Алексей Чадаев - Путин. Его идеология Страница 6

Таким образом, реальный суверенитет предполагает создание процедурной возможности для того, чтобы население само, без влияния извне, могло в рамках фиксированного интервала политических циклов решать вопрос о власти. Для того чтобы это стало возможным, жизненно необходима вся эта громоздкая аппаратура демократии – партии, парламент, СМИ, «третий сектор» и т. п. В этом смысле построение реального суверенитета и построение реальной демократии – это две стороны одной и той же задачи. Одна из них относится к защите политической системы от вызовов извне, а другая – изнутри.[10]

Свобода – это роскошь, причем для многих непозволительная. Именно потому, что свобода – это не когда все можно, а когда ты имеешь возможность и способность что-либо делать, то есть обладаешь ресурсами для действия, для самостоятельного принятия решений. Так понимает свободу Путин, коль скоро тема демократического суверенитета, как это следует из посланий, неразрывно связана для него с темой качества жизни – причем первое буквально следует из второго.

ИМПОРТ И ЭКСПОРТ

ПРЯМОЕ ЗАИМСТВОВАНИЕ ПРОЦЕДУР – не важно, произошло оно в результате революционных преобразований или носит добровольный характер, – это есть вызов системе, десуверенизация. Институты, аккумулирующие и оформляющие «волю народа», в импортированной модели оказываются вынесенными за пределы системы и действуют вне логики ее правил. Современная технология внешнего контроля политической системы реализуется не через управление властью, а через управление процедурой ее смены. Управление этой процедурой делает правителя зависимым, а значит – сговорчивым. И наоборот, обладание истинным суверенитетом означает возможность задавать и экспортировать стандарт, выходить на мировой рынок процедур.

Победа в Великой Отечественной войне – единственное бесспорное основание российского национального мифа.

Из этого следует, что невозможно построить суверенитет внутри страны, никого при этом не обидев.

Сама идея построения суверенной процедуры власти, даже на собственной территории, уже нарушает интересы других суверенов – и вовсе не потому, что они маниакально озабочены контролем над всем и вся. Все дело в том, что такая процедура и такая власть в современном мире являются не только ценностью, но и оружием уже сами по себе.

В качестве яркого примера можно вспомнить то, что происходило вокруг празднования шестидесятилетия Победы в мае 2005 года. События, связанные с этой датой, – в каком-то смысле ответ на путинскую заявку проекта «суверенной демократии». Само празднование 9 Мая было символическим выражением этой идеи. Победа в Великой Отечественной войне – единственное бесспорное основание российского национального мифа.[11] Поэтому атака на представление о войне, попытка моральной ревизии ее итогов, есть атака на существование России как целого, автономного и внутренне единого суверенного пространства. Это несущая опора, после обрушения которой непонятно, что объединяет всех граждан России на ее огромном пространстве. Тезис о том, что мы собрались вместе только для того, чтобы строить тот или иной режим (демократию, монархию, авторитаризм и т. д.) («остров Россию») никого не убеждает. А вот когда на вопрос о том, зачем мы вместе, следует ответ, что «мы – нация, освободившая мир от фашизма», – это понятно. Соответственно, как только оказывается, что мы никого ни от чего не освободили, а, напротив, оккупировали, в то время как войну выиграли союзники, это означает, что никакого суверенитета нет. Это игра на добивание.

ЯДЕРНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ

РОСТ ЧИСЛА СУВЕРЕННЫХ ГОСУДАРСТВ в процессе освобождения народов мира от колониальной зависимости был и остается, по сути, девальвацией суверенитетов. Чем больше суверенных государств, тем меньший вес имеет каждое из них. В связи с этим уже общим местом стала идея о том, что «реальный», то есть абсолютный, суверенитет – это суверенитет ядерный. Если государство обладает ядерным оружием, значит, оно является суверенным не только по форме, но и по сути. Если же государство ядерным оружием не обладает, то его суверенитет может оспариваться.[12]

На самом деле эту градацию (ядерный и неядерный) следует признать недостаточной. Существует еще и третий, более высокий «этаж» суверенитета, когда ядерный суверенитет обеспечивает не только автономию внутриполитического режима в той или иной стране, но и какое-то количество других режимов в ориентированных на ядерного суверена неядерных странах. По отношению к ядерному суверенитету Франции, являющемуся только французским, ядерный суверенитет США находится на более высоком этаже, так как является источником суверенитетов для десятков стран, непосредственно входящих в американскую систему. С другой стороны, суверенитет Испании или Японии существует лишь постольку, поскольку обеспечивается американским ядерным щитом. Соответственно такой суверенитет является не собственным, а делегированным: подобно тому, как римский папа в Средние века присылал из Рима короны королям тех или иных стран, так и сейчас признание того или иного режима со стороны США является одновременно взятием ответственности за обеспечение его суверенитета. Ядерным странам, безотносительно к тому, входят они в американскую систему или нет, дожидаться такого признания не обязательно. Но их самостоятельность распространяется только на них самих и больше ни на кого. Они не могут становиться источником легальности других, внешних для себя режимов. Скажем, Пакистан и Израиль имеют бомбы – но из этого не следует, что их санкции достаточно для того, чтобы мир признал законное право афганского или ливанского режимов, если таковые сменятся и будут признаны этими ядерными державами. Таким образом, в современном мире существует три типа суверенитетов: делегированный (неядерный), собственный (ядерный) и абсолютный (т. е. обладающий правом делегирования суверенитета другим).

В современном мире существует три типа суверенитетов: делегированный (неядерный), собственный (ядерный) и абсолютный (т. е. обладающий правом делегирования суверенитета другим).

Архитекторы нынешней миросистемы, члены «ялтинской тройки», предполагали, что функцию гаранта всех без исключения национальных суверенитетов будет выполнять ООН. Но ООН так и не стала самостоятельной системой, со временем превратившись в переговорную площадку, где крупнейшие ядерные суверены согласовывали свои позиции, добиваясь баланса интересов. Сегодня, когда не только статус, но и само будущее ООН является предметом дискуссии, она не выполняет даже роль переговорной площадки. Силовое обеспечение играет здесь не последнюю роль: архитекторы ООН (строившие что-то типа мирового правительства) предполагали, что подчиняющиеся ООН вооруженные силы станут наиболее мощными на планете, однако сегодня можно считать, что таких сил у организации попросту нет, так как «голубые каски» ООН не участвуют в боевых действиях. Иначе говоря, сегодня суверенитет «от ООН» – это не более чем ширма для каких-то других моделей суверенности. В первую очередь это справедливо для США. В то же время монопольным гарантом суверенитета многих постсоветских режимов все еще является Россия; есть в мире и другие «ядерные» гаранты.[13] Нетрудно заметить, что в последнее время на роль такого же «сверхсубъекта» претендует и Евросоюз: тоже ядерный и вдобавок все менее зависимый от США.

СМЕНА РЕЖИМА

Управление посредством делегирования суверенитета – это совсем не то же самое, что управление колониями. В решении текущих вопросов внутренней и даже внешней жизни государства с «делегированным» суверенитетом вполне самостоятельны. Фундаментальным ограничением для них является только одно: страна, являющаяся первоисточником суверенитета другой страны, всегда обладает принципиальной возможностью смены правящего режима и государственного строя в стране-сателлите.

Для реализации этой задачи можно использовать самые разные способы. Если речь идет о стране – союзнице по военному блоку, то проще всего договориться на жестких условиях с лидерами вновь пришедшей к власти партии; никаких других действий предпринимать уже не нужно. В странах с не столь «идейно близкими» режимами есть варианты. Если режим достаточно мягкий, наиболее предпочтительной становится поддержка усилий действующей политической оппозиции по взятию власти любым путем («бархатная революция»). Если режим жесткий и не дает развернуться оппозиции, то выбор делается в пользу «гуманитарной бомбардировки» (как в Ираке). Иногда возможна комбинация первого и второго (как в Югославии).

Со страной, обладающей собственным ядерным суверенитетом, такие вещи делать куда сложнее. Риски «бархатной революции» вырастают в разы, если не на порядки: в ситуации хаоса, который может длиться неделями и месяцами, далеко не факт, что не найдется отчаянная голова для того, чтобы воспользоваться ядерной кнопкой для удара по какому-нибудь «врагу». Военная интервенция с еще большей вероятностью превращается в ядерную войну. Степень успешности жестких переговоров с правящим режимом оказывается в зависимости лишь от одного фактора – уровня экономической несамостоятельности данной страны, который в общем-то далеко не всегда оказывается критическим даже в условиях глобализированной экономики: просто потери от тех или иных экономических ограничений несет не кто-то один, а все сразу (что тоже не сахар).[14]