Сергей Кара-Мурза - Маркс против русской революции Страница 6

Да и не только о славянах говорит Энгельс как о реакционных народах. О революции 1848 г. в Австрии он пишет: «Борющиеся разделились на два больших лагеря: на стороне революции оказались немцы, поляки и мадьяры; на стороне контрреволюции остальные, т.е. все славяне, кроме поляков, румыны и трансильванские саксы» [12, с. 178]. Или, в другом месте: «В Вене хорваты, пандуры, чехи, сережаны и прочий сброд задушили германскую свободу» [17].

На материале конкретной исторической ситуации Энгельс в целой серии работ формулирует важные установки своей концепции истории. Согласно его собственному описанию ситуации дело обстоит так: ослабление государственной власти Австро-Венгрии в момент революции 1848 г. дало всем угнетенным народам возможность выступить против своих угнетателей  — немецких, польских и венгерских помещиков. Следуя традиционным советским представлениям о марксизме, это надо было расценить как прогрессивное  движение трудящихся масс. На деле никаких симпатий это выступление против угнетателей у Энгельса не вызвало. Наоборот, это вызвало такое возмущение, что он требует ответных кар и репрессий, совершенно непропорциональных тому ущербу, который угнетенные народы нанесли своим угнетателям. В выступлении трудящихся против их угнетателей и эксплуататоров Энгельс вовсе не на стороне трудящихся. Напротив! Он на стороне угнетателей и эксплуататоров, потому что они — немцы, мадьяры и поляки, а трудящиеся — «славяне».

Что значит «решительный терроризм против славянских народов » (причем, заметим, терроризм со стороны социалистов  и демократов )? Почему «ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью »? Разве русские — это класс, эксплуатирующий класс немцев? Ведь это — тексты основоположников марксизма, опубликованные уже после издания «Манифеста коммунистической партии», а не романтические юношеские выступления.

Вот как предвидит Энгельс развитие событий в том случае, если «на один момент славянская контрреволюция нахлынет на австрийскую монархию»: «При первом же победоносном восстании французского пролетариата, которое всеми силами старается вызвать Луи-Наполеон, австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским народам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.

В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом» [12, с. 186].[7]

Из этого можно сделать первый вывод. Он заключается в том, что в шкале ценностей, на которой стоит обществоведение Маркса и Энгельса, ценности свободы   и справедливости   вовсе не занимают высшей позиции, как было принято считать в советской трактовке марксизма. Гораздо выше них находится прогресс  , понимаемый как приращение благосостояния Запада  . Страдания угнетенных народов (эксплуатируемых трудящихся ) являются для Энгельса несущественным фактором, если угнетатели и эксплуататоры принадлежат к тем нациям, которым марксизм присваивает титул носителей прогресса.

Цель исторического развития, которому служат эти избранные   нации, оправдывает средства. Энгельс пишет: «Конечно, при этом дело не обходится без того, чтобы не растоптали несколько нежных национальных цветков. Но без насилия и неумолимой беспощадности ничто в истории не делается, и если бы Александр, Цезарь и Наполеон отличались таким же мягкосердечием, к которому ныне апеллируют панслависты в интересах своих ослабевших клиентов, что стало бы тогда с историей!» [16, с. 298].

Кто бы мог подумать! Из уст Энгельса — апология жестокости Наполеона, которого следовало бы считать первым крупномасштабным военным преступником Нового времени.

Чтобы наглядно объяснить свою позицию по отношению к славянским народам, Энгельс проводит аналогию с явлением, которое ему кажется очевидно справедливым и прогрессивным — захватнической войной США против Мексики с отторжением ее самых богатых территорий. Он даже мысли не допускает, что кто-то может бросить упрек США за эту войну.

Вот это рассуждение: «И бросит ли Бакунин американцам упрек в «завоевательной войне», которая, хотя и наносит сильный удар его теории, опирающейся на «справедливость и человечность», велась, тем не менее, исключительно в интересах цивилизации? И что за беда, если богатая Калифорния вырвана из рук ленивых мексиканцев, которые ничего не сумели с ней сделать? И что плохого, если энергичные янки быстрой разработкой тамошних золотых россыпей умножат средства обращения, в короткое время сконцентрируют в наиболее подходящих местах тихоокеанского побережья густое население, создадут большие города…? Конечно, «независимость» некоторого числа калифорнийских и техасских испанцев может при этом пострадать; «справедливость» и другие моральные принципы, может быть, кое-где будут нарушены; но какое значение имеет это по сравнению с такими всемирно-историческими фактами?» [1, с. 292-293].[8]

Здесь выражено фундаментальное положение марксизма, воспринятое от романтических мессианских представлений о роли «белого человека» («Запада») как носителя прогресса. Очевидные массовые страдания, вызываемые вторжением Запада в незападные общества, марксизм принимал за неизбежную и сравнительно невысокую цену того прогресса, который несло это вторжение. Маркс писал: «Англии предстоит выполнить в Индии двоякую миссию: разрушительную и созидательную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой стороны, заложить материальную основу западного общества в Азии» [18, с. 135].

Э. Саид, автор классического труда об «ориентализме», положенном в основание евроцентризма мифологизированном представлении о «Востоке», специально рассматривает это противоречие всей доктрины марксизма. Как пример он берет рассуждения Маркса об английской колонизации Индии. Он пишет: «Карл Маркс ввел понятие азиатской экономической системы при анализе в 1853 году британского владычества в Индии, но мимоходом отметил, что обнищание народа было вызвано вмешательством в эту систему английских колонизаторов, их ненасытностью и неприкрытой жестокостью. От статьи к статье у него росла уверенность в том, что, даже разрушая Азию, Британия создает предпосылки для подлинной социальной революции. Стиль Маркса подталкивает нас к тому, чтобы мы, пусть и против воли, подавили в себе естественное возмущение, вызванное страданиями наших восточных собратьев, пока их общество подвергается насильственной трансформации: ведь это происходит в силу исторической необходимости…

Однако как ни печально с точки зрения чисто человеческих чувств зрелище разрушения и распада на составные элементы этого бесчисленного множества трудолюбивых, патриархальных, мирных социальных организаций, как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину бедствий, а каждого из членов утратившим одновременно как свои древние формы цивилизации, так и свои исконные источники существования, — мы все же не должны забывать, что эти идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы… Вызывая социальную революцию в Индостане, Англия, правда, руководствовалась самыми низменными целями и проявила тупость в тех способах, при помощи которых она их добивалась. Но не в этом дело. Вопрос заключается в том, может ли человечество выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии. Если нет, то Англия, несмотря на все свои преступления, оказывается, способствуя этой революции, бессознательным орудием истории.

Но в таком случае, как бы ни было прискорбно для наших личных чувств зрелище разрушения древнего мира, мы имеем право воскликнуть вместе с Гёте:

Если мука — ключ отрады,

Кто б терзаться ею стал?

Разве жизней мириады

Тамерлан не растоптал?

Цитата, приводимая Марксом в подтверждение тезиса о несущих в себе отраду мучениях [18, с. 135-136] взята из «Западно-восточного дивана» и указывает нам на источники представлений Маркса о Востоке. Это романтические и даже мессианские воззрения: как человеческий материал Восток менее важен, чем он же в качестве части романтического проекта спасения. Несмотря на гуманные чувства и сострадание к бедствующим людям, которые Маркс обозначает вполне отчетливо, его экономический анализ прекрасно вписывается в стандартную схему ориенталистского предприятия, В конце концов верх берет именно романтический ориенталистский подход, и теоретические суждения Маркса по общественно-экономическим проблемам сменяются классическим стандартным суждением…