Тило Саррацин - Европе не нужен евро Страница 63

Однако Швеция получает бюджетные излишки с долей государства 52,6 %. Если бы японцы могли смириться с налоговым бременем Швеции, тогда бы из года в год им нужно было бы получать большие бюджетные излишки и коэффициент задолженности резко бы снижался. Но японцы сделали другой социальный выбор. Так как их огромный бюджетный дефицит полностью покрывается за счет внутренних сбережений и при этом они даже достигают профицита доходно-расходного баланса, то распределение между налогами и долгами – только их собственное дело. Получается, что ни Швеция не является особо образцовой страной, ни Япония не является катастрофичной в плане долгов. Просто обе страны делают это по-разному, и облигации обеих стран охотно покупаются на рынках.

Проблематичными являются те страны, которые, несмотря на высокую долю налоговых поступлений или высокую долю участия государства, имеют существенные текущие дефициты и высокий коэффициент задолженности: доля налоговых поступлений во Франции лишь немного ниже, чем в Швеции, но доля расходов существенно выше. Одновременно текущие дефициты и уровень задолженности достаточно высокие. Сравнение Франции и Швеции совершенно ясно показывает: в Швеции действует процесс принятия решения политическим путем, во Франции этого нет. Для объемного государственного сектора доходы должны быть еще выше, чем они есть, или расходы должны быть ниже. При такой же государственной доле, как в Германии, Франция при высоком налоговом бремени имела бы очень солидные бюджетные излишки. Означает ли эта неспособность Франции структурировать свои внутренние политические решения всего лишь повод для большей немецкой «солидарности», к примеру, в рамках «трансфертного союза»? Нет! Почему Меркель должна платить за то, что Саркози не смог или не хотел политически урегулировать свои проблемы?

В подобном смысле можно рассмотреть все долговые проблемы каждого южного государства зоны евро: достаточно умеренного приведения в соответствие доли налоговых поступлений и доли государственных расходов в соответствующем конкретным приоритетам порядке для того, чтобы полностью ликвидировать структурные дефициты и тем самым также снизить на длительный срок долю государственного долга. Каждая в отдельности из необходимых для этого мер находится в пределах суверенной компетенции национальных государственных органов и законодательных органов. В этом плане ни для одной страны нет объективных ограничений действий, а есть только такие, которые заключаются в собственной политической неспособности. Таким образом, ни в одном случае нет объективной необходимости в оказании помощи, которая потребовала бы для их оздоровления финансовых влияний, гарантий или подобного. Лишь чрезвычайная сверхзадолженность Греции не может быть преодолена без банкротства или урезания долгов.

В заключение рассмотрим два крайних случая, Эстонию и Грецию:

– Греция в 2010-м имела ВВП на душу населения 20 200 € (2/3 немецкого уровня), общеэкономическую долю накоплений 3,9 % и дефицит доходно-расходного баланса 12,3 % ВВП. Доля государственного долга составляла 145 % ВВП.

– Эстония, самый молодой член зоны евро, имела в 2010-м ВВП на душу населения 10 700 €. По сравнению с греками эстонцы бедны, как церковные мыши. Тем не менее общеэкономическая доля накоплений в Эстонии составляла 23,9 %, то есть в шесть раз (!) выше, чем в Греции. При этом эстонцы имели профицит доходно-расходного баланса 3,8 % ВВП. Доля государственного долга составляла только 6,7 %, в Греции она в 22 раза выше 18.

Источник: Федеральное министерство финансов: ежемесячный отчет, декабрь 2011. Таблицы 13, 14, 16 и 17.

Кризис затронул эстонцев намного суровее, чем греков: реальное частное потребление с 2007 по 2010 г. снизилось на 22 %, в Греции же понижение за это же время составило только 1,1 % (!). Однако за радикальное приведение в соответствие эстонцы были вознаграждены: в 2011-м экономика выросла на 8 %, в то время как греческая экономика сократилась на 6 %. В 2012-м и в 2013-м эстонская экономика росла, в то время как в Греции продолжается снижение.

Эстонцы для преодоления кризиса проявили большую твердость и добились успеха. Я не помню ни одного сообщения в новостях ZDF и ARD, которое бы положительно отозвалось об этой жесткости. Но я помню о потоке сообщений на тему Греции, в которых многие горевали и высказывались со слезами на глазах. И ни один из участников саммита по кризису не говорил о достижениях эстонцев, возможных гарантиях или помощи этой стране.

Эстония со своей способностью преодолевать трудности и помогать самой себе без каких-либо требований к сообществу в валютном союзе является примерным северным государством. Греция же, наоборот, суммой своих дефицитов управления доводит идею южного государства до крайности. Для дальнейшего анализа нельзя упускать из виду эту картину19. Но кусочек Греции присутствует везде там, где государственные доходы и расходы постоянно не сходятся между собой. Густав Зайбт совершенно справедливо замечает: «Возможно, случай Греции – это единственный по своим гротескным масштабам. Но он указывает на основную проблему всех западноевропейских послевоенных демократий. Они намеренно строились на консенсусе, то есть на исторически установленных социальных государствах»20. Это совпадает с анализом Курта Биденкопфа, заметившего, что кризис евро – это в действительности кризис ограничения, который объясняется деформацией нашей культуры, а не демократией как таковой21.

Государственный дефицит и национальный банк

Каждый, кто в своей жизни более глубоко занимался денежной теорией и денежной политикой, знает, что не существует простой и линейной, в любое время действующей взаимосвязи между денежной политикой, монетарным государственным финансированием и инфляцией. Общепризнано уже в течение многих десятилетий, что ограничительная денежная политика хотя и не была причиной разразившегося в 1929 году мирового экономического кризиса, но она обострила и затянула его. В этом отношении согласованная в период с 2007 г. на международном уровне экспансивная денежная политика являлась существенным средством для борьбы с кризисом. И это сработало, как показал начавшийся в конце 2009 г. экономический рост. Риски, которые заключаются в продолжающейся экспансивной, направленной на низкие процентные ставки денежной политике, были описаны в главе 6.

Особую проблему для денежной политики в валютном союзе представляет также уже рассматривавшаяся проблема, заключавшаяся в том, что страны-члены не имеют собственных эмиссионных банков и подведомственного их суверенитету Lender of Last Resort (кредитора последней инстанции) (глава 3 и далее). То есть у них нет возможности в случае необходимости напечатать деньги, которых им не хватает, чтобы расплатиться по своим долгам. Поэтому государственные облигации стран валютного союза находятся под риском неплатежеспособности, что действительно имеет место, когда какая-то страна выпускает облигации в иностранной валюте. Банкротство государств случалось всегда лишь в том случае, когда страны не могли выплатить свои государственные долги, оформленные в иностранной валюте или в драгоценных металлах. Бумажные деньги в своей собственной валюте они всегда могли напечатать.

Существующий в какой-либо стране валютного союза риск неплатежеспособности повышает требования к солидности и достоверности государственной финансовой политики. Инвесторы, если они действуют рационально, рассматривают государственные облигации стран евро таким же критическим взглядом, как и облигации предприятий, у которых, несмотря на актуальную платежеспособность, также существует риск неплатежеспособности.

Чтобы избежать этих рисков, различные группы инвесторов, особенно банки, при поддержке англосаксонской экономической прессы с начала кризиса евро оказывали широкое давление, чтобы добиться коллективной гарантии за государственные облигации еврозоны, будь то гарантированные национальными государствами «спасательные зонтики», евробонды или косвенное изменение мандата ЕЦБ, так что они в случае необходимости могли купить государственные облигации и выступить в этом случае «кредитором последней инстанции» (см. главу 3 и главу 4).

Но по меньшей мере в Германии и в других северных государствах ЕЦБ утратил доверие тем, что с 9 мая 2010-го с большим размахом он покупал государственные облигации кризисных стран и тем самым нарушал по меньшей мере дух (а по-моему, также и букву) Маастрихтского договора, который исключает монетарное финансирование. Отставка президента Бундесбанка Акселя Вебера в феврале 2011-го и главного экономиста ЕЦБ Юргена Штарка в декабре 2011-го официально подтвердила недовольство немцев изменившейся направленностью политики ЕЦБ, но одновременно и свела к минимуму немецкое влияние в ЕЦБ.