Маша Гессен - Пропаганда гомосексуализма в России Страница 7

ДМИТРИЙ

Моя мама плакала в телефон. Она сказала, что все это очень странно, была смущена, сбита с толку и по сути не знала, как на это реагировать. У нее был инсульт два года назад, поэтому я очень волновался. Мама до сих пор пытается понять, что это за отношения. Она образованный человек, но придерживается самых традиционных взглядов.

ОЛЕГ

Моя мама была дома, когда ей все стало известно, но на следующий день она пошла на работу и коллегам пришлось вызвать ей скорую помощь: очевидно, у нее был небольшой удар. У меня такое ощущение, что мы убили наших матерей. Мы понимаем, что проблема в них самих, но все равно переживаем. Я знаю, что моя мама меня очень любит, но она считает меня вроде как больным, похожим на человека с синдромом Дауна. Конечно, мне хотелось бы, чтобы она любила меня по-другому. У Димы дружная семья, у него есть сестра, отец. А мы с мамой вдвоем, только я и она, и она сейчас без всякой помощи. Меня мучили страхи: вдруг она умрет во сне? Такой вот свадебный подарок они нам преподнесли.

ДМИТРИЙ

Моя мама любит меня таким, какой я есть, но она до сих пор думает, что мы оба должны были жениться на женщинах и родить детей. Потому что такие люди, как мы, умные, образованные, должны иметь детей и воспитывать их соответствующим образом. У нее что-то вроде внутреннего конфликта: она понимает, что это невозможно, но продолжает мечтать о женах для нас. Мой отец пока ничего не знает, и я побаиваюсь его реакции. В общем, сумасшедший дом.

ОЛЕГ

С моей мамой всегда было трудно. Она, например, до сих пор не разговаривает с Димой. Когда мы начали вместе снимать квартиру, для нее это стало катастрофой. До этого я жил с ней, и когда я съехал, она вела себя как жена, которую бросил муж, причем бросил ради мужчины — ни больше ни меньше. Для меня это был страшный стресс, я превратился в настоящую развалину, меня замучили приступы паники. Дима заботился обо мне, он психолог, но странным образом толку от этого было мало, проблемы не уходили. Конечно, он не сам меня лечил, отправил к хорошим терапевтам. Сразу к троим.

ДМИТРИЙ

Я напугал Олега, когда первый раз сказал, что он мне всерьез нравится. Это было буквально через пару недель после нашего знакомства, и я нервничал, не знал, что он подумает. Я боялся, что он запаникует и это может всему положить конец. В глубине души я уже понимал, что люблю его. И вот через некоторое время после первого разговора — мы были тогда в ресторане, куда пускают только членов клуба, одном из тех мест, где тусуются журналисты и актеры, — я уже сказал, что его люблю. По-моему, я опять его напугал, но на этот раз чуть меньше. А через несколько дней он сказал мне, что тоже меня любит.

В течение пяти лет Олег и Дмитрий вели тихую жизнь, не объявляя широко о своих отношениях. Они оба не любители ходить по барам, но часто приглашали на обед друзей, к ним в гости приходили и родители Димы. Мама Олега отказалась — она не разговаривает с Димой по сей день. Дмитрий занимался частной практикой как психолог, Олег продвигался по служебной лестнице на телеканале «Культура». В августе 2013 года все переменилось.

ОЛЕГ

Пять лет я работал волонтером в большой детской клинике в Москве, там лежат дети с самыми страшными заболеваниями, которые плохо поддаются лечению, наиболее сложные случаи, и дети туда приезжают со всей страны, поскольку в Москве самая квалифицированная помощь.

И вот как-то летом мой приятель, журналист, обратил мое внимание на сайт клиники, где было написано, что отныне они не будут принимать донорскую кровь от наркоманов, проституток и гомосексуалистов. В тот день во мне что-то оборвалось. Я это воспринял как предательство: это был мой дом, я пять лет работал здесь волонтером. Я знал, как хранится кровь: в течение шести месяцев ее тщательно проверяют. Это была большая, хорошо оснащенная московская клиника, и все-таки они ввели это правило, не имевшее никакого отношения ни к науке, ни к медицине.

После этого я решил встретиться с Антоном Красовским (другой российский журналист, уволенный летом 2013 года за камин- аут — прим. ред.), просто чтобы поговорить. На тот момент мы не были близкими друзьями, но знали друг друга. Антон выложил наше с ним фото в Инстаграме, и через 30 секунд буквально мне позвонил какой-то парень из сетевых структур, явно гей, и в сущности передал послание сверху, что, дескать, меня видели с «нежелательным лицом». Буквально через несколько секунд.

Немного позже у меня был разговор с этим самым парнем в кафе, очень похожий на былые встречи с кагэбэшниками. Он мне сказал, что, появляясь на людях с Антоном, я превращаю себя в персону нон грата — прямо в таких выражениях. Без всякого смущения он сказал, что меня могут уволить: я лицо публичное, работаю на телевидении руководителем. Для начальства я становился опасной фигурой.

Этот разговор меня по-настоящему взбесил. Собственно, он и заставил меня в конце концов написать пост в Фейсбуке. Новость быстро распространялась, ее перепечатали некоторые новостные сайты. Коллеги на работе перестали со мной разговаривать. Но в то же время мне начали писать люди из провинции, которые называли меня героем, потому что я делаю легче жизнь геев в маленьких городах. Мне все это было странно. И до сих пор странно. Я не считаю, что сделал что-то особенное. Просто чувствую себя так, будто каждый, кто мог дотянуться, ударил меня по голове.

Но я ни о чем не жалею. У меня к этому времени уже крыша и так ехала. Помню, в мае кончился Каннский фестиваль, и одна из наших продюсеров говорит: «Все, о Каннах не можем говорить — главную премию получил фильм о лесбиянках». Я тогда подумал: почему я должен жить в этом театре абсурда? Я сказал ей: «Ты сошла с ума! Это же Каннский фестиваль, какая разница, какой фильм выиграл, это новость в любом случае». Но именно так работает этот закон — люди сами себя начинают цензурировать. Вскоре после этого меня уволили.

ДМИТРИЙ

Я не публичная фигура, поэтому не в такой степени попал в эпицентр шторма, но меня многое тревожило. Кроме психологических рисков, нам могли начать угрожать. Жизнь как-то сразу стала намного сложнее. Но, что бы ни случилось, у меня есть моя практика, есть средства к существованию, так что продержимся. Многие мои коллеги тоже геи. У меня, если честно, своя точка зрения на эту проблему. Мне кажется более правильным поэтапный выход из подполья, постепенный. Важно не раздваиваться, жить одной жизнью. Но можно добиваться этого по-разному.

ОЛЕГ

После того как меня уволили, мы решили ненадолго уехать, сменить обстановку. У нас были визы в США, так как мы планировали повидаться с подругой, которая живет в Канзас-Сити, она родила в прошлом году. И мы подумали: раз билеты дешевые, слетаем-ка мы сначала в Нью-Йорк, там поженимся, а потом повидаемся со всеми друзьями в Штатах. Я сделал предложение Диме еще четыре года назад, и вот тут он наконец сказал да, «в принципе».

ДМИТРИЙ

Олег всегда хотел пожениться, а я всегда относился к этому весьма скептически. Зачем жениться? Мы и так живем душа в душу. Но в последнее время я стал думать об этом иначе. Летом я недолго лежал в больнице и мне не давала покоя мысль: а что, если они не разрешат ему приходить ко мне?

ОЛЕГ

Он меня достал своим занудством! Мы любим друг друга, мы понимаем друг друга — почему нет?

ДМИТРИЙ

Я все еще это перевариваю. Наши отношения меняются. Мы уже шесть лет вместе. Когда мы расписывались, у меня было чувство, что мы приближаемся к чему-то, что должно было случиться. Это само по себе обнадеживает.

ОЛЕГ

Должен сказать, что сейчас я совершенно не горжусь собой ни за выход из подполья, ни за женитьбу. Главный предмет моей гордости — первый длинный перелет. Я боюсь летать, и никогда не летал на большие расстояния. Поэтому чем я действительно горжусь, так это девятичасовым полетом через Атлантику в Нью-Йорк.

АНДРЕЙ ТАНИЧЕВ И РОМАН КОЧАГОВ

«Не только наши родители, но и городская администрация прекрасно знают, кто мы и как живем»

Андрей Таничев, 35 лет, и Роман Кочагов, 42 года, вместе уже 13 лет, из которых последние восемь они держат единственный гей-клуб в олимпийском городе Сочи. Они охотно говорят о своем деле и скупо — о личной жизни. Впрочем, последняя неотделима от первго и складывается не менее благополучно. Трудно поверить, что история, которую рассказывают Андрей и Роман, происходит в стране, про одиозные гомофобные настроения которой говорит весь мир. Несмотря на идиллию, Андрей и Роман думают об эмиграции и уже предприняли первую неудачную попытку перебраться в Испанию.