Юрий Власов - Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги) Страница 51

Наконец, они отправились в город Фултон (штат Миссури), где в Вестминстерском колледже 5 марта 1946 года достопочтенный сэр Уинстон Черчилль и прочёл свою печально знаменитую речь, о которой можно сказать старинными русскими словами: яд отрыгаеши и подобно псу лаяти…

На выборах летом 1945 года Черчилль потерял полномочия главы правительства, однако по-прежнему сохранял пост главы Консервативной партии Великобритании – одной из самых влиятельных политических сил в стране. Как враг России, Черчилль вызывает у меня и уважение. Этот государственный муж был наделён недюжинными способностями политика, обладал широкой натурой и вообще самыми разнообразными дарованиями – этим признаком, действительно, выдающихся личностей.

Я помню: тогда непривычно много говорили о выступлении Черчилля в Фултоне. Газеты, все без исключения, рассказывали о нём. Имя его, словно поселилось в эфире. Очень быстро оно стало ненавистно нашим людям. Его везде называли поджигателем войны номер один, на что Черчилль очень обижался. Карикатурами на Черчилля пестрели советские газеты и журналы до самых последних дней Сталина: мне очень нравились Бориса Ефимова. Изрядной неприязнью наших людей пользовался и Гарри Соломон Трумэн (годы президенства: 1945-1953). Незавидного росточка, в сером костюме, к которым он, видимо, питал пристрастие, он весьма походил на озабоченную домовую мышь. Хороша же мышка… под атомными грибами Хиросимы (6 августа 1945 года) и Нагасаки (9 августа 1945 года). Атомными ударами по Японии Трумэн рассчитывал запугать СССР, поскольку Япония к августу сорок пятого уже была сломлена и приняла решение о капитуляции.

Прозрачно намекает на возможность новой, "атомной" политики и Черчилль, политики запугивания Советского Союза угрозой атомного нападения.

Узнаём из его воспоминаний о впечатлении от первого испытания нового оружия:

"На следующее утро самолёт доставил полное описание этого грандиозного события (доставил 18 июля 1945 года в Потсдам, где проходило совещание Сталина, Черчилля и Трумэна; сам взрыв был осуществлён 16 июля. – Ю.В.)… Взрыв был ужасающим… Так, значит, вот что даст возможность быстро закончить вторую мировую войну, а пожалуй, и многое другое" [125].

Это "многое другое" разговор с позиции силы, а при несговорчивости русских решимость сжечь Советский Союз дотла.

После вступления в войну Советского Союза сопротивление Японии вообще оказывалось бессмысленным. Трумэн очень спешил сбросить бомбы до формального окончания войны: Сталин должен склонить голову перед могуществом Большого Сейфа.

Но как завито вязью слов в древней русской летописи: "Бог не дал дьяволу радости".

Сталин был против войны как во все 1920-1930-е годы, так и после пяти неполных лет Великой Отечественной. На мирную политику Сталина выводило народное хозяйство страны. После гражданской войны (дикого самоистребления русского народа) нужно было заново и в кратчайшие сроки воссоздавать промышленность, и не только воссоздавать, а и развивать совершенно новые отрасли (а это предполагало высокую научно-техническую базу – и Сталин создал её!). Следовало строить мирные жилища, приводить в порядок железные дороги, немедленно прокладывать новые. И это в условиях неизбежного столкновения Советского Союза с Германией. Требовала мира и коллективизация, крайне опасная недовольством и брожением крестьянства.

Неожиданна оценка коллективизации, данная самим вождём. Он ставит её даже выше напряжения Отечественной войны!

Валентин Михайлович Бережков оказался основным переводчиком на встрече Черчилля со Сталиным в Москве в грозовой середине августа сорок второго. Враг выходил к Волге у Сталинграда. Страна стонала под трупным напором нашествия.

"На столе появлялись всё новые блюда и разнообразные напитки. Черчилль понял, что предстоит обильный долгий ужин…

Среди других тем был затронут и вопрос о коллективизации в Советском Союзе.

– Скажите, – поинтересовался Черчилль, – напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?

– О нет, – ответил "отец народов", – политика коллективизации была ужасной борьбой…

– Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев…

– Десять миллионов, – воскликнул Сталин, возведя руки. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами…

Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе…

– Что же, они все были кулаками? – спросил Черчилль.

- Да, – ответил Сталин и, немного помолчав, повторил: – Это было ужасно тяжело, но необходимо…" [126]

В Ялте Сталин, Черчилль и Рузвельт "договорились, – пишет Эллиот Рузвельт как свидетель той конференции в Крыму, – что в целях безопасности СССР на Тихом океане он должен получить право на Курильские острова и на южную половину Сахалина" (Эллиот Рузвельт. Его глазами. – М: Иностр. лит., 1947. С. 239).

И тут же Эллиот вспоминает слова отца – президента США Рузвельта о Севастополе, который тот осматривал накануне: "…после отступления немцев в городе остались всего шесть неразрушенных зданий" (Эллиот Рузвельт. С. 239).

Такой тогда была вся Россия от Ленинграда до Новороссийска. Руины и могилы…

Сталин не сказал, да и ни к чему это вышло бы, что из-за коллективизации оказалась введена паспортная система (в 1929 году) с обязательным указанием места прописки. Тогда же были введены карточки на продовольствие и талоны на одежду. Жить на карточки можно было лишь впроголодь.

Иван Михайлович Гронский (1895-1985) – сын убитого в "Крестах" эсера из савинковской Боевой организации (вскоре после покушения на петербуржского градоначальника генерала фон дер Лауница); сам эсер-максималист, а после мятежа левых эсеров в июле 1918 года уже большевик, знавший Ленина; после секретарь одного из губкомов партии, заведующий отделом кадров Московской партийной организации, искусный оратор, образованнейший марксист, редактор "Нового мира" и "Известий" (за ним редактором стал Н. И. Бухарин); главный организатор первого съезда советских писателей, автор метода социалистического реализма (именно он, а не Горький), а затем и многолетний узник ГУЛАГа, прошедший через пыточные тюрьмы Москвы: один из немногих, кто, выдержав самые изощрённые мучения, не показал ни на кого и на суд пошёл с определением: "виновным себя не признал".

Я знал Ивана Михайловича с 1958-го по 1985-й годы. Я очень многим обязан ему, очень. В нём Россия потеряла одного из своих выдающихся руководителей, которым ему не позволила стать наша горемычная история.

В 1931 году Иван Михайлович, будучи редактором "Известий", проезжал по Украине. То, что он увидел, потрясло его. Гронский встретился со Сталиным и рассказал о диком голоде, дикой нужде, о гибели тысяч и тысяч людей. Сталин крайне нервно воспринял рассказ. Вождь подытожил их разговор так: крестьянство объявило войну советской власти, мы должны сломать его сопротивление, другого пути нет, и партия не отступит от избранного на коллективизацию курса; крестьяне будут гибнуть до тех пор, пока не примут нашу программу и нашу волю.

В 1931-1932-е годы нужда и недоед, уже переходящий в голод, поразили и городскую Россию.

Бережков рассказывает:

"Чтобы скоротать путь я спускался… прямо к Бессарабскому рынку (в Киеве. – Ю.В.)… Никогда не забуду, как мне приходилось переступать через замёрзшие и припорошенные снегом трупы… К утру их убирала милиция. Но в ранние часы, когда я шёл на завод, эти скорбные холмики из закоченевших человеческих тел и тряпья вселяли ужас…

Любые деньги не спасали. Продукты попросту отсутствовали. Отец и мать страшно исхудали, а я вообще превратился в скелет…

Ничего хорошего жизнь не сулила" [127].

Недоедание и карточки сохранялись и в 1933-1934-е годы. Лишь 1 октября 1935 года карточки были отменены, но вскоре после начала Великой Отечественной войны снова введены (в июле 1941-го) и действовали до 16 декабря 1947 года.

Но ещё до коллективизации жизнь для слишком многих была впроголодь, а временами невыносимо голодная.

Василий Витальевич Шульгин свидетельствует о России 1927 года:

"…Против меня, под образами, сидела старая хохлушка, бедная. И с ней девочка лет десяти. Они пили чай – порцию. Ели хлеб. Девочка встала и подошла ко мне. Я хлеба своего не доел. Она привычным голосом попросила:

– Дайте кусочек хлеба.

Я дал. Она пошла к другим столам. Кто дал, кто нет. Девочка, собрав кусочки, пошла к бабушке, уселась, и стали допивать чай.