Никита Хрущев - Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2 Страница 56

Мне товарищ Берут предложил принять участие в воскреснике: «Давайте символически поработаем», – и с хитрецой посмотрел на меня, он всегда говорил с улыбочкой.

Я согласился с готовностью.

Мы взяли лопаты, главным орудием производства в тех условиях была лопата, и пошли на какую-то улицу. Народу вышло относительно много. Улицы заполнились народом: кто с лопатами, кто с носилками, одни грузили, другие относили. Одним словом, работали. Тут же, конечно, крутились и киношники. Они зафиксировали для истории, какой была Варшава. Сейчас Варшаву восстановили, и она превратилась в красивый современный город.

Мне захотелось побывать в Лодзи. Я много слышал о Лодзи, это был пролетарский центр, рабочие Лодзи имели богатые революционные традиции.

Я спросил товарища Берута:

– Как вы смотрите, если бы я съездил в Лодзь?

– О, это хорошо, пожалуйста.

Тут вмешался Осубка-Моравский:

– Я бы с удовольствием тоже поехал с вами. Вы не возражаете?

– Буду рад.

Поехали. Дорога в Лодзь клинкерная, неразрушенная. Погода стояла солнечная. Приехали в Лодзь. Проехали по улицам, осмотрели город. Город находился в хорошем состоянии, больших разрушений не было. Опустился вечер, мы намеревались заночевать в Лодзи, а утром возвратиться в Варшаву.

Нас разместили в гостинице. Гостиница была обставлена богато, видимо, когда-то это была роскошная гостиница, но и в то время, когда нас в ней разместили, она выглядела тоже хорошо. Только страдали мы от холода. Отопление не действовало, и мы вынуждены были укрываться всем, что у нас было.

Сели мы за ужин. Ужинали мы в ресторане тем, что с собой привезли: селедочка у нас была и кое-какие другие продукты. Ресторан, по нашим понятиям, роскошный. К нам с Осубкой-Моравским пришли лодзинские руководители. Когда ужин был в разгаре, появился Роля Жимерский. Он с нами не ехал, не знаю, был ли по делам в Лодзи или где-нибудь в окрестностях. Своим появлением он сразу внес оживление в наш ужин. Человеком он был очень общительным, с веселым нравом, приятным, умным собеседником.

Поужинали. Лодзинские руководители рассказывали о своих делах. На меня они произвели очень хорошее впечатление, люди умные и болеющие за свое дело. Они делали все, что было в их силах, чтобы скорее восстановить свой город. По-моему, никакие предприятия в Лодзи не работали, и город был полупустынный. Оживления на городских улицах я не видел. Люди ходили, понурив голову, снабжение, видимо, было плохое. В общем, так выглядели все города, которые освобождались от гитлеровской оккупации.

На следующий день мы вернулись в Варшаву.

После возвращения из Лодзи товарищ Берут мне больше рассказал о товарище Гомулке, который в то время занимал пост секретаря Центрального Комитета.

– Сейчас он болен и лежит у себя на квартире, поэтому хорошо было бы, если бы вы смогли к нему заехать, – сказал Берут.

Я ответил, что с удовольствием навещу Гомулку, мне самому очень хотелось познакомиться с ним. Я поехал к нему на квартиру. Встретила меня женщина – жена товарища Гомулки, по-моему, она в тот момент занималась стиркой. Квартира Гомулки выглядела мрачной, плохо освещенной, стены и потолок закопчены. Видимо, отапливалась она печуркой, «буржуйкой», как мы ее называли в Гражданскую войну.

Гомулка меня встретил приветливо, он был на ногах, не в постели. Лицо его было перевязано какой-то широкой черной лентой, выглядел он довольно экстравагантно.

Мы приступили к беседе. Он рассказал о положении дел в Польше и дал свои оценки. Не помню, сколько времени я у него провел, но я остался очень доволен и встречей, и беседой. Гомулка на меня произвел очень хорошее впечатление.

По возвращении из Варшавы я заехал в Москву и рассказал Сталину о проделанном. Кроме того, оставил записку, где подробно описал, в каком состоянии увидел Варшаву, что именно мы сделали, какое впечатление на меня произвели различные люди. Уделил много внимания встрече с Гомулкой, который был для нас фактически новой личностью. Сталина очень интересовало, что он за человек. О Гомулке я высказал только положительное. И не об одном Гомулке, но и о других польских политических деятелях. Однако с ними Сталин встречался и раньше, а вот Гомулка был для него человеком новым.

Товарищ Берут на меня произвел особо теплое впечатление. Но я почувствовал его главный недостаток – мягкость. Он показался мне не совсем организованным человеком, не чувствовалось у него организаторской жилки. Его же мягкость, его человечность и безусловная убежденность коммуниста и такой человеческий подход к людям располагали к нему. Эти качества я чувствовал. И на всем протяжении короткой общественной жизни товарища Берута как руководителя Польши они проявлялись при обсуждении вопросов, которые возникали между нашими государствами.

Сейчас, когда я в отставке, раз в год, по пути из Варшавы в Тбилиси, приезжает дочь Берута, Кристина, и останавливается у нас. Она вышла замуж за архитектора и живет в Грузии. Мы с Ниной Петровной принимаем ее, и эти встречи напоминают нам о хороших временах, когда был жив ее отец и наш друг.

После освобождения Варшавы участие Ванды Львовны в руководстве Польским комитетом стало не столь активным. Она жила в Киеве и только наезжала в Варшаву или Люблин. Я забегаю несколько вперед, но когда Польша была полностью освобождена (я часто встречался с Корнейчуком и Вандой Львовной, они бывали у меня на квартире, мы дружили, я любил беседовать с Вандой Львовной, ее было очень приятно слушать), я высказал ей сожаление:

– Скоро, Ванда Львовна, мы будем с вами реже встречаться.

– Почему? – удивилась она.

– В связи с вашими обязанностями. Вам, видимо, придется переехать в Варшаву. Естественно, реже вы будете приезжать в Киев.

– Нет! – Она была человек резкий. – Нет, не-е-т. Я туда не поеду.

Так растянуто, но твердо произнесла: «Нет!» Она сказала, что поедет на постоянное жительство в Варшаву только тогда, когда Польша станет республикой Советского Союза. До этого ей делать там нечего. Я с ней не согласился, высказал свое мнение, но она оставалась непреклонной.

Я думаю, дело не в том, что Польша не становилась республикой Советского Союза, а причины были более житейские. Она не хотела оставить Корнейчука, не хотела уезжать от него на долгое время. Каким бы упрощенным ни казалось такое толкование, но думаю, что это обстоятельство имело большое значение в определении места жительства Ванды Василевской после освобождения польской территории от вражеских войск.

Так и случилось. После полного разгрома и капитуляции немецкой армии Ванда Львовна не уехала в Польшу. У нее сохранились очень хорошие отношения с Берутом и с другими руководителями народной Польши, хотя жить она продолжала в Киеве.

Отношения к Ванде Львовне Василевской в Польше были неровные. Берут к ней относился с очень большим уважением и симпатией, но со стороны товарища Гомулки я этого не почувствовал. Очень хорошо к ней относились товарищи Берман, Минц[184] и другие. Она же отзывалась о польском руководстве критически. Эта ее критическая струнка, по-моему, отражала какие-то недомолвки с Гомулкой. Конкретно я сейчас не могу вспомнить, в чем это выражалось, да я, собственно, и не спрашивал; это ко мне не относилось. Я не хотел прокладывать борозды раскола, но в моем уме фиксировалось какое-то их взаимное недоверие.

Ванда Львовна частенько ездила в Варшаву, там осталась ее престарелая мать, которую она очень любила и с большой теплотой рассказывала о ней. Конечно, она встречалась и как политический деятель, и как писательница со своими друзьями, привозила свои впечатления о новой Польше.

Берут был для Ванды Василевской уважаемым человеком, она очень уважала Циранкевича[185]. Она мне очень много рассказывала о Циранкевиче. Тогда Циранкевич только что вернулся в Польшу, он на Западе находился в концентрационном лагере. Она тепло о нем отзывалась, говорила, что он очень интересный и честный молодой человек, на которого можно положиться.

Она была знакома с Циранкевичем и до войны. Он был пэпээсовцем и работал среди пэпээсовской молодежи.

Молодой, энергичный, способный, умный человек, перспективный политический деятель Польши.

Впоследствии Осубка-Моравский был заменен на посту председателя Совета Министров Польской Республики товарищем Циранкевичем. Безусловно, это было согласовано со Сталиным. Я познакомился с товарищем Циранкевичем позже. Не помню, при жизни Сталина или после его смерти. Циранкевич на меня производил хорошее впечатление. Я к нему всегда относился с вниманием и уважением, и сейчас это отношение сохранилось. Правда, его положение было незавидным. Со стороны коммунистов, ставших вождями польского государства, к нему не было абсолютного политического доверия. Всегда вокруг него была настороженность. Некоторые высказывались прямо: