если они убегут от своих хозяев и поддержат «королевское дело», получат свободу. Кроме того, «благим и угодным его величеству делом» объявляется грабеж хозяйского имущества, две трети которого объявлялись «королевским штрафом», а треть — долей бывших невольников.

Белая армия, черный барон

В итоге за считаные дни под знамя губернатора сбегаются не менее пяти сотен кабальников, в том числе и матросы всех трех военных судов колонии, — разумеется, вместе с кораблями и пушками. Бэкон, естественно, всерьез встревожен, — индейские земли и пушнина, конечно, очень хорошо, но его людям не нравится то, что творится дома, а мнение людей надо учитывать, и ему приходится возвращаться в Джеймстаун. В это время, примерно в середине августа, в его озабоченную голову приходит, казалось бы, совершенно фантастическая идея. «Народный генерал» пишет письма ассамблеям соседних колоний — Мэриленда и Южной Каролины, — призывая их примкнуть к «народному делу», а если Лондон откажется удовлетворить их требования, совместными усилиями «объявить в Америке независимую от англичан, во всем от них отличную американскую нацию». В устах коренного, всего пару лет как в Новом Свете не прожившего англичанина это, конечно, звучит странно, — но такое уже случалось: веком раньше, обидевшись на короля Испании, мешавшего им беспредельничать с индейцами, уже пытались объявить себя «независимой нацией», а своего лидера Гонсало Писарро «королем всех Америк» перуанские конкистадоры.

Кончилось это, правда, плохо, да и у Бэкона не лучше. «Джентльмены», правившие по соседству, с индейцами дружили, закон уважали и на «безумные письма» даже не ответили, вместо того известив мистера Беркли: мол, считаем только вас, сэр, законной властью Вирджинии. Зато 7 сентября к Джеймстауну подошли силы лоялистов, не менее 600 мушкетов, при трех пушках и, что еще страшнее, королевской печати и королевской грамоте. Но вместо штурма мудрый Беркли предлагает амнистию всем мятежникам за исключением, естественно, Бэкона, Драммонда и еще двух «неисправимых преступников». И тут, хотя город хорошо укреплен, а пушек на стенах почти дюжина, «народ» открывает ворота и сдает столицу без боя, а большинство радостно переходит на сторону губернатора, встав в очередь за грамотами о прощении. Всем прочим Беркли, предупредив о неизбежных последствиях, позволяет уйти, развернув знамена. Ему «не нужно кровопролития», ему «нужно торжество закона и власти короля».

Теперь загнанным в угол оказался Junior. Оставшиеся с ним 150–200 сторонников — не сила, он это понимает. Теоретически еще не поздно покаяться, шанс на помилование высок, тем паче есть друзья и есть кому заступиться, — в особом письме Беркли намекает, что готов ограничиться высылкой смутьяна в Англию, даже дав право продать имущество. Однако Бэкон, судя по всему, уже не мог развернуться. Да и не из тех был. Ни смириться с поражением, ни идти на компромисс он не желает. Напротив, отвечает ударом на удар: за подписями «народного губернатора Драммонда» и «народного генерала» Бэкона, — со ссылкой, конечно, на «королевскую волю» (что уже само по себе государственная измена), — выходит в свет прокламация, призывающая восстать белых рабов. На сей раз, принадлежащих сторонникам «изменника Беркли», то есть большинству «джентльменов». Всем, кто откликнется, обещают уже не только свободу, но и землю, и право голоса. Более того, аналогичная (правда, только насчет свободы) прокламация обращена и к чернокожим рабам (Бэкон, не считавший индейцев людьми, к африканцам, как ни странно, относился мягче).

Спустя пару дней такой же указ подписывает и Беркли, но Junior успел раньше, и в его армию вступают сотни новых рекрутов. 19 сентября Бэкон вновь осаждает Джеймстаун, но вместо штурма выставляет в поле перед воротами рабов-индейцев, держащих на поводках жен и защитников, пригрозив, что «честь дам будет поругана». Драки, впрочем, опять не получается: как ранее люди Бэкона, лоялисты уходят за реку с развернутыми знаменами, и на этот раз уходит большинство; к мятежникам присоединяются считаные единицы. Той же ночью «народный генерал» отпраздновал триумф, приказав сжечь Джеймстаун, «оплот греха и тирании», дотла, объявил, наконец, себя губернатором, и… И вдруг, 26 октября, молодой и полный сил, умер. То ли от дизентерии (скорее всего), то ли от яда (чему конспирологи уже три века ищут доказательства — но безуспешно). И это — в самом зените успехов — ломает хребет мятежа.

Консенсус

Сразу после смерти Бэкона все поползло по швам, словно бунт держался только на его незаурядной харизме. Практически тотчас началось дезертирство: кто-то уходил домой, многие — «за речку», в стан лоялистов, где одумавшихся не наказывали. Джон Ингрэм, избранный новым «генералом народа», не умел ни сплотить, ни воодушевить людей, тем более что уже никто, — кроме, разве что, бывших рабов, — не знал, за что, собственно, воюет. А отряды Беркли все чаще форсировали Тайдуотер и наносили удары по бестолково бродящим на берегу Чесапиского залива группам мятежников. Об индейцах и говорить не приходится, они нападали едва ли не ежедневно. В конце концов, не выдержал и Ингрэм: тайно связавшись с Беркли, он договорился в обмен на помилование разоружить еще подчинявшихся ему бунтарей. Около сотни отказавшихся подчиниться были объявлены вне закона, и на них началась «королевская охота», завершившаяся под Рождество, когда примерно 80 чернокожих и менее 20 кабальных слуг, еще бродивших по лесам, попали в засаду и под дулами пушек были вынуждены сложить оружие. В конце января 1677 года 70-летний губернатор вернулся в сожженную столицу колонии, где не осталось ни одного не разграбленного дома; как писала в Лондон его супруга, «из-за негодника Ната все придется строить заново, потому что восстановить что-то нет никакой возможности».