Сергей Кара-Мурза - Хроника пикирующей России. 1992-1994 Страница 55

Да дело и не в машинах. Демонтаж сельского хозяйства носит тотальный характер. Прекращены работы по повышению плодородия. С большим трудом создали мощную промышленность удобрений — сегодня она свернута наполовину. В 1992 г. на 1 га было внесено всего 43 кг удобрений (и 30 кг навоза), а вынос составил 126 кг/га. И дело уже не только в производстве, много уплывает за рубеж. В 1985 г. селу поставлялось 74% произведенных в России удобрений, а в 1992 г. лишь 44%. В 1993 г., согласно оценкам, внесено 33 кг удобрений (против 122 кг в 1987 г). Такой дефицит — это быстрая деградация российской нивы. Землю демократией не соблазнишь.

Средние цифры скрывают тот факт, что Россия начинает воспроизводить типичную «двойную структуру» сельского хозяйства колоний — есть небольшие оазисы относительного благополучия, а остальная земля дичает. В 1992 г. уже 40% площади под зерновые вообще не получило удобрений, а в 1993 г. эта доля достигла 75%! Эта политика правительства не имеет никаких экономических оправданий — только из-за лишения села удобрений в 1993 г. недополучено продукции, эквивалентной 15-20 млн. т зерна.

В АПК очень слаба база переработки и хранения — отсюда и огромные потери. Что дала реформа? Катастрофическое ухудшение. В 1986-90 гг. за год вводились мощности по переработке 425 т мяса в сутки, а в 1992 году — 25 т. О 1993 годе и говорить нечего. И так по всем позициям. На многие годы подорван важный фактор выхода сельского хозяйства из кризиса.

Основной потребитель продукции земледелия — животноводство. Из-за допущенных еще в 60-е годы ошибок кормление было крайне нерациональным, со сдвигом в сторону зерна. Это привело к кризису («зерновая петля»). Выходом могло быть лишь наращивание пастьбы, производства грубых и сочных кормов, сбалансированных комбикормов. Повышение эффективности при переработке зерна в комбикорм примерно равно всему зерновому импорту России. По этому пути и шли, но реформа резко оборвала эту тенденцию и отбросила к самому нерациональному состоянию.

В 1992 г. по сравнению в 1989 г. заготовки упали: сена и силоса на 35%; кормовых корнеплодов на 69%, травяной муки на 71%. Производство комбикормов упало за это время на 35%, и ценность их снижается. В 1992 г. по сравнению с 1989 г. поставлено: рыбной муки в 3 раза меньше, шрота и жмыхов в 4 раза, травяной муки в 6,5 раз и мелассы в 15 раз. Выпуск белково-витаминных добавок упал более чем в 4 раза, азотных кормовых добавок — в 11 раз. Изменения такого масштаба означают деградацию технологии.

Зерновой кризис, который в принципе не может быть ликвидирован перераспределением собственности, закладывается на много лет вперед инвестиционной политикой правительства. В «дореформенную» пятилетку 1986-89 гг. в год вводились мощности по производству комбикорма на 3930 т. в сутки, а в 1992 г. — на 100 т. Сегодня строительство практически прекращено. Что остается делать? Дефицит был восполнен скармливанием зерна, что было равноценно выведению из оборота пятой доли пашни.

Если в 1966-70 гг. Россия импортировала в год в среднем 1,35 млн т зерна, то в 1992 г. — 24,3 млн т. В этот год Россия впервые вошла в режим потребления импортного зерна «с колес». Неоднократно разбронировался и неприкосновенный зерновой запас, величина которого уже на порядок ниже, чем в 50-е годы. Но ведь зерновой НЗ — на случай крайнего бедствия и войны. Запустив в него руку, правительство красноречивее всяких слов признало: Россия находится в состоянии бедствия, равноценного войне. Россия потеряла продовольственную независимость, даже введя почти половину населения в режим полуголода. А это — возникновение совершенно новых, неведомых опасностей. Ведь мы уже не имеем сноровки жить в голоде — особенно столичные жители.

Другой выход — резать скот. По численности коров Россия отброшена к 1970 году, а овец — к 1952 году. Под нож пошли лучшие племенные животные, на много лет вперед подорвано воспроизводство. Закупки племенного молодняка в 1993 году против 1985 по коровам упали в 5 раз, а по овцам — в 16 раз. Быстро снижается продуктивность. По сравнению со средними в 1986-90 гг. закупки скота и птицы в 1993 г. упали на 43, молока на 37, шерсти на 53%.

Каков мог быть ответ на эту устойчивую и продуманную политику? Только один — «село отступило на подворья». Быстро свертываются «цивилизованные» формы интенсивного производства. Возрождаются архаичные технологии — с огромным откатом из-за того, что на селе уже практически отсутствует тягловый скот. Возникает никогда не существовавшая, неизвестная миру система, сочетающая остатки современной электротехники с технологией раннего, «безлошадного» земледелия. Идет снижение товарности. По сравнению с «нерыночным» 1985 годом в «рыночном» 1992 году товарность зернового производства снизилась в России с 40 до 24%, а картофеля — с 22 до 8%. Уже на первом этапе перевода скота с ферм на подворья при потере 1% поголовья коров товарность молока в России упала на 26%. Умиление идеологов таким усилением подворья вызвано лишь тем, что оно внешне напоминает частное («фермерское») хозяйство. На деле подворье — уклад средневековый и совершенно не капиталистический. Его усиление — признак разрухи.

Реализация продукции также производится в архаических формах. Возродилось мешочничество — верный признак скрытой гражданской войны. С колоссальными издержками миллионы людей везут на поездах по 20-40 кг продуктов в города и продают их в подворотнях.

Общий итог: обеспеченность рынка продуктов российским АПК упала с 58% в 1989 г. до 37% в 1993 г. При продолжении реформ по той же схеме в 1994-1995 гг. спад производства по сравнению с дореформенной пятилеткой 1986-90 гг. может достичь 55-60%, а это — экономическая и социальная катастрофа.

Возникает вопрос: ради чего удушается сельское хозяйство России? Ведь не может же это быть по ошибке — достаточно было времени одуматься. И единственный разумный ответ: по политическим причинам правительство предпочитает брать кредиты на Западе и закупать там сельхозпродукты по цене в пять-шесть раз выше, чем производят свои колхозы и совхозы. То есть, внешним долгом необратимо, как Латинскую Америку, загнать нас в ярмо.

Все это не ставит целью доказать, что колхозно-совхозная система не обладала глубокими дефектами и не должна была быть реформирована. Но это — совершенно иной вопрос, который даже не ставился при выработке аграрной политики. Суть в том, что взят курс не реформирования, а слома всего уклада хозяйства с полным развалом производственной системы даже без намека на ее замену каким бы то ни было дееспособным механизмом. Это — совершенно небывалое явление в истории экономических реформ.

О том, что это означает для России, помимо голодного обморока — речь в следующей статье.

1993

Зачем удушают село?

Наши ловкие идеологи разработали хитрый прием — как только кто-то, с малейшим намеком на несогласие с режимом, чудом получает жалкие три минуты на телевидении, его «срезают» безотказным вопросом: «А какая у вас конструктивная программа?». Мол, критиковать все мастера. И человек начинает, как рыба, глотать воздух и размахивать какими-то бумагами, но тут его время истекает. А ведь вопрос — чистая демагогия. Когда грабитель замахнулся на тебя кистенем — в чем твоя конструктивная программа? В том, чтобы на будущий год перестроить сарай? Нет. Самая конструктивная программа в этой ситуации — увернуться от удара, крикнуть «караул!», нашарить булыжник.

Сегодня Россия — в тяжелом кризисе, в шоке. Плохо соображая, затуманенным взором мы следим за манипуляциями каких-то странных господ. Что они достают из-за пазухи? Носовой платок — или гирю в платке? Зачем шприц? Зачем они ощупывают нашу шею? В чем наша конструктивная программа? Да прежде всего в том, чтобы продрать глаза. И увернуться. И постараться обойтись без булыжника. А «караул» уже кричать бесполезно, сторожа подкуплены.

Что может мое слабое слово? Помочь кому-то напрячь мысли, поднять набрякшие веки. Но напрягаться должен каждый — не будет нам ни Минина с Пожарским, ни маршала Жукова. Они придут, только когда мы осознаем беду. А не осознаем — отойдем в сладком сне, как пьяный в сугробе. Начинать надо с самого простого вопроса — зачем удушают российскую деревню? И как нас уговорили?

Для оправдания этой невероятной по масштабам программы («коллективизации наоборот») был внедрен ряд мифов. Первый — миф о неэффективности общинных, крестьянских начал — по сравнению с основанными на частной собственности фермерскими. Кстати, очень тонкая это словесная диверсия — называть у нас крестьян фермерами. Многие не видят разницы, а стыдно нам в России, стране крестьянской культуры, Толстого и Есенина, не знать этой разницы.

От того, что человек вышел из колхоза, взял землю и завел хозяйство, его мировоззрение не переворачивается, хотя бы телевидение и назвало его «фермером». Этот русский, башкирин или мордвин остается крестьянином. А вот если какой-нибудь ливанский миллиардер купит через адвоката 20 тыс. га где-нибудь в Саратовской области, да пришлет менеджера-немца, да наймет рабочих и пустит охранников на джипах с автоматами «узи» (охранники пусть хоть и русские) — вот это будет фермер. И пшеница из Саратова пойдет куда-нибудь в Сингапур, закупленная на бирже в Нью-Йорке.