Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3 Страница 6

— Так вы, значит, признаете государство, суд, правительство, армию? — спросил один из сидевших около прокурора.

— Да, все признаем и подчиняемся, и молимся за правительство, и все гражданские обязанности, которые не противоречат учению Христа, полностью выполняем. И я готов искренно служить в армии, но только не могу учиться убивать, не могу присягать, так как слова наши должны быть: «Да, да; нет, нет».

Леву отпустили, сказав, что его дело будет рассмотрено судебно-кассационной коллегией Средневолжского края. В согласии с вынесенным определением судебно-кассационной коллегии СВКА от 10 декабря 1934 года Лева был освобожден от отбытия военной службы в рядах РККА на основании действовавшего в то время закона о военной службе (ст. 271, 272).

Опять для Левы потекли трудовые дни. Он ждал результата, но неожиданно надвинулась буря совсем с другой стороны. Буря, охватившая всю страну и принесшая горе, и слезы, и смерть многим и многим…

Глава 5. Перед бурей

«Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощника нет».

Псал. 21, 12

Вечер. Лева сидит за письменным столом и перебирает свои бумаги. Сколько было стремления изучать, углубляться как в науку, так и в Библию. Но это были все только начинания, ничего не удавалось довести до конца. Вот и теперь: драгоценная Библия была перед ним. Были книги, журналы — только занимайся! И он намечал планы, темы…

Вспомнил, как жалел, находясь в заключении, что не знал немецкого языка. Так вот теперь он должен заняться им. И Лева достал из большого ящика письменного стола, где еще хранились от отца отдельные евангелия, несколько красиво изданных на немецком языке. Он выбрал Евангелие от Матфея и положил в карман, думая, что каждую свободную минуту он будет читать по-немецки и, хорошо зная текст по-русски, легко переводить.

Просматривая бумаги, он нашел свой старый дневник. Записи 1929 года. Много прошло с тех пор, кончался 1934 год. Многое изменилось, ушло. И Лева внешне изменился, и почерк его стал другой, но сердце не изменилось и все так же жаждало любви Божией, мира и тишины для всех людей. В этом дневнике он сделал запись: «24.Х.34 г. Прошли годы, миновали бури. Много пережито, много пройдено. Он звал, и я шел, а теперь все молчит. Хочу учиться, развиваться. Странно, а до людей, которые гибнут, мне, видимо, нет никакого дела. Зачем учиться? К чему стремиться? Не знаю. Стать знающим — это значит стать сильным. Впереди борьба за жизнь по Христу, за правду. Как много нужно знать, но что всего важнее?»

Тут же Лева наметил себе на каждый день:

Три раза в день предстоять перед Господом, как Даниил.

Изучать одну главу из слова Божия.

Читать из жизни лучших знаменитых людей.

Изучать историю народов.

Изучать хирургию и совершенствоваться в. ней.

Лева достал из книжного шкафа том сочинений Владимира Соловьева и стал читать. Тот писал о философе Канте. Все эти философские измышления показались Леве странными. «Стоит ли тратить время для того, чтобы высокомудрствовать?" — подумал он. И решил: «Нет, не стоит!» То, что говорит Библия, гораздо ценнее всякой человеческой философии, а ее язык дороже и лучше всякой философской терминологии. Ведь Христос так излагал глубину Своего учения, в таких дивных притчах, что они понятны и близки всякому сердцу, ищущему истины, ученому или неученому, а эта философия не для простых людей, она только заполняет ум и не способна ответить на вопросы человека. «Христос не был философом, и я не буду!" — решил Лева.

Возвращаясь утром с дежурства, Лева увидел девушку, шедшую навстречу ему. Невысокого роста, полная, она кого-то напомнила ему. Он всмотрелся в нее, это была Лариса — одна из молодых сестер, которая дружила с Мартой Кливер и его сестрой Лелей, пела в хоре, а когда он уехал в Среднюю Азию, писала ему.

— Лариса, это ты? — воскликнул Лева.

— Лева, это ты? Как изменился, вырос! — сказала девушка, останавливаясь.

— Вот мы и встретились, — сказал Лева. — А что тебя не видно среди нашей молодежи?

— Я очень занята, — отвечала девушка, улыбаясь — учусь.

— Где, как? — спросил Лева.

— Студентка медицинского института. Теперь на третьем курсе.

— О, как это хорошо! — сказал с восхищением Лева. — Ты можешь, значит, стать врачом и посвятить себя на служение людям.

Лариса ничего не ответила, только сказала:

— Нужно поговорить о многом,

— Так идем, я провожу тебя, и поговорим, — предложил Лева. Лариса взглянула на свои часы и заметила:

— Времени у меня, конечно, мало, но нужно поговорить, идем.

Они шли по Садовой улице, не торопясь, а кругом куда-то спешили люди.

— Вот видишь, Лева, жизнь идет своим чередом. У меня, ты знаешь, папа был верующим, мама — аферистка. Я была как бы между двух огней, но душа тянулась к Богу. Собрания, наше общение молодежи радовали меня. Я и теперь верю в Бога, но ты не понимаешь, как сложна жизнь. Встретила я Шуру Бондаренко, он мне рассказал, что ты приехал и зовешь молодых сестер поступать учиться на курсы, изучать медицину и ехать в лагеря, тюрьмы. Он сказал, что никто не согласился с твоим предложением. А я тебе скажу, что ты только беду накликаешь на свою голову.

— Я никогда не перестану звать людей к добру, — сказал Лева.

— Это хорошо, но подумай, Лева, какое время! Все, что говорил Христос, должно быть вычеркнуто из жизни.

— Но ты веришь?

— Да, я верю, — ответила Лариса. — Но как жить по-Божьи? Вот подумай: я буду врачом, сейчас аборты разрешены; так как ты думаешь, смогу я их делать, когда будут приходить женщины и просить? По закону я должна их делать.

— Я думаю, — сказал Лева, — что делать аборт здоровой женщине — это грех. Это вредит здоровью самой женщины и есть человекоубийство, и ты, как христианка, не должна, конечно, участвовать в этом.

— Не знаю, буду я это делать или нет, но только ты мне не говори о жертвенности, милосердии для других. Я учусь для того, чтобы зарабатывать себе кусок хлеба, постараться занять хорошую врачебную должность, и у меня нет никакой мысли, чтобы поехать таскаться там по лагерям. И вообще сейчас нужно верить только в душе и поменьше об этом говорить.

Лева видел, что Лариса стала совсем другой, что тот огонек, который горел в ней, погас, и лишь, может быть, только искорки его тлели где-то в глубине души. Ему было грустно, больно на душе… И не только одна Лариса, он встречался с другими, беседовал с сестрами Фитьковыми, с Соней Докукиной и другими, но все были словно напуганы и никто не жаждал подвига, огня.

Холодно, холодно; наступала зима с длинными темными ночами. Был день рождения Левы, но он не принес ему радости. Пришли некоторые из молодежи, поздравили его. Среди них был и Петя Фомин. Он принес Леве текст: «Научи нас так счислять дни наши, чтобы приобрести сердце мудрое». Текст был красиво написан на полоске бумаги, и Лева положил его в Библию. Ложась спать, он думал: «Какие нерадостные именины! В заключении и то больше было ликования».

Временами на душе было как-то особенно тоскливо, тревожно, было словно предчувствие чего-то особо тяжелого, приближающегося и неотвратимого.

На работе случилось происшествие, которое взволновало многих и закончилось общественным судом. Хирург Морозов во время операции оставил в брюшной полости салфетку. Больная чахла создавались консилиумы, приходил ее муж — тот самый его Лева, что пытался убедить его в материализме когда он оканчивал девятилетку. Этого атеиста Леве было глубоко жаль он видел его несчастье, но подойти к нему, поговорить с ним Лева так и не решился. Больную оперировали вторично нашли злополучную забытую салфетку. Больная умерла Был общественный суд под председательством заведующего больницей врача Митерева. Впоследствии Митеров стал наркомом здравоохранения, а потом председателем общества Красного Креста.

Суд происходил в самом большом зале больницы. Было много врачей, среднего медперсонала, был и Лева. Одни рассматривали этот случай как халатность, преступление, другие — как несчастный случай в хирургии и приводили статистику, по которой было видно, что у самых знаменитых хирургов бывали подобные несчастные случаи.

Красноречиво выступал доктор Тимофеев. Он привел случай, когда один профессор, начинающий, тоже забыл салфетку в брюшной полости, не мог преподавать от тяжелых переживаний, а когда через год вернулся, его первой лекцией была: «Сложность и ответственность работы хирурга». Он рассказывал студентам, как был забыт тампон в брюшной полости. К нему поступила записка: «Где этот тампон?» Профессор подошел к шкафу, достал склянку с тампоном и поставил ее на кафедру. И вдруг медленно повалился на пол. Он был мертв.

Так тяжело переживают хирурги дефекты своей работы. Хирурга Морозова оправдали, но отстранили от неотложной хирургии.