Алексей Венедиктов - Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эха Москвы» Страница 6

Октябрь 1993 года

Кто-то правильно сказал, что сейчас защищать президента Ельцина и его деятельность политически немодно. Я согласен с этой точкой зрения, только я не следую за модой, а следую за тем, что представляется правильным лично мне. Мне это делать легко и приятно, потому что, наверное, я был первым человеком в стране, который публично объявил о том, что Ельцин совершил конституционный переворот. Если Хасбулатов объявил об этом в 21:00, то я об этом сказал в 20:15. Я был тогда политическим обозревателем «Эха Москвы» и даже еще не директором службы информации. Очень хорошо помню, как 21 сентября мне позвонил ныне покойный Андрей Черкизов, который находился в студии, и вывел меня в эфир. В 20:00 Ельцин объявил об указе 1400, а через 15 минут я был в эфире. Я сказал, что президент совершил конституционный переворот этим указом. Что после этого началось и понеслось! Хотя, конечно, началось все гораздо раньше.

На всероссийском референдуме 25 апреля 1993 года за досрочные выборы президента проголосовало 49,5 %, а за досрочные выборы парламента – более 67 % голосовавших. Потом, когда еще Конституционный суд не успел высказаться по поводу импичмента президента (9 голосами против четырех КС признает указ Ельцина неконституционным и заявит, что есть признаки для его импичмента), а в 22:00 21 сентября Руцкой уже возложил на себя обязанности президента России. Оцените ситуацию. Хотя на самом деле и процедура импичмента тоже не была проведена по кворуму – депутаты, которые не пришли, были исключены из списка, и, таким образом, был изменен кворум. Я очень хорошо помню, как в Белом доме я сказал Хасбулатову: «Руслан Имранович, мы знаем только одно изменение кворума, которое в двадцатом веке было проведено таким же самым образом. Знаете, какое? Это гитлеровский Рейхстаг». Когда после поджога Рейхстага коммунисты и социалисты были арестованы, они были исключены из списков депутатов, их как бы не было. Количество депутатов в немецком парламенте сократилось списочно, и тогда были приняты законы, которые реформировали Веймарскую республику в русле нацистской идеологии.

Это мое замечание тогда очень не понравилось Хасбулатову, его охране тоже, но тем не менее они сделали именно это. Если вести разговор в рамках юридической честности, то надо сказать и то, что был президентский конституционный переворот, и то, что вслед за этим Верховный совет много раз нарушал Конституцию. Поэтому, мне кажется, нужно переходить от юридической оценки к политической оценке. А политическая правда, безусловно, была на стороне президента Ельцина, так же как она была на стороне де Голля или Наполеона Бонапарта, который 18 брюмера 1799 года совершил государственный переворот и вновь вывел затюканную Францию, наполовину оккупированную, растащенную и проданную, в Великие европейские державы. 18 брюмера – это, конечно, грязное пятно в биографии Наполеона, но и славные победы, и буржуазные реформы, и наполеоновский кодекс, которым вся Европа в судебной практике пользуется до сих пор, – это тоже 18 брюмера…

Мы же, журналисты, в то время работали и информировали слушателей о том, что происходит в разных частях Москвы. Та знаменитая сцена – «Товарищи, я обращаюсь к вам, поднимайте самолеты, летите бомбить Кремль…» (Руцкой по телефону) – разворачивалась в эфире «Эха Москвы», он говорил это в эфире нашей радиостанции. Это была одна сторона конфликта, а уже через десять минут после этого у нас в прямом эфире, тоже по телефону, был Анатолий Чубайс со Старой площади, где был один из штабов президентской власти. В эфир выходили другие сторонники Ельцина и представители патриархии, и Конституционного суда… Нас упрекают в необъективности в освещении тех событий, в том, что мы «придерживались определенной позиции», но при этом нигде парламентская сторона не имела столько эфира, как на «Эхе Москвы».

Это и была наша позиция. И она была абсолютно правильной. И мы все дружно поддерживали и продолжаем поддерживать в этом и Сережу Корзуна, который был главным редактором, и Таню Пелипейко, которая вела эфир, и меня, который сидел в Белом доме и предложил вывести Александра Владимировича Руцкого в прямой эфир. Потом люди из окружения Ельцина мне объясняли, как глубоко я был неправ, предоставив ему микрофон. А во время того интервью одного из наших товарищей соратники Руцкого арестовали и держали под автоматами. Я этого не знал.

Кстати, должен вам сказать, что категорически не согласен с тем, что первыми начали стрелять сторонники Ельцина. Если взять по дням, по часам, по минутам деятельность всех органов власти (а все это есть, все расписано и опубликовано), вы увидите, что первые человеческие жертвы появились 23 сентября, когда группа Станислава Терехова напала на штаб СНГ. Там погибли трое – двое военнослужащих и прохожий. Это факт, от которого никто не отказывается и который никто не опровергает. Захват, первое реальное силовое столкновение – это Смоленская площадь, 2 октября, когда именно демонстранты соорудили баррикады и подожгли их. И тому я сам был свидетелем. Силовой прорыв – 3 октября в 12 часов. Это Крымский мост, когда демонстрация прорвала оцепление, раскидав милиционеров. Двоих из них сбросили с моста.

Ни одной огнестрельной раны не было ни у кого из толпы. Президентская сторона не давала команды открывать огонь. У каждого свои воспоминания, и это понятно. Один был здесь, другой был там. Но все же это можно проверить. Поэтому мне было смешно слушать некоторых участников этих событий, которые помнят только свое и считают, что то, что они помнят, и было на самом деле. Они хотя бы поинтересовались, что в это время происходило в другом месте! И когда говорят о том, что Александр Владимирович Руцкой отправлял людей на штурм Останкино в ответ на атаку Кремля – нам говорят неправду. 3 октября, когда в 15 или в 16 часов Александр Владимирович с балкона говорил про штурм, никаких движений войск не было, а был захват мэрии. И депутат Моссовета Александр Павлович Брагинский стал инвалидом, потом умер от побоев. Это тоже известно – достаточно составить подробную и точную хронологию. Я здесь бы согласился с покойным контр-адмиралом Геннадием Захаровым, во время тех событий помощником начальника службы безопасности президента. У нас отношения с ним были непростые, но я должен согласиться с одной его фразой о том, что, к сожалению, только так было остановлено это начинавшееся гигантское кровопролитие.

И, наконец, последнее – расстрел Белого дома. Да, стреляли, 12 выстрелов, все считается, все задокументировано. Действительно, 12. Это очень много. Но мне не дает покоя одна мысль – нам говорили, что в Белом доме тогда было три тысячи человек, и объявляют, что погибло не то 500, не то 700 из них. Как мы можем это проверить? В Белом доме на момент обстрела было 658 депутатов. То есть примерно пятая часть от общего количества в три тысячи человек. И эти депутаты, которые, как они нам сами рассказывают, были в первых рядах защитников, и по ним велся прицельный огонь. Как так получилось, что ни один из них не получил ни одного ранения? Если там была такая резня, то и они должны были понести потери – то есть если из трех тысяч погибла пятая часть, то и из них тоже должна была погибнуть примерно пятая часть. Если погибло 700 человек, примерно 140 из них должны были быть депутатами. Если 500 – то 100. 40 из 200, 20 из 100. Что-то не складывается в этой арифметике…

Политически, на мой взгляд, исторически оказался прав Ельцин и его сторона – президентская. Хотя, конечно, это была гражданская война, а на ней не бывает правых и виноватых. Кто был прав, как пел Окуджава, «на той единственной Гражданской» – белые, красные, а может, махновцы? У меня на это ответа нет.

Кстати, в свое время отдельной книгой была выпущена полная (!) стенограмма переговоров, которые шли под покровительством Патриарха. Согласно ей, по договоренности, 2 октября (это вечером, баррикады на Смоленке) включили свет в Белом доме, дали воду, пропустили огромную группу журналистов. Их пропустил ОМОН, который блокировал Белый дом. То есть казалось, что начинается движение, пошли договоренности. И что происходит дальше? Вечером баррикады на Смоленской, днем демонстранты прорываются к Белому дому, а затем к Останкино. Возьмите, почитайте. Это чтение полезное в любом случае. Еще раз повторю, в гражданской войне, кусочек которой, на мой взгляд, мы наблюдали в Москве, не бывает среди руководителей правых и виноватых.

Противостояние 93-го года – системный конфликт, причем даже более, чем верхушечное противостояние «парламент – президент». Это история столкновения интересов различных политических структур и партий, которые представляли различные интересы различных слоев населения. Прямое противостояние президента и парламента – лишь внешнее проявление этого конфликта. Может быть, очень жесткое проявление. Это – продолжение революции, попытка Термидора, контрреволюционного мятежа. И в других странах в другие эпохи было то же самое. Это, конечно, не простое столкновение амбиций отдельных личностей.