Леонид Шебаршин - Рука Москвы Страница 52

В девять ноль-ноль я был на месте, появился Крючков, зашли вместе в приемную. В кремлевских коридорах физически ощущаешь атмосферу власти — я там был во второй раз. Прошел В. И. Болдин — неприметный человек с острым взглядом. Крючков на несколько минут отлучился с ним, вернулся, и мы проследовали в кабинет М. С. Горбачева. Генеральный секретарь был сух, строг, поздоровался со мной без малейшего видимого интереса и дал короткое наставление. Суть его — Советский Союз идет к очень серьезным договоренностям в области разоружения. Важно не допустить, чтобы нас поставили в невыгодное положение. Это главная задача разведки. Примерно так. Поблагодарил за доверие, вышел.

В тот же день было принято постановление Политбюро ЦК КПСС о назначении меня заместителем председателя — начальником Первого главного управления КГБ СССР.

В кабинете начальника ПГУ за последние годы я бывал бесчисленное множество раз — с информационными докладами, с документами, на совещаниях. Теперь я в нем хозяин. Что делать мне с восемью телефонами? С кем они меня соединяют? По какому может позвонить Генеральный секретарь? Вот первые довольно глупые вопросы, которые возникли передо мной в новом кабинете.

Начал обживаться, привыкать к высокому положению. Пришлось нелегко. Необозримый круг проблем, многие из них для меня абсолютно незнакомые. Совершенно иной круг внешних контактов. К тому же должность заместителя председателя КГБ означала необходимость осваиваться с делами всего комитета.

Первые недели я проводил на работе по пятнадцать — шестнадцать часов, плохо спал, просыпался среди ночи, додумывал какую-то мысль и поднимался утром с таким ощущением, что всего лишь на минуту закрыл глаза.

Постепенно при поддержке коллег, с помощью Крючкова все стало вставать на свои места. Перестали путаться телефоны и кнопки на пульте прямой связи, налаживался распорядок дня. Жизнь вошла в колею.

Демократизация нашего общества, перестройка всей системы общественных отношений, коренные изменения во внешней политике были встречены в Первом главном управлении с осторожным оптимизмом. Мы лучше чем кто-либо видели, что отставание Советского Союза от развитого мира не только не сокращается, но стремительно нарастает, и было совершенно очевидно, что полумеры, вроде «стратегии ускорения», обречены на неудачу. Нам было горько сравнивать прогрессирующее материальное и духовное обнищание народа нашей страны с теми шагами вперед, которые сделали некоторые азиатские страны. Перестройка нужна, но многим из нас казалось, что слишком быстро разрушается старое, когда еще не определились даже контуры нового.

Долго держались иллюзии относительно конструктивного потенциала КПСС, возможности ее самообновления. Эти иллюзии стали развеиваться лишь к середине 1990 года и окончательно исчезли после XXVIII съезда партии.

Мы видели то позитивное, что появлялось в обществе, но тяжело переживали все более серьезные издержки нового курса, крах старой экономики без появления новой, крах старого государственного устройства без появления приемлемой альтернативы. Была сильна надежда на возможность сохранения единого федеративного государства, вера в неисчерпаемые возможности социалистического строя.

События развернулись круче, чем можно было ожидать, опрокинув многие прогнозы западных дипломатов, политологов, разведчиков, с которыми мне приходилось знакомиться по долгу службы. Думается, что каждый поворот событий был неожиданным и для партийно-государственного руководства Советского Союза. Приходилось вновь и вновь убеждаться, что решения принимаются по наитию, под влиянием случайных факторов, экспромтом. Колоссальные возможности нашей системы, если не для управления процессами, то хотя бы для сбора и разумного, непредвзятого анализа информации о положении в стране, насколько мне известно, не использовались.

Дестабилизация положения не могла не сказаться на разведке. Нам удалось избежать раскола в своем сообществе. Сказались привычка к дисциплине, чувство товарищества, профессиональная осмотрительность. Большинство сотрудников, на мой взгляд, придерживается умеренных, с легкой консервативной окраской взглядов. На их фоне проявились немногочисленные радикалы — те, кого называли демократами, и те, кто готов был отстаивать традиционные ценности — Ленина, Октябрьскую революцию, социализм — чуть ли не на баррикадах. В числе первых преобладали молодые люди, в числе вторых ветераны.

Огонек потенциальных раздоров приходилось гасить, призывать людей к уважению чужих взглядов, предупреждать против попыток гонений на инакомыслящих. Медленно, очень медленно и болезненно приживалось осознание того, что старые порядки — с руководящей ролью партии, спускаемыми сверху идеологическими установками, с незыблемостью краеугольных камней безвозвратно уходят в прошлое и что было бы безумием пытаться остановить или затормозить ход истории.

По мере того как непредсказуемость событий нарастала, вспыхивала национальная рознь, пустели полки магазинов, стала появляться ностальгия по недавнему прошлому. Она задела и ПГУ и, как показало дальнейшее, овладела руководством комитета с печальными для него последствиями. Совещания в Первом главном управлении проводились нечасто. Примерно раз в месяц у меня собирались начальники оперативных подразделений и мои заместители для обсуждения той или иной оперативной проблемы, представляющей общий интерес. В последние полтора года непременным пунктом повестки дня было то, что у нас называется — работа с кадрами. Приходилось напоминать коллегам, что старые и, надо признать, удобные для Комитета госбезопасности и ПГУ порядки канули в прошлое, что для того, чтобы быть полезной Отечеству, выполнять свои задачи в новых условиях, разведка должна не цепляться за отжившее, а идти в ногу с жизнью и хотя бы на полшага опережать ее. Коллеги одобрительно кивали, поддерживали, но с каким трудом новое находило себе место в нашей повседневной жизни! Переосмысливать же надо было практически все — от приоритетных оперативных и информационных задач до системы подбора и подготовки личного состава.

Серьезное сопротивление вызывали попытки отказаться от понятия и термина «главной противник», обозначавшего Соединенные Штаты Америки. Людям, которые десятилетиями работали по «главному противнику», было трудно привыкнуть к тому, что советско-американские отношения утратили конфронтационный характер и эра холодной войны завершилась, а следовательно, и подход разведки к работе по США должен быть пересмотрен. Надо сказать, что аргументы противников отказа от привычного термина были весомыми. В выступлениях американских официальных лиц — вице-президента Куэйла, министра обороны Чейни, да и самого президента Буша — с удручающей регулярностью звучал тезис о том, что именно Советский Союз остается для США главным противником. Если не ошибаюсь, последний раз эту мысль высказал г-н Буш в академии ВВС в начале 1991 года. (Последующие события в Советском Союзе, разумеется, сняли на все обозримое будущее вопрос о возможности советско-американского соперничества. Произошло это, как и многое другое в истории, в результате стихийных, никем не контролируемых процессов, но отнюдь не было продуктом новой философии в международных отношениях.)

Разведка видела, что в условиях быстрого улучшения наших отношений с Соединенными Штатами, невиданного развития человеческих контактов на всех уровнях наши коллеги из ЦРУ удвоили и утроили свои усилия, направленные на приобретение агентуры из числа советских граждан. К сожалению, эти усилия не всегда оставались безрезультатными, хотя о многих прямолинейных лобовых подходах с предложениями работать на Соединенные Штаты нам становилось известно.

Наконец, нельзя согласиться с тем, что участие, проявленное Соединенными Штатами к делам Советского Союза, носит исключительно благотворный характер. Наше общество остается объектом тайных операций американской разведки. Передачи радиостанции «Свобода», финансируемой конгрессом США, например, немало способствовали тому, что межнациональная рознь в нашей стране приобрела столь острый и непримиримый характер. Доказать это не сложно — достаточно проанализировать передачи этой станции на армянском и азербайджанском языках за 1989–1990 годы.

И все-таки от термина «главный противник» после долгих размышлений мы отказались. Он уводил нас в прошлое, страна же стремилась в будущее. Конфронтация утратила смысл вместе с крахом партийно-государственной системы в СССР.

В 1989–1990 годах началась постепенная структурная реорганизация разведки, перегруппировка сил в соответствии с новыми условиями. Насколько мне известно, эта работа продолжается.

Развал партийно-государственных структур, стремительное размывание традиционных идеологических устоев, растущее осознание того, что КПСС не способна обновиться и возглавить обновление общества, породило для нас качественно новую, неведомую и немыслимую совсем недавно проблему департизации, то есть ликвидации организаций КПСС в правительственных учреждениях, включая КГБ и, естественно, ПГУ. Проблема встала острейшим образом, после отмены статьи 6 Конституции СССР, которая утверждала руководящую роль компартии в нашем обществе. К моему удивлению, в пользу департизации еще в середине 1990 года высказался секретарь партийного комитета ПГУ — Станислав Григорьевич Н. Руководство и партком КГБ были категорически против ликвидации партийных организаций. Была изобретена терминологическая уловка, которая позволяла запутывать совершенно ясный в принципе вопрос. Доказывалось, что «деполитизация» (это слово подставлялось вместо «департизация») правительственных учреждений, особенно КГБ, является бессмысленной, поскольку по характеру своей деятельности они должны проводить и защищать политику государства и т. п. Удивительно, что этот примитивный довод срабатывал, хотя, думается мне, и здесь решающее значение имела дисциплина сотрудников КГБ, привычка верить в разумность и порядочность своих руководителей. Было и еще одно обстоятельство. Вопреки распространенному мнению, партийные организации в КГБ на протяжении, по меньшей мере, последних десятилетий не играли никакой «руководящей и организующей роли». Они были полезным, а во многих случаях декоративным придатком руководства всех уровней — от Комитета госбезопасности до оперативного отдела. Секретари партийных организаций подбирались начальством из числа толковых оперативных работников и затем «избирались» на партийных собраниях. Вряд ли в какой-нибудь из наших организаций работали профессиональные аппаратчики. Их не было. Были наши коллеги, отбывающие временную партийную повинность и через два-три года с облегчением возвращающиеся к оперативной работе.